Помоги проекту - поделись книгой:
Неревен тяжело вздохнул, прошел в заброшенный зал и взобрался на ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет заморских торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был совсем глупый – без узлов и букв, – просто белая стальная чешуйка.
«А Марбод Ятун не так глуп, – думал Неревен. – Ведь он пришел мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не хотел… И вот Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь его взяла досада, и он хочет тайно снестись с королевским советником…»
Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как прививал он черенки в родном селе, и вздохнул. Потом расковырял один из гиблых цветков: так и есть – в чашечке, свернувшись, дремал маленький бурый червяк. Яблоня была поражена цветоедом. Яблоне было лет сорок. Неревен удивился, что гусеницы так объели дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом в землю, оглядел штамб. Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть, то же самое, что растет в родной деревне… Ибо все деревья одного сорта, в сущности, – то же самое дерево.
Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают и воскресают боги и государства, а культурный сорт не рождается и не умирает, а размножается черенками, которые, как талисман, сохраняют свойства и признаки целого. И растет тысячи лет по всей земле, от океана до океана, огромное дерево, и крона его покрывает небосвод как серебряная сетка, и растут из разных корней одинаковые яблони. И сажал это дерево кто-то в Варнарайне лет сорок назад – но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду.
Ванвейлен спустился в город, чтобы навестить нужных ему людей и посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там!
В городе в этот день королевский декрет запретил работу, трудились лишь шуты и актеры; ворота каждого дома, как губы, лоснились от жертвенного масла. Народ, уже знал о происшествии во дворце. Столяры, получившие в этом году невиданные деньги на строительстве дворца, затащили Ванвейлена на цеховую пирушку и стали качать на кожаном блюде.
– А в стране Великого Света бесплатные пироги каждый день, – сказал один мастер другому.
Тот ответил:
– Представляешь, сколько бы мы огребли в Небесном Городе, если бы строили дворец государыни Касии!
Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по горлышко, но не тут-то было: его перехватили оружейники. У этих все было еще обжорливей: король полгода назад издал указ: всем свободным людям иметь вооружение сообразно имеющемуся имуществу, а не сообразно имеющейся земле, – вот цех и победил сегодня в шествиях с барабанами и богами.
Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии, подошел к Ванвейлену и сказал:
– Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога Ятуна?
– Что ты врешь! – сказала его жена.
– А вот и не вру, – сказал мастер, – а в каждую стрелу пишу свое имя.
– Что ты врешь! – повторила женщина. – Настоящий Ятун без образа и вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая тварь. А погиб сегодня кровяной идол, бог сеньоров.
Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о козлы и согласился:
– Можно и так.
Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя веселый. Бредшо на корабле еще не было.
А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль, поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась ярче от праздника живых.
Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем неподалеку, – Бредшо прополз и прошел под землей не меньше десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения. Поземные каналы и срубы простирались от королевского дворца до самой гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы, заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами, – то он располагал великолепным ноу-хау для производства чудес, к которым был, повидимому, неравнодушен.
Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, – того самого Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и прочего вмешательства во внутренние дела… «Ведь Ванвейлену плевать на то, что хорошо и что плохо, – думал Бредшо. – Ведь он за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с тонной золота и думал, что за золото ему будет почет и уважение, а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей, которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа. Он за что на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то, что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а его бы отпустили, как неосведомленного, это его не колышет. Ему кажется: он платит пятнадцать процентов налогов, а если бы не расходы на содержание спецслужб, он бы платил четырнадцать с половиной. А что при этом галактика бы провоняла террористами и диктаторами, ему до этого дела нет… Досада сделала торговца храбрым».
Храм Виноградного Лу был заброшен, а сам Лу выродился, рос вокруг в диком виде и крошил колонны.
Марбод Кукушонок, сидел скорчившись на алтарном камне и упершись подбородком в рукоятку меча. У ног его плавала в луже луна. Неревен шагнул за порог, курица в мешке за плечами заквохтала.
– Надо быть очень плохим колдуном, – сказал Марбод, поднимаясь, – чтобы считать, будто я буду лечить свой меч у соглядатая из вонючей империи.
Неревен попятился. Его подхватили и бросили в лужу, к ногам Кукушонка. Тот встал, носком сапога поддел подбородок послушника, перевернул его на спину.
– Многое можно простить Арфарре, – сказал Марбод, – но одну вещь я ему простить не могу.
Неревен глядел вверх, туда, где вместо купола над храмом было небо, – не настоящее, с облачной залой, а видимое, черное, с двумя яркими лунами. Неревен хотел ведь рассказать о встрече учителю, но не посмел: тот заперся с королем… Несомненно, месть Старца в Парчовой Куртке за утреннее святотатство. О боги! Вы толкаете нас на преступление, и сами же за него караете!
– Три месяца назад, – продолжал Марбод, – Арфарра взял замок герцога Нахии, и с тех пор он распускает слухи, которые состоят из двух половинок: он говорит, что это я предал герцога и указал подземный ход в его замок. И еще он говорит, что, вместо того, чтобы пустить сквозь подземный ход воинов, он пустил через него бесов.
Дружинники зашевелились. Многие помнили страшную картину, представшую их глазам в упомянутом замке: люди валялись повсюду с синими лицами и распухшими языками, ни одного живого человека в замке не было, и ни одной колотой раны, – только распухшие языки.
– Так оно и было, – сказал Неревен, – или ты не видел мертвецов?
– Мало ли чего я вижу, – сказал Марбод, – я и сегодня видел, как Арфарра достал мангусту с неба, а на самом деле это был морок и чушь. Не было еще такого случая, чтобы духи передушили шестьсот воинов! Я осмотрел весь замок, и на заднем дворе я увидел телегу, полную черепков. Я подумал-подумал, и узнал телегу, которую за три дня до того видел на подворье Арфарры, – один из моих дружинников еще хотел выпить вина, а монахи накинулись на него и отогнали от телеги. «Что за притча, – подумал я, – отчего это все кувшины разлетелись зараз, да еще так, что иные из черепков валялись на крыше конюшни». Я стал складывать черепки, и увидел, что дно их помечено красным крестом.
Я лизнул черепок, и, клянусь божьим зобом, стал блевать и чуть не отдал богу душу; и еще кое-кто в тот день умер, из тех, что сдуру поперлись в подземелья замка за сокровищами.
И вот я хочу тебя спросить, что это за духи сидели в кувшинах, потому что мне очень не нравится война, в которой люди воюют с кувшинами. Но если уж оно так случилось, мне приятней, чтобы кувшины воевали на моей стороне.
Неревен прилип к полу, как мокрый осенний лист к донышку лужи.
– Я знаю, – продолжал Кукушонок, – что вчера господин Даттам привез в город такие же кувшины с крестом. Ты покажешь мне подземный ход в ваш дьявольский храм и покажешь, где стоят кувшины.
– Зачем?
Марбод коротко хохотнул.
– А вот я выпущу из кувшина бесов и посмотрю, что после этого останется от вашего храма. Ну, так как мне добраться до кувшинов?
– Не скажу, – ответил Неревен.
Марбод осклабился и снова ткнул в подбородок носком сапога.
– Скажешь. Меня называют удачливым воином. Ты думаешь, удачливый воин – тот, кто умеет брать замки? Это тот, кто умеет узнавать у обитателей, куда они дели добро.
Неревен завел глаза вправо. На разожженном костре палили принесенную им курицу, и еще наливался вишневым цветом кинжал. На стене, в пламени костра, прыгал облупившийся виноградный Лу. Голова и тело были еще человеческое, а руки уже пошли листвой с усиками. Художник чувствовал дух времени и орды варваров с юга. Ему полагалось представить рождение виноградной лозы, а он нарисовал гибель человека.
– А твой меч и вправду горазд убивать только женщин, – сказал послушник, – видно, ничего уже его не излечит, раз ты мечтаешь воевать не мечом, а кувшином.
Сзади Белый Эльсил сказал:
– Клянусь божьим зобом! Мальчишка прав – это дело не принесет чести вашему роду.
Марбод осклабился, ударил Неревена в пах красным каблуком, и стал бить – умело и страшно. Чужие пальцы зажали рот, мир вздыбился и погас. Потом чей-то голос в вышине потребовал оставить мальчишку в покое.
Неревен открыл глаза. С проломленного неба спрыгнул человек с мечом в руке. Неревен узнал давешнего чужеземца, Сайласа Бредшо. На нем были высокие замшевые сапожки и красный суконный кафтан с семью костяными пуговицами.
Марбод повернулся к Эльсилу и сказал:
– Ты был прав, сказав, что я еще раскаюсь, сохранив жизнь этим торговцам! – И, обернувшись к Бредшо: – Две недели назад твой товарищ Ванвейлен оскорбил меня, а сегодня застрелил божью птицу. Ты заплатишь за это сейчас, а Ванвейлен – завтра.
Марбод выхватил меч из трехгранных серебряных ножен и бросился на торговца.
Бредшо поспешно отскочил в сторону, а меч Марбода просвистел так близко от его груди, что спорол пуговицу с кафтана. Торговец пискнул и отпрыгнул за столб, а меч Марбода снял с кафтана вторую пуговицу. Пуговица запрыгала по плитам, и Марбод сказал:
– Жизни у тебя осталось на пять пуговиц.
Тут торговец, поднырнув наподобие утки, ударил Марбода пяткой в солнечное сплетение. Марбод даже опешил, а торговец заорал, подпрыгнув, и в прыжке обернулся вокруг себя, – и другая его нога чуть не въехала Марбоду в личико. Однако Марбод ногу эту успел захватить и придержать, а сам поддал торговцу коленом в срамную развилку. Торговец заорал и чуть не проломил спиной пол, а Марбод тут же спорол мечом третью пуговицу с его кафтана, и жизни у торговца осталось на четыре пуговицы.
Неревен понял, что торговца все-таки послал не Бужва, потому что Сайлас Бредшо был перед Кукушонком, как уж перед мангустой или недоимщик перед старостой. Видно было, что Кукушонок похваляется перед дружиной, спорет пуговицы – и зарубит.
Тут за стенами храма замелькали факелы, и снаружи закричали:
– Королевская стража!
Кукушонок встряхнулся и ударил по-настоящему. Торговец успел заслониться щитом: меч снес бронзовое навершие и расколол щит, как гнилую дыню. Марбод закричал, и в ответ ему закричала песья морда с рукоятки меча, а бесы и пасти на пластинах панциря подняли оглушительный вой и свист.
Неревен взмолился Бужве: Марбод ударил.
Меч торговца раскатился цветными кружевами в лунном свете, и разрубил марбодов клинок, как масло. Неревену померещилось, что клинки даже не перекрестились. «Божий суд!» – закричали варвары. Как будто боги выясняют грехи в поединках, а не меряют их на весах!
Тут внутрь стали прыгать королевские люди, и впереди Хаммар Кобчик, начальник тайной стражи, и сам король.
Король с порога бросил в Марбода копье: Кукушонок повернулся на пятке, и копье ушло в старый пол, стало раскачиваться и гудеть. Марбод выхватил из-за пояса короткую секиру, но один из королевских стражников бросился на него. Стражник был молодой и неопытный: Кукушонок переложил секиру в правую руку, ударил ей стражника и потянул к себе так, что тот упал на колени.
Кукушонок сказал:
– Экой ленивый! Еще не умер, а уже лечь норовит.
Тут он ударил стражника так, что разрубил шлем и подшлемник, и тот упал и умер, а после него осталось двое маленьких детей и еще две дочери. А Марбод взял секиру стражника и швырнул ею в короля; но Хаммар Кобчик успел подставить щит, и секира снесла у щита верхний правый угол и ударилась о кольчугу так, что серебряные кольца посыпались на землю, но кожаная подкладка выдержала удар.
Тут у Неревена в глазах потемнело, потому что немудрено, что с этой земли исчезли виноград и оливки, если подданный может швыряться секирами в государя. А Марбод Кукушонок подхватил королевское копье за кожаную петлю, уткнул его с разбегу в пол, и, сделав прыжок опоссума, перескочил на проломленную крышу. Там стоял стражник с мечом в руке: Марбод выхватил у него меч, а стражника пихнул внутрь, и тот расшибся насмерть. Это был, однако, человек уже старый, и дети у него были взрослые.
– Мы еще встретимся, Бредшо!
Люди Кречета уходили кто куда. Заморский торговец, тяжело дыша, резал за спиной джутовую веревку, – мог бы и поберечь добротную вещь.
Неревен подумал, что богов, наверное, все-таки много. Потому что один послал заморских торговцев, а другой – людей короля. Правда, думал Неревен, заморских торговцев мог привести и не бог ойкумены, а их собственный, тот самый, которого он взял сегодня утром. Но тогда их боги слишком милосердны. А людей короля мог послать учитель, который столько знает обо всем, словно по-прежнему вхож к самому Бужве. Знал же он про мангусту и кречета… Но тогда получается, что учитель не возражал, чтобы Неревена убили. Нет, не зря сидел у него тот монах; Неревен заплакал и потерял сознание, потому что такая мысль была еще страшнее, чем мысль о смерти государя.
Бредшо поднял послушника на руки. Тот задрожал, потом заплакал и потерял сознание. На мальчишку просто никто не обращал внимания: вокруг рубились да ругались. Бредшо распутал шнурки рясы, поскорей нашел «жучок», сунул в рукав.
Минут пятнадцать назад он хотел позвать корабль, спутал код и услышал, к своему немалому изумлению, голос Кукушонка, – а жучок был слабый, действовал в радиусе километра. Однако что это за история с кувшинами? Если, например, в этих чертовых кувшинах был иприт… В этой-то стране?
Кто-то наконец остановился рядом.
– Да помогите же, – сказал Бредшо.
– Покажи твой меч, – ответили сверху.
Бредшо обернулся, помертвев. Перед ним стоял сам король. Бредшо молча протянул меч.
Король осмотрел клинок: сталь «вороний глаз», желобок посередине лезвия, никаких письмен на клинке. Четыре свежих зазубрины, но ни одной такой, что могла бы разрубить красавца Остролиста – меч Белого Кречета.
– Ты колдун?
Бредшо в ужасе замотал головой. Король выругался, и с силой ударил мечом но алтарному камню. Брызнули крошки – король кинул зазубренный меч Бредшо.
– Только посмей повторить на суде, что ты не колдун, и с тобой то же будет, – помолчал и спросил: – Ты в мертвом городе давно бродишь?
Бредшо не посмел соврать и ответил:
– С заката.
– Что-нибудь видел?
Бредшо ответил:
– Нет, дружинников Марбода я не видел. Проезжали какие-то люди, человек пятнадцать, но с плащами королевских цветов.
– Куда проезжали? – резко спросил король. Глаза его были безумны, на щеках – красные пятна.
– Куда-то к Золотой Вершине.
Король повернулся и пошел.
У Бредшо дрожали руки. Он не понимал, откуда взялся король; он готов был поклясться, что видел короля среди всадников, скакавших к Золотой Горе. Зато он понимал, что король не оставит без расследования чуда: вспыхнул цветной луч в руках заморского торговца и разрубил родовой клинок Белых Кречетов…
Влипли! Ой, боже, как влипли!
А теперь мы вернемся немного назад и расскажем, что делал в тот вечер король.
Когда начинался вечерний прилив, король Варай Алом затворился с советником Арфаррой в своих покоях. Тревожить себя он запретил.
Арфарра хлопотал со светильниками и заклинаниями. Король разглядывал стены. Раньше они были покрыты зимними и летними мехами, теперь – зеркалами и орнаментами.
О зеркалах советник сказал, что они уподобляют горницу душе, безграничной изнутри и отграниченной снаружи. О кругах и квадратах… Что же он сказал? Что-то вроде того, что круги и квадраты – лучший образ бога.
Поскольку в природе нет ни кругов, ни квадратов, а человек, творя, начинает с квадратных полей и круглых горшков, – то, стало быть, эти формы он берет не из природы, а из своего ума. Между тем уму доступно познанье лишь двух вещей: природы и бога. И так как геометрия проистекает не из природы, она проистекает из бога.
В комнате с круглыми и квадратными богами, к большому зеркалу, как к алтарю, был придвинут столик с тушечницей, бумагой и светильником. Советник кончил писать заклинания и сжег их на огне. Молодой паж подал епанчу, расшитую облаками и птицами, король проверил меч за спиной.
– В путь!
Поделиться книгой: