Помоги проекту - поделись книгой:
— Тогда душил идеологический деспотизм, сейчас — коммерция. Но коммерция, между прочим, тоже идеология, и не менее страшная. Удав сменил кожу, везде, во всем мире…
— Более страшная, Филипп.
— Но в ней есть дыры, изгибы, возможности… Она не так тотальна, как та. Удав этот с психозом…
— Я не согласен, Филипп. И вот почему. Старый удав вызывал сопротивление и, следовательно, духовный порыв. Современный удав действует иначе; коммерциализация ведет к отупению, к подмене ценностей, к деградации, она нацелена на саму основу, на дух, та же была опасна по-другому: своим социальным давлением. Это разные вещи.
— Может быть. Но я хочу сказать об ином…
В это время вошла сотрудница галереи и заявила:
— Звонок из Парижа.
Пашков исчез на несколько минут. Когда вернулся, Вадим поинтересовался: «Кто?»
— Из галереи.
— О чем ты хотел сказать?
— Вадим, ты ведь знаешь, есть люди нашего плана, причем и в литературе, и в живописи. Они в принципе отвергают любой социум и не хотят иметь с ним ничего общего…
— Ну, уж не так много…
— Но они самые интересные, самые потаенные, адепты Гогена, Цветаевой: на этот мир — один ответ — отказ…
— И что?
— Я считаю такой подход в корне неверным. Время отшельнического подвига прошло. Надо умудриться быть в социуме — и сохранить себя. Быть и отстраненным, и включенным одновременно.
— Не всякий способен на такое… Ты вот можешь.
— Духовность и самые необычные качества людей должны проявиться в социуме, так сказать в официальном искусстве, такова наша российская традиция и в этом ее мистическая мощь…
— А государство?
— Конечно, государство любит усредненное, так спокойнее. Но со временем оно поднимает на щит и каторжанина Достоевского, и Лермонтова, и так далее, чтобы, к примеру, показать, что народ, который дал столько гениев, не может погибнуть…
— Это нормально, потому что парадоксально. Так и надо. Сначала — петля, а потом… светоносец.
Филипп развел руками и чуть не поперхнулся,
— Повешенный светоносец… хорошо… Такого сейчас как раз не надо. Водолей — другой символ, это — не знак индивидуального мученичества, не знак такой жертвы. Спокойней надо, спокойней.
— Трудно. Легче сидеть в пещере и там видеть небо, чем в социуме узреть хотя бы клочок его.
— Трудно, но можно… Здесь подвиг новой эры, можно сказать…
— В принципе, почему нет?!! — вздохнул Вадим, — выпьем за это. Пусть ненавидит нас дьявол.
— Оставим его в покое, чтобы он оставил нас… Конкретно: ты сам скоро, после выставки в Вене и в Питере, будешь в таком же положении, как и я. Я уверен в этом. Пусть нас будет больше не в келье, но в мире.
За все такое дело они смиренно, но с огоньком выпили по рюмке золотого крепкого напитка.
— Если миссия искусства — преодоление смерти, то выпьем за смерть — это достойный противник. Сильных врагов надо уважать.
И они выпили за смерть, не смущаясь ее любовного оскала.
— Филипп, — после такого тоста начал Вадим, — ты же знаешь Алёну и ее живопись.
— Не очень по мне, но порой ахнуть приходится. С богами в голове девочка.
— Вот именно. Ее бы продвинуть, если уж следовать твоей идее…
— А она согласна? Женщины бывают самые неконформистки — ни с того, ни с сего.
— Твоя идея не имеет ничего общего с конформизмом.
— Вадим, ее пробить будет гораздо сложнее, чем тебя. Ты понимаешь почему…
Вадим тут же прервал:
— Не надо! Все ясно.
— Здесь нужно тянуть постепенно, продуманно. Ты сам, Вадим, сумел что-нибудь сделать для нее?
— А как же? В данный сюрреальный момент три ее картины находятся в весьма продвинутой галерее. Мне удалось это неделю назад.
— Не проста она, ой не проста, — Филипп покачал головой.
— С ней и не в живописи, а в яви можно далеко подзалететь… и свалиться в туман…
— Такой и надо быть, — голос у Вадима дрогнул.
— Скоро соберемся у меня, — решил Филипп.
Далее разговор особо не углублялся.
— Я тоже ухожу и подброшу тебя домой, — сказал Филипп, — хотя я знаю, ты не любишь авто.
По дороге они чуть не раздавили котенка, но Филипп успел вовремя и безопасно тормознуть.
глава 13
Внезапно, через два дня Филипп позвонил Вадиму:
— У меня есть новости. Тем более хотели собраться. Захвати свою небесную команду, завтра в четыре часа у меня. Сможешь?..
В четыре часа дня Вадим вместе с Лерой и Алёной прибыли к Пашкову. Лёня опять категорически отказался.
«Он все больше отходит… Отходит в никуда», — раздумывала Лера, пока добирались до Филиппа.
В гостиной они объединились за круглым столом и легким вином.
Лера, взвинченная, нездешне ласково на этот раз посматривала на Алёну. Думала: «Не сойдет ли она с ума от любви и жалости к себе».
Но Алёна сидела отстраненно, а во взгляде светилась еле уловимая нежность.
Филипп вдруг довольно мрачно объявил:
— Есть след к Аким Иванычу. Знаешь, у кого я был, Вадим?
И он назвал фамилию.
— Ого! — карие глаза Вадима блеснули.
— Даже не верится, — возбудилась Алёна. — Это же человек-легенда. И причем тайная…
— Для кого тайная, для кого — нет, — вставила Лера, доверчиво улыбнувшись Алёне.
— Так или иначе, но я у него был, — подтвердил Филипп, всего на одну минуту обидевшись. — Его растрогала вся эта история, которую он выслушал за пивом, но с большим интересом. Никакого Аким Иваныча он не знает, но запашок есть: он припомнил, что год назад мелькнул некий Родион, а потом как бы исчез.
— Как бы исчез? — усмехнулся Вадим. — Ну и что?
— А то, что исчезнувший Родион упоминал это имя: Аким Иваныч. Раза два.
— Ну, мы далеко продвинулись, — по-своему усмехнулась Лера и отхлебнула винца. — В каком контексте?
— А в том контексте, что, по Родиону, Аким Иваныч — внезапно свалившийся на род человеческий абсолютно новый человек со сверхъестественными способностями. Более того, с неведомыми прозрениями. Но для рода человеческого в его настоящем виде неподходящ.
— Надо думать, — брякнул Вадим.
— Разговор об Аким Иваныче прозвучал всего один раз и то мимолетно, ибо Родиона в силу его собственной мимолетности никто не принял всерьез. И он сам говорил об этом в форме шутки, но пугливо оглядываясь по сторонам и особенно в окна.
— И где сейчас Родион? — Лера явно насторожилась.
— Нигде, — умиленно усмехнулся Филипп. — Некий молодой человек впопыхах записал его адрес. Молодого человека найдут, и адрес тогда будет у нас.
— Впечатляющая картина. Он сам рассказал тебе так подробно, Филипп? — спросил Вадим, наливая себе вина.
— Он сам. И он заинтересовался сам.
— Насчет души, которой нет места во Вселенной, тоже?
— Да. Он высказался, что, несмотря на полный абсурд и парадокс такой ситуации, она возможна…
После таких слов все как-то притихли. Алёна невольно погладила свои пальчики. Уж слишком тяжел был авторитет этого мэтра в обществе, где никаких авторитетов особо не признавали. Тишина была скорее не внешняя, а внутренняя.
И ее прервал крик Жени, хозяйки дома. Она вошла в гостиную, ведя за руку семилетнюю свою дочку, Ирочку.
— Что, опять? — спросил Филипп.
— Да. Нашей дочкой надо заняться всерьез, Филипп, — заявила Женя. — Но сейчас я забираю ее на дачу, как договорились…
Ирочка улыбнулась в пустоту…
Когда дочь увели, Филипп не засекретил историю.
— И смешно, и странно, черт возьми… Когда дочь кушает ну, например, свою кашу по утрам, то вдруг замирает, произносит: «какой ужас», кладет ложку и долго потом не ест. Такое повторяется довольно часто в последнее время. Я ее спрашиваю: каша или там котлеты не вкусные? Нет, все ей вкусно. И вдруг: «какой ужас!»
— Филипп, она еще, может быть, не привыкла к своему телу, оно ей видится чужим, кастрюля какая-то, в которой что-то булькает, варится, — и мы живем в этой кастрюле… Она недавно сюда пришла, и такое может быть у особо чутких, шок от жизни в теле — больше ничего, — закончила Лера.
— Это мы так думаем, взрослые, — прервал Вадим. — А что на самом деле — дети отделены от нас прозрачной, но стеной… Это другие существа. По своему сыну знаю, — добавил он, бросив слегка тревожный взгляд на Алёну. (Вадим год назад развелся со своей женой.)
— Нет, когда ребенок смотрит в кашу и говорит «о, ужас!» — это серьезно. Это уже метафизика, — защитила себя Алёна.
— Ладно, я разберусь, — прервал Филипп. — Не такие проблемы решал…
— Жить, жить, жить, — вскрикнула Лера, откинувшись к спинке кресла.
— Что с тобой? — испугалась Алёна.
— Да, ничего. Нервное. Могу сказать: вчера звонила Инна и сказала, что та самая гадалка, которая нашла ботинок и штаны Володи, заявила, что почку Владимира пересадили какому-то хворому миллионерчику из далекого зарубежья. Более точно она не знает… Скорее всего, сама боится.
Наступило молчание.
— Раз она не ошиблась в тех предметах, вероятно, и здесь все верно, — добавила в тишине Лера.
— Но если нашли штаны и ботинок, вероятно, он сопротивлялся, — растерянно сказал Филипп, не особо знавший все детали.
— Такой исход, Лера, и без экстрасенсов можно было предположить с большой вероятностью, — вмешался Вадим. — Но давайте переведем разговор на другую тему.
— Не очень переводится, — сказала и вздохнула Алёна. — Недавно мне звонил мой бывший друг, — и сделав ударение на слове «бывший», она украдкой взглянула на Вадима, — он иногда до сих пор позванивает мне. Редко. На этот раз он объездил нашу провинцию, говорит, что у него осталось тяжелое впечатление. Как выживают люди — непонятно. В общем, чего говорить:
Точнее не скажешь, чем когда-то Ахматова.
— Да, это все известно, — вмешался Филипп, — фальшивые лекарства и убогие больницы, нечеловеческое неравенство. Всего не перечислишь. Но все-таки в последнее время стало полегче… Медленно, постепенно, пусть только в некоторых сферах, — но становится, по-моему, лучше.
— Да, слишком медленно. Так медленно, что волосы дыбом встают, — вспыхнула Лера. — Конечно, в 90-х годах было омерзительно и позорно.
— Это уже не дикий капитализм, а капитализм ада, — подхватила Алёна.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Лера.
— Подождите, девочки, подождите. Давайте немножко спокойней, — вмешался Вадим, сам будучи не очень спокойным. — Да, социальные вампиры, моральные дегенераты… Все верно. Но нам-то какое дело до них? Нам, людям творчества. Никто из нас не обменяет свой талант на все сатанинское золото мира.
— Да, уж конечно, — вставила Лера.
Поделиться книгой: