Помоги проекту - поделись книгой:
А если что-то случилось? Если он заболел? Позвонить и спросить? Или написать?
Да ну к лешему! Бегать за мальчишкой? Никогда. После той истории с Игорем, после тех безумных страстей Алёна накрепко держала сердце в узде. Лучше много и ненадолго, чем один и навсегда — такой парадоксальный девиз как-то сам собой вывелся из ее жизненных перипетий. Главное — ни к кому не привязываться, боже сохрани, драконы стаями не летают, тем более — ехидные критиканы Драконы-Девы. Все проходит, в том числе и любовь, так зачем начинать то, что однозначно обречено? Любить? Но кого же? На время не стоит труда, а вечно любить невозможно… да и незачем, чуточку подредактировала она известного поэта-мизантропа. Итак, час Дракончега пробил. Хватит. Это все. C'est tout, как говорят французы. И с этой мыслью наша героиня написала эсэмэску своему бывшему — теперь уже ясно, что бывшему! — любовнику:
Сообщение ушло, после чего пришла информация, что оно доставлено по такому-то номеру.
Интересно, ответит ли Дракончег? Наверное, нет. Обидится. Или вздохнет с облегчением… Или ответит? Или — нет?
Алёна с негодованием обнаружила, что это ей как-то слишком интересно, и решила отвлечься. Она уже сидела в маршрутке, которая везла ее на Ярмарку, время нужно было чем-то занять, поэтому она решила заглянуть в Интернет, благо любимая «Nokia» это позволяла, и, выйдя в не менее любимый «Google», написала в поисковике слово «ликорида». Это слово ее почему-то зацепило. Прежде всего потому, что Алёна могла послужить персонажем для детского киножурнала «Хочу все знать». Интересно, что означает название, которое выбрала для сети своих магазинов «истинная леди» по имени Ларисса?
Против обыкновения, «Google» оказался очень сдержан и выдал только три вразумительных ответа. Первым оказалась цитата из Квинта Горация Флакка:
Прекрасную челом стесненным Ликориду
По Киру сушит страсть, а Кир — любовных грез
К Фолое гордой полн; но прежде стадо коз
Сойдется с горными волками, чем, в обиду
Другим, с развратником Фолоя согрешит.
Вот так, господа. Лихо заверчено, что и говорить… Второй — нечто нейтральное, из десятой эклоги вергилиевых «Буколик»:
Несколько строчек для Галла (но пусть их прочтет Ликорида)
Должен я спеть, разве кто-нибудь нашему Галлу откажет?
Третьим ответом оказался каверзный (вот уж да!) стишок Марка Валерия Марциала:
Всех до одной, Фабиан, схоронила подруг Ликорида:
Вот бы с моею женой ей подружиться теперь!
Итак, Ликорида — не что, а кто, здрасьте, будем знакомы! По Марциалу, это имя женщины, нудной до такой степени, что рядом с ней все подруги умирают от тоски. Занятное название для магазина дамского белья! Что ж там за белье такое, в этой «Ликориде»? Холщовые сорочки с закрытым горлом, длинные, до пят, и с рукавами до кончиков пальцев? Розовые, с начесом панталоны до колен производства фабрики «Дружба», КНДР, образца одна тысяча девятьсот шестидесятого года? Лифчики, более напоминающие пуленепробиваемые жилеты? Алёна хихикнула — и, спохватившись, ринулась к двери, потому что маршрутка уже стояла на остановке «Ярмарка» и даже готовилась отъехать.
— Почему ты хохочешь? — с досадой буркнул Микка, вытирая пот со лба. — Ну что тут смешного?
И с обиженным выражением уставился в окно.
Лерон попыталась взять себя в руки, но ничего не могла поделать: ее так и трясло от беззвучного хохота. бог ты мой! Какое же лицо у Микки!.. Интересно, когда этот парень — родившийся, между прочим, в деревне! — в последний раз ездил в поезде? Нет, в поезде, конечно, он ездил, может, и недавно — но только в СВ, конечно. А вот в электричке?.. Судя по его оскорбленному виду, он и думать забыл, что в поезде можно не только удобно сидеть или лежать в прохладном, кондиционированном, уединенном купе, а стоять впритирку друг к другу в душном вагоне, набитом людьми, без преувеличения, как бочка — селедками. Поверху гулял сквозняк — ветер врывался в открытые окна, — а между прижатыми друг к другу телами не было никакого зазора. Светлая рубашка Микки постепенно темнела в подмышках, и Лерон начала ощущать легкий запах его пота, пробивавшийся сквозь душный, словно бы угарный аромат мужского парфюма. Микка давно уже снял пиджак и прижал его локтем, так же, как и Лерон сняла джинсовую курточку, которую надела в дорогу, а потом прихватила в электричку. Ну и зря, надо было бросить ее в машине, где они оставили все вещи. Куртка мешает, держать ее неудобно, в кармане что-то лежит, то ли камень, то ли что-то еще, не поймешь, и это что-то вжимается в бок, в руку — как ни возьмешь курточку, никак ее не пристроить, вдобавок, когда Лерон попыталась перехватить ее поудобнее, Микка недовольно свел брови, потому что она нечаянно попала ему локтем в живот.
Когда они садились в Савельках, в вагоне было тесно, конечно, но все-таки какое-то подобие свободы там ощущалось. Но уже на следующей станции, Парамонтово, началось настоящее столпотворение, которое только усиливалось с каждой новой остановкой.
Вечер воскресенья. Дачники возвращаются в город!
Сначала Микка и Лерон, стоявшие в самой середине вагона, чувствовали себя относительно комфортно. Народ давился у дверей. Но вскоре самые сообразительные начали пробиваться к середине, и вот Лерон плотно притиснули к Микке. Какой-то плотный мужчина (Лерон его не видела, но чувствовала мощные мышцы) стоял сзади, и, чтобы не прижиматься к его горячему телу, Лерон прижималась к мужу. Микку тоже притискивал к ней стоявший за его спиной высокий парень с озорными зелеными глазами. Парень пару раз подмигнул Лерон, но она отвела взгляд и старалась больше не смотреть на него.
Вот еще! Небось она рядом с собственным мужем стоит — не до того, чтобы посторонним глазки строить!
Станция Случаево. Казалось, больше в вагон войти никто не сможет, но это только казалось. Теперь стоявшие в середине были стиснуты не меньше, чем те, кто находился в дверях и в тамбурах. Народ был опытный, понимающий, что жаловаться на тесноту бессмысленно, да и некому: и ее, и духоту следует просто пережить, стиснув зубы, уйдя в свои мысли, отрешившись от реальности. Так время пройдет быстрее.
Лерон думала о городе. Что ждет ее в квартире, где она будет жить, в семье, к которой теперь станет принадлежать? Торговля женским бельем… найдется ли ей место в этом бизнесе? Или удастся устроиться на работу в библиотеке? Все-таки у нее диплом. В городе много библиотек…
Мужчина, стоявший сзади, чуть повернулся, качнулся, и Лерон оказалась немного сдвинута в сторону. Теперь она прижималась к Микке не всем телом, а только наполовину. Бедром она ощущала его бедро и невольно елозила по нему. Одна грудь ее скользила по груди Микки, другая… Лерон смутилась, обнаружив, что другая трется о предплечье какого-то мужчины лет сорока пяти — темноволосого, уже седеющего, не слишком высокого и широкоплечего, но с прекрасно развитыми бицепсами. У него было хмурое, неприветливое лицо с резкими чертами. Пожалуй, его можно было бы назвать красивым, но слишком жестокой, слишком агрессивной была эта красота. На мгновение Лерон показалось, что она его видела раньше. Но, конечно, этого никак не могло быть, откуда у нее знакомые среди такой публики? На нем была полосатая майка, вроде тельняшки без рукавов, причем парфюмом он не то что не злоупотреблял, но вроде бы даже и не знал о его существовании. «Шторм» — было вытатуировано на его левом предплечье.
Что это? Имя? Кличка? Наверное, какой-то зэк бывший.
Лерон попыталась было отвернуться, но толчками ее все больше отводило от Микки и все крепче притирало к этому человеку. И не сразу до нее дошло, что толчки вагона не так уж и виноваты в происходящем: окружившие ее мужчины сознательно двигались так, чтобы тереться о ее тело своими телами. Она испуганно поглядела на Микку, но тот ничего не замечал: смотрел в окно, погруженный в свои мысли.
Лерон попыталась рвануться, но не смогла: плотные мускулистые мужики взяли ее в настоящее кольцо. И это еще бы ничего, но она вдруг ощутила, что чьи-то руки поднимают ей сзади юбку…
Пересохло в горле от возмущения! Лерон уже открыла было рот, чтобы закричать, как вдруг что-то острое воткнулось ей в бок. Вроде бы чуть-чуть кольнуло, но очень чувствительно. И темноволосый Шторм, перехватив ее испуганный взгляд, угрожающе прищурился: молчи, мол!
Боже мой… да ведь это, наверное, нож! Ей под ребро приставлен нож!
И тут же Микка, словно почувствовав ее взгляд, повернул голову. Заметил выражение ее лица, дернулся было к ней — и замер, вмиг побледнев. Лерон не видела, не могла ничего видеть за окружившими ее мужчинами, но она почувствовала, безошибочно догадалась: Микка тоже напоролся на нож. Его заставили остановиться. Вокруг них шайка… зэки… с оружием!
Что делать? Кричать? Да Лерон и Микку просто прирежут, и никто не придет на помощь, потому что если эти все вооружены, то остальные — безоружны. Здесь ведь кругом — дачники, «овощи», занятые только собой и своими садово-огородными проблемами: прошел дождь или нет, подключили воду или нет, дали свет или нет, появился колорадский жук или нет… И даже если народ начнет возмущаться, эти негодяи проложат дорогу к выходу своими ножами. А может быть, у них и пистолеты есть.
Микка и Лерон неподвижно смотрели друг на друга, а между тем человек, прижавшийся к Лерон сзади, уже не просто поднял юбку и тискал ее ягодицы, но и стягивал с нее трусики. Лерон снова попыталась рвануться — и снова ощутила острие ножа под ребром.
Она замерла. Микка тоже стоял, будто аршин проглотив.
Чужие руки раздвинули ягодицы Лерон, и она ощутила прикосновение жесткого пальца. Дернулась в отчаянии.
— Только пикни, убью, — послышался почти неразличимый шепот.
Она снова замерла.
Между тем на лице Шторма мелькнула насмешка. Он чуть переместился и подтолкнул вперед Микку. Теперь они с Лерон снова оказались притерты друг к другу. Лерон ощущала животом живот мужа и застежку его брюк. И тут же она почувствовала движение чьих-то рук на своем животе. Попыталась отпрянуть, но там, сзади, в нее втискивался ужасный палец, причиняя унизительную боль. Лерон напряглась, замерла.
Руки все шарили спереди… Лерон не сразу смогла понять, что они расстегивают брюки ее мужа и спускают их с его бедер. Микка сделал неловкое, суетливое движение, Лерон поняла, что он подхватил сползавшие штаны… мгновенно выражение облегчения мелькнуло на его лице… видимо, поймал их… И только тут Лерон поняла, что они прижаты друг к другу голыми животами, обнаженными детородными органами.
Все это было бы смешно, когда бы не было так ужасно!
Шторм мягко скользнул за спину Микки. Тот еще теснее прижался к Лерон, чуть нагнулся и обнял ее одной рукой. Его глаза странно расширились, Лерон видела, как чернотой зрачка залило всю радужку. Микка закачался, наверное, стараясь не упасть… вперед-назад, вперед-назад. Лерон было видно, что в такт двигались голова и плечи Шторма.
— Повезло Шторму, — пробормотал тот, кто стоял за ее спиной, — а мне сюда хреном не влезть!
И снова немилосердный палец попытался проникнуть в Лерон сзади, и снова она вся сжалась, подалась вперед, пытаясь избавиться от унижения, — и внезапно ощутила, что в ее живот умирается восставший член мужа.
Лерон испуганно подняла на Микку глаза.
Его веки были полуопущены, рот приоткрыт, лицо набрякло и покраснело. Он двигался в лад с движениями Шторма, но словно бы в полусознании. И тут до Лерон дошло, что происходит. Шторм насиловал ее мужа! Насиловал, как это, Лерон читала в какой-то ужасной книжке, делают с мужчинами… например, в тюремных камерах!
Точно, это зэки. Их нравы, их обычаи, им ведь вообще все равно, мужчина перед ними или женщина.
Но почему во всем вагоне они выбрали для издевательств только их с Миккой? Почему? Случайно? Из-за одежды, так непохожей на простенький прикид усталых дачников? А может быть… может быть, они следили за Миккой? Может, это месть конкурентов… ну, бог его знает, Лерон читала — все ее знания о жизни ведь из книг! — что у бизнесменов всегда бывают какие-то конкуренты, которые только и знают, что мстят им самыми ужасными способами. А что, если и это — тоже страшный способ мести?
«Опустить» — кажется, так называется изнасилование мужчины. И какой-то конкурент нанял бандитов и приказал им «опустить» Микку, унизить его самым жутким способом, который только можно придумать.
Значит, машина с бандитами ехала вслед за ними, готовая к нападению в любую минуту?
Нет. Если так, им удобнее было бы напасть на шоссе. Там были совершенно безлюдные участки. А здесь все же есть какой-то риск… Да и вообще, Лерон не замечала, что за ними кто-то следил. Конечно, она специально не обращала внимания, но все же машину, которая не отставала бы от них на протяжении десятков километров, заметила бы, это точно.
Нет, ерунда. Когда они садились на поезд в Савельках, этой компании в вагоне не было. Они появились только потом, на следующей станции.
Да ерунда все это. Случайное несчастье, жертвами которого стали Микка и Лерон, как другие становятся жертвой катастроф. И тоже, наверное, сетуют на несправедливость судьбы: почему это случилось именно со мной?!
Тихий стон Микки прервал ее мысли. У Лерон защипало глаза от жалости к мужу.
Боже ж ты мой, как, наверное, больно Микке! Если Лерон только от прикосновений пальца готова вопить от страха и боли, то Микка, в чей зад внедрился член какого-то подонка, испытывает поистине невыносимые страдания…
И ничего не сделаешь: убьют.
Но если… если ему так больно, почему он возбудился? Или боль возбуждает мужчин? Что знает, что понимает Лерон в их природе? Да ничего!
Член Микки втискивался в голый живот Лерон и с каждым мгновением становился, казалось, все больше и больше. Потом Микка опустил руку, которой до этого приобнимая Лерон, и… она снова оцепенела от изумления, поняв, что он пытается пробраться к ней, в нее!
Она дернулась, чтобы отстраниться, но сзади в нее втыкался наглый палец, сбоку ребра покалывал нож. Лерон невольно подалась к Микке, расслабила стиснутые мышцы, выгнулась покорно — зажмурилась от боли, когда мужское орудие принялось внедряться, путаясь в волосках, в ее сухую, напряженную глубину… Ей было больно, больно от каждого толчка, а Микка двигался все резче — и вот он замер, прильнул к Лерон мгновенно вспотевшим животом — и тотчас между ног у нее стало мокро. Микка дернулся раз и два — и затих. Точно так же затих и Шторм. Лерон видела его остановившиеся, помутневшие глаза.
Все кончилось? Они оба, они…
У Лерон подогнулись ноги, но острие ножа снова кольнуло под ребра, как бы призывая стоять ровно и терпеть… Она стояла, изо всех сил стараясь ни о чем не думать, но вдруг ее пронзила мысль: вдруг у нее внутри еще оставались следы ее крови, на которую у Микки аллергия?! Что, если у него сейчас начнется приступ?
Она испуганно уставилась в лицо мужа. Он был красный, потный, но дыхание выравнивалось, зрачки уже уменьшились. И вообще было непохоже, чтобы он испытывал боль. Он даже делал какие-то странные движения одной рукой, и Лерон поняла, что Микка пытается привести себя в порядок, натянуть спущенные трусы и брюки.
Лерон качнулась вправо, влево — ничто не впилось в ребра.
Понятно. Удовлетворив похоть, эти твари убрали ножи.
Вот сейчас как заорать: «Милиция! Помогите!»
Бросятся негодяи наутек или снова выхватят оружие?
Да не это главное! Главное — решить, чту Лерон скажет милиции, даже если вообразить такую сцену из телесериала и допустить, что менты из поездной бригады и впрямь немедля примчатся на ее зов. Да, что она скажет? «Нас с мужем изнасиловали!» Да ее на смех поднимут. Среди толпы народу? В вагоне поезда? А отчего же вы не орали, не звали на помощь? Вам нравилось, что ли?
Им не поверят. Можно не сомневаться, что не поверят!
Но на их с Миккой телах должны остаться следы от втыкавшихся в них ножей. Конечно, им скажут: мало ли что это, мало ли, чем и когда вы могли порезаться! И это… какой позор! Можно себе представить, как будут злорадствовать эти замученные дачники, глядя на дорогую рубашку и брюки Микки: оттрахали мужика при всем честном народе, а он и не пикнул!
Микка молчал потому, что боялся позора. Да, это понятно. Не ножей — позора! И с обжигающей ясностью Лерон вдруг поняла, что единственный выход для них — молчать. Молчать перед другими людьми, молчать друг перед другом. Делать вид, будто ничего не произошло. Иначе… иначе как же они будут жить?
У них впереди целая жизнь в позоре. Смогут ли они пробыть рядом целую жизнь, муж и жена, жертвы изнасилования?! Да ведь Лерон тоже, можно сказать, изнасиловали, хоть сделал это ее собственный муж. Его принудили, заставили… Наверное, Шторм приказывал ему…
— Следующая станция — Нижний Горький! — раздался голос диктора, и Лерон зажала рот ладонью, чтобы не заорать, так страшно было услышать этот громовой голос, возвещающий о том, что придется теперь расстаться с равнодушной толпой, облепившей их с Миккой потные, пахнувшие чужими мужиками тела, и оказаться без этой защиты — наедине друг с другом, впервые посмотреть друг другу в глаза — и понять, что они хотят сейчас одного: оказаться друг от друга как можно дальше…
Лерон как во сне двигалась к выходу. Ноги подкашивались, ее качало, она то и дело натыкалась на плечо Микки, но он не делал даже попыток поддержать ее.
Двигались к выходу еле-еле, ведь впереди выходили и те, кто стоял в проходе, и сидевшие. Лерон казалось, что внутри ее хлюпает мужское семя. Что-то моталось между ногами, сковывая и без того меленькие шажки, Лерон не сразу поняла, что это ее трусики, упавшие до щиколоток.
Ее жаром ударило, так и хлестнуло! Нет, поднять их невозможно. Остается только выпростать из них ноги. Пусть валяются. Потом, когда по ним пройдут все пассажиры, они превратятся в грязную тряпку. Вот удивится уборщица, когда увидит их в пустом вагоне!
Лерон затрясло от мелкого истерического хохотка.
Черт, да когда же перестанет течь по ногам вязкая, липкая жидкость? Как противно! Как противно то, что делают мужчины с женщинами! Интересно, захочет ли она еще хоть раз заняться сексом — еплей! — с мужем? Наверное, придется — при условии, что, выйдя на перрон, они не разбегутся в разные стороны немедленно. Придется… ведь нужно иметь детей.
Нужно? Кому это нужно? Микке? Лерон?
Она не знает, ничего не знает. Только лучше искусственное осеменение, чем снова испытать
Сначала те двое в библиотеке. Потом Микка со своим этим, как его, привязанным страпоном. Теперь…
Нет, это невыносимо, то, что ползет по ее ногам. Нужно хоть как-то вытереться, что ли. Юбкой промокнуть, курточкой? Стоп: в кармане был пакетик с одноразовыми платками.
Лерон перехватила куртку, скользнула рукой в карман, достала пакет. Нет, невозможно так извернуться, чтобы вытереться среди толпы, не привлекая ничьего внимания.
Да ладно, будь проще! Тебя только что отымели среди этой же самой толпы, не привлекая ничьего внимания. Поэтому давай, давай…
Нет, платочки маленькие. Лучше юбкой. Потом выбросить ее, чтоб не напоминала, чтобы не слышать больше этого ненавистного запаха, который так и разрывает ноздри: запаха мужского извержения. Бр-р, вот гадость…
Лерон попыталась сунуть оставшиеся платки в карман, но рука ее наткнулась на что-то длинненькое, примерно с мизинец. Оно было гладкое и напоминало на ощупь гриб с маленькой шляпкой. Лерон вытащила это из кармана — кажется, уже зная, что увидит! — и все-таки не поверила глазам, когда в ладони оказалось… каменье херь.
Да-да! То самое, которое Лерон подобрала лет десять тому назад у крыльца и которое потом невесть куда исчезло.
Что ж это получается? Лерон сунула каменье в карман курточки и забыла?
Нет, ерунда. Курточка — почти новая. Два года тому назад куплена. В это время хери у нее уже давно не было. А главное, что примерно две недели назад куртку пришлось постирать, потому что Лерон уронила ее в лужу. Уж конечно, она вывернула все карманы, потому что знала о своей дурацкой привычке стирать вещи с оставшимися в карманах деньгами. Пусть это были деньги невеликие, десятки, не больше, но все же деньги! Этак простираешься! Да, она проверила карманы и может поклясться, что в это время они были пусты, пусты!
Понятно… Значит, херь — и впрямь таинственное каменье, которое не только своей жизнью живет, но и другим судьбу пророчит. Можно даже предположить, что в кармане курточки оно возникло накануне жуткой сцены в библиотеке, когда Лерон хотели изнасиловать ее же односельчане. Возникло, как знак того, что от судьбы не убежишь, не ускачешь, ни на «Лексусе», ни в электричке не уедешь.
Поделиться книгой: