Другой

— Как спалось? — спросил Трофим Борисыч. — Рисовала что-нибудь в уме?

Это «ты» вызвало у Алёны жуткое ощущение. Ей показалось, что этим Трофим слишком приближает ее к себе. И близкое дыхание чудовищности объяло ее, проникло до дрожи в кровь. Она почувствовала, что прояви Лохматов в этот миг желание, она бы уступила, не смогла противостоять. Но Лохматов был невозмутим. Его тупо-всеохватывающий взгляд выражал иной поиск. «Что ему нужно? — вздрогнула Алёна. — Чего он ищет?» Грозное тело Лохматова зашевелилось.

— Просьбы есть?

Алёна зацепилась.

— Трофим Борисович, мне бы хоть родителям сообщить, что я, к примеру, уехала в Петербург к подруге.

Трофим хохотнул.

— На сколько дней?

— Как скажете.

— Ладно, скажем им дня на три-четыре. Мобильник твой верну на минутку. Поговоришь и отдашь.

Он нажал кнопку. Вошел человек совсем старый, еле ходил, чуть не падал. «Это стиль у него такой», — пояснил Лохматов. Старик вручил мобильник. Алёна облегченно вздохнула. Что-то разумное наконец. Дрожащими пальцами она набрала номер и, совладав духом, сказала, как надо, чтоб не волновались. Родители жили на другом конце Москвы. Попросила их позвонить Вадиму — у нее кончается мобильная связь.

— Ты во всем права, дочка, — произнес Лохматов, пряча ее мобильник себе в карман. — Пусть не волнуются. Это мне надо волноваться, глядя на себя в твоей картине.

— Так вы меня надолго не задержите? — робко спросила Алёна, боясь какого-нибудь страшного ответа.

— На все Божья воля. Мы разрешим вопрос, и я тебя отпущу, — хмуро ответил Лохматов.

— Какой вопрос?

— Знать не следует, но узнаешь.

Алёна похолодела, но больше от нечеловечьего тона, каким это было сказано.

— Не бойся, — мрачный взгляд Лохматова скользил по Алёне. — Ты еще покажешь себя… А теперь мне на работу, — совершенно отсутствующе сказал он. — На свою. Вечером попируем. А пока тебя проводят в комнату отдыха. Там и книжек полно. Вы же без этого не можете, интеллигенция… — фыркнул Лохматов и ушел.

Через десять минут Алёна действительно оказалась в комнате отдыха. Провожал ее старичок, тот самый, который почти падал.

«Не смейтесь только надо мной, — шептал он, пока провожал ее. — А то плохо будет». Перед входом в зону отдыха он все-таки упал, и его унесли.

В недоумении, страхе и радости, что жизнь превратилась в картины Дали, Магритта и Босха вместе взятые, Алёна вошла в комнату и успокоилась. Беглый взгляд на книжные полки не обнаружил ничего жуткого. Не лежали там книги по черной магии или любви демонов к нам, к людям. Ничего такого не таилось… Зато забежала Наденька и все-таки шепнула: «Укушу». Уходя, пнула ногой кота.

К вечеру Алёну пригласили на деловой ужин. Так сказали, по крайней мере.

Когда она вошла в уютную комнату с горящим камином, то ахнула.

За столом, накрытым для ужина, сидели персонажи, от которых несло сумасшедшим домом из ада, а не нашим вовсе! Ведь сумасшедшие дома должны быть везде, ибо и ум есть везде, тем более в аду. Впрочем, все было в некотором смысле пристойно, просто у Алёны сработало ощущение внутреннего мира персонажей.

Лохматое взмахом руки приветствовал Алёну. «Тебя здесь уже все знают, — открыл он ей. — Не смущай душу».

Алёна села. Ей представились.

Первым — худощавый, скорее длинный, чем высокий, господин в черном костюме и с оскалисто-безмятежным, но интеллигентным лицом.

— Казимир Маркович Замолин, — объявил он. — Астролог.

Лохматов дообъяснил:

— Работает, Алёна, на мафиозные, а порой на бандитские, но серьезные структуры. На братков. Крупный грабеж, к примеру, без консультаций Казимира Марковича у них редко обходится. Братки эти совершенно напуганы. Им нужны точность и небесная крыша. Казимир Маркович пунктуален, как бес, и свое дело знает.

Казимир Маркович чуть покраснел:

— Сравнение с бесом неуместно, Трофим Борисович. При всем уважении к вам и зная, как вежливы к вам звезды, все-таки вынужден вам по этому единственному пункту возразить. А в остальном — не жалуюсь, платят хорошо, а мы только крупными делами занимаемся.

— Братки в нем души не чают, — раздался свиреповатый голос с другого конца стола, — но если раз ошибется кардинально — прирежут.

— Мысли не допускаю, — вежливо ответил астролог и сел.

Алёна между тем села на свободное место за столом около совершенно полудикого человека. Впрочем, ощущение сумасшедшего дома почему-то исчезло. Взгляд Лохматова, направленный то на одного гостя, то на другого, был до неописуемости мрачен, что означало высшую точку веселья.

Он ткнул пальцем в сторону довольно смешливого человека, стройного, молодого, но одетого почему-то в почти шутовской наряд. На голове у него красовался колпак.

— Представься, Удод, — вкрадчиво произнес Лохматов. Гость замешкался.

— Удодов я, — выдавил он из себя.

— Не скромничай, Гарик, — поправил его Лохматов. — Встань. Вот так. Он, Алёнушка, — просто киллер, профессионал высшего класса. А в миру работает клоуном в цирке. Любит он это дело.

Алёна охнула, стараясь не подать виду.

— Не думай, Алёна, что он мрачен, — продолжал Лохматов, пока Удодов кланялся Алёнушке, — наоборот. Он очень смешлив. И вообще считает, что смерть — это всего лишь шутка, а не какое-то большое событие в нашей личной жизни.

Удодов прямо-таки расплылся в блаженной улыбке.

— Если б я считал, что смерть большое событие, то я бы никого не мочил, даже за крупные деньги. Как можно!? — возмущенно прикрикнул он на себя, вознося руки к потолочным небесам. — А шутка — другое дело. Пошутить всегда полезно. Не на ученом совете живем.

— Садись. Молодец, — оборвал Лохматов, и взгляд его слегка повеселел. — Теперь у нас Ларион.

Встал мужчина средних лет, но очень нежного телосложения, с голубыми, но совершенно безразличными глазами и чуть ли не девичьим румянцем на щечках.

— Хаденов, — представился Ларион, и, не давая Лохматову возможности объяснить кто он такой, сам затараторил: — Работаю на серьезных людей. Разные замысловатые поручения, требующие порой душевной тонкости. И всегда на стороне угнетенных. Приведу пример. Недавно в одном приличном дачном поселке под Москвой, — не буду оглашать название, хотя все здесь свои, но я осторожен, до предела осторожен, — и Хаденов даже изогнул свою спинку. — Так вот в этом дачном поселке, Алёна, крупные боссы, буржуи, одним словом, решили расшириться за счет участков обездоленных и опущенных людей. Конечно, долларов сто-триста за участочек предлагали, а что? Я считаю, для них справедливо — для них и сто долларов невесть какие огромные деньги. Но в противном случае, если не соглашались, обещали сжечь. Иные от страха соглашались. Я в этой работе участвовал по линии уговоров. Да нашлась старушка, упертая, хоть и одинокая. Шеф разозлился, он был на тело жирный, но вспыльчивый, и велел сжечь. И старушка меня умоляла — сжигать будете, предупредите меня, я тогда из домика выскочу. И пошел ей навстречу. Дом сожгли, старушка жива, да еще сто долларов получила. Шеф расширился… Лохматое веселел, Хаденов испугался и сел.

— Я теперь к этой старушке чай пить хожу. Очень занятная, — хихикнул он. — Поселили в коммуналке, правда, сам черт не разберет где. Я устроил. Шеф такими вещами не занимается, — и Хаденов умилился.

Трофим посмотрел на Заблудову.

— Ну, с Наденькой ты, Алёна, надеюсь, познакомилась, — пробурчал он. — Ты и сидишь рядом с ней. А вот другой твой сосед слева — человек особый. Пользуется моей личной протекцией.

Алёна оглянулась на этого человека, показавшегося ей сначала полудиким. Внешне он действительно выглядел странно: простецкий пиджак, роскошная рубашка, галстук, а штаны вообще какие-то ненадежные. Волосы всклокочены, но когда Алёна заглянула ему в глаза, то отшатнулась: до того они были умны. Человек был в летах, но не очень, лет около пятидесяти, даже меньше на вид.

— Известен я в этих кругах, — и он окинул взглядом присутствующих, — под именем Доктор. Так и называйте меня, Алёна. К слову, в других кругах я известен как доктор психологии, ученый, написавший ряд глубокомысленных книг. Эти книги — живые существа. Но сейчас — я в подполье и нахожусь под крышей уважаемого всеми Трофима Борисовича Лохматова. Эта крыша позволяет мне изучать неведомый мир российского криминала.

— Если б не эта крыша, был бы ты, парень, давно с перерезанной глоткой, — прозвучал голос человека, весьма цивилизованного и ледяного на вид. Он сидел около Лохматова и ничего не ел.

Ученый вздрогнул, но преодолел дрожь.

— Мои изыскания, — скромно добавил он, — касаются только психологии и высших запросов, которые возникают в среде нашего криминалитета. Криминалитета, конечно, в широком смысле слова. Меня, Алёна, тянуло и тянет в любую яму. Не могу я жить, чтобы не измараться психологически. Горе мне, горе.

И Доктор присел, чуть-чуть сник, но оживился, когда Алёна с благодушием посмотрела на него. Наденька захохотала. За столом пили и ели умеренно, как будто были на ужине в королевском дворце. Порой мелькали вышколенные девицы с подносами.

Следующий встал сам.

— Каричев Константин, — просто сказал он. Ничем особым не отличаюсь. Пью, играю на гитаре. Коллекционирую фотографии слонов. На кого работаю и кем — не имею права разглашать. Интеллигенцию ненавижу. Пожалуй, все.

Алёна спонтанно пожала плечами.

Оставался последний. Тот, кто сидел рядом с Лохматовым. Холодный его взгляд ничего не выражал, кроме холода. Он и не думал представляться.

Лохматов сделал это за него.

— Назовем последнего по счету гостя — господин Евлин, — грузно провозгласил Трофим. — И не будем обсуждать его. Этот человек — крепость. Он делает деньги и ничего кроме этого не хочет знать. Господин Евлин, собственно говоря, и состоит из денег. Они ему заменяют все органы тела.

Лицо Евлина по-прежнему ничего не выражало.

Каричев из своего угла вдруг зааплодировал. Другие хранили торжественное молчание.

Так или иначе, общее знакомство состоялось.

С ужасом Алёна заметила на стене свою картину.

И вдруг Удодов, киллер по призванию, вскочил. Гости поняли его намерение. Удодов вышел на середину зала, и все внимание приковалось к нему. Только нежно-змеиные глаза Наденьки смотрели вкось на Алёну.

И Удодов стал танцевать. Гадючно-спортивное тело его вытянулось, задвигалось, руки он вскидывал вверх, но лицо его оставалось каменным, с чуть нездешним оттенком.

Это был не танец, а скорее пляс, обращенный в никуда. Тело извивалось с необыкновенной быстротой, но взгляд застыл. Норовил он также приблизиться к картине, дрыгая ногами, словно обещал задеть ее ногой.

Лохматов при этом приближении веселел, и тогда хлестал плеткой подвернувшуюся девицу.

Алёна пыталась уловить смысл глаз Удодова. Они выглядели ледяными, но нежданно пробуждалась сквозь них шутливость. Внезапно в руках Удода оказались острые стальные ножи, похожие скорее на убойные кинжалы. Такими можно было убивать и слонов. Их было не то два, не то три, и Удод ловко жонглировал ими, подбрасывал их, управлял ими как хотел.

— Хороший убивец, — прошипел около Алёны Доктор.

Гости опять зааплодировали. Особенно старался Каричев. (В детстве его дразнили Ка-Ка, то есть два «К» в его общем имени. Но Каричев плевал на свое детство.)

У Алёны сжималось сердце: так хотелось жить. Вдруг темп «пляски» замедлился. Это уже походило на судороги полуповешенного человека, но довольного собой. Довольство это так и выпирало. Особенно неистов был член, точно верблюжий горб томился под штанами.

В этот момент на сцену выскочил Каричев. Простой и необъяснимый, он тоже стал танцевать. Но в стороне от Удодова, хотя ножи в руках последнего исчезли.

По видимости Каричев танцевал сам с собой, но гости внутренне ощущали: танцует он с призраком, который невидим.

— Такова стала его судьба, — вздохнул Доктор о Каричеве.

И в тот миг, когда Удодов захотел еще более глобально пошутить с ножами, Лохматов резко выкрикнул:

— Остановить!

Глаза Наденьки потухли. Она так надеялась. И со злости ущипнула незаметно ножку стола. «Стол — он тоже вроде слона», — подумала она, хохоча в саму себя, тихо, незаметно.

Лохматов не выносил неоправданного садомазохизма. Пришлось повиноваться. Удодов снял с головы колпак. Лицо приняло обыденное выражение. Дескать, скучаю.

Алёна, погруженная в свое самосохранение, стала плохо понимать, что происходит вокруг. Она очнулась от резкого звука — около нее голосил Доктор:

— На моей груди плакали убийцы!! Зло должно быть доведено до конца! Но я знаю, как вдруг расцветают подобно розам, глаза убийц. Они расцветают перед их смертью!! Вы должны любить меня, братья!!

Алёна дернула Доктора за рукав:

— Не безумствуйте.

Но Доктор не слушал ее.

— Но вот образец совершенно другой, я бы сказал даже обратной ментальности нашего дорогого криминала.

Гости затихли. Доктор продолжал:

— Спрашиваю я тут как-то на кладбище одного авторитета, точнее, «нового русского»: почему тут у вас на могилах фотографии мерседесов, а лица самих покойников почти не видны? А он отвечает: потому, что мерседес важнее. Я спрашиваю: кого важнее? Отвечает: человека. Если, к примеру, по мне стукнуть топором — от меня ничего не останется, мне конец. А по мерседесу топором стукнуть — и ему ничего. Мерс важнее. Я покраснел, но спросил: тогда и холодильник важнее? Он кивнул головой и сказал «конечно, важнее» и пошел к могиле своего убиенного брата.

Такая речь понравилась Лохматову.

— Замечательного авторитета ты встретил, доктор, — сказал он громогласно. — Это ж надо, как он завернул. Круто. Далеко не всякий так далеко зайдет. Честь ему и хвала!

Как-то мерзко хохотнула Надя. Другие гости не вникали. Алёна надеялась, что вот-вот все кончится. Но Лохматов вдруг встал и провозгласил:

— Вы видите эту картину? Видите крупное лицо в правом углу?

Гости встрепенулись. Кстати, они не так уж были пьяны, соблюдали себя.

— Пусть каждый по порядку подойдет к этому лицу и скажет громко и явственно, что он видит в этом лице? Лучше коротко и явно… Алёна, ты королева, ты в стороне!

Опешили, не понимая, что все это значит и чье это лицо, в конце концов. Никому не приходило в голову тайное сходство.

Первым, пошатываясь, словно он нес на спине призрака, подошел Каричев. Исполнять волю Лохматова надо было всерьез.

Каричев тупо посмотрел в лицо.

— Идиот, — громко произнес он.

Лохматов захохотал.

— Молодец, Костя, — и плеткой указал ему путь назад.