Проклятие Гиацинтов

— Ой, надо спешить, а ведь я еще не умывалась! Пойду в ванную, хорошо? И можно… можно мне чаю, а?

И мысленно сказала себе: «Один — один!» — уловив облегченный вздох Лариссы.

* * *

Инна пришла чуть раньше. Алёна выходила из-за торца Дома культуры и увидела ее почти напротив — как раз у ограды областного суда. Около этой красивой кованой решетки Алёну в позапрошлом году чуть не убили… она была совершенно уверена, что даже видела летевшую к ее голове пулю и слышала, как постанывает разрываемый раскаленным, заостренным кусочком металла воздух… спас ее тогда, сбив с ног, один человек, которого она с тех пор больше не видела, так уж складывалась жизнь.

К тому же, страху она тогда натерпелась, конечно, жуткое количество, вот и старалась о той истории не вспоминать, хотя, между прочим, именно за нее получила почетную грамоту городского УВД. Наша героиня виртуозно умела забыть то, что хотела предать забвению, а ту историю она именно похоронить и хотела, много в ней было мути и тяжести из-за подлости человеческой!

Инна около решетки была не одна. Рядом с ней стоял какой-то высокий темноволосый мужчина, однако Алёна сначала не обратила на него внимания, разглядывая подругу. Ой, как растолстела… Инна и прежде не принадлежала к числу фанаток стройной фигуры, не в пример нашей писательнице, с гордостью заявляя, что ей проще купить юбку на размер больше, чем заставить себя даже день просидеть на диете или хоть раз дойти до спортзала. Но сейчас у Анны возникло ощущение, что она купила этот льняной костюм брусничного цвета сразу на три размера больше.

Впрочем, ее дело. «Принимай людей такими, какие они есть! — строго велела себе Алёна. — К чертям этот твой вечный перфекционизм!»

— Инночка, привет! — Алёна хотела было броситься подруге на шею, расцеловать, но постеснялась ее собеседника, который почему-то уставился на нее, как баран на новые ворота.

Нет, конечно, кто спорит — писательница Дмитриева до сих пор заслуживает сакраментального эпитета «прекрасная» рядом со своим именем — Елена, но все же приличия какие-то надо соблюдать или нет?

Показалось или в глазах Инны мелькнула обида за то, что Алёна в последнюю минуту сдержала свой откровенный и явный порыв разлететься с поцелуями? Тактичность наказуема, так получается? Ну, с другой стороны, Инна и сама могла бы ее чмокнуть, если бы хотела. А она даже с места не двинулась!

— Ага, — глубокомысленно изрек ее спутник. — Мир все-таки тесен, так тесен, что порою ступить негде. Значит, вам удалось-таки спастись бегством от следователя Афанасьева?

Алёна изумленно уставилась на него. И впрямь — тесен мир! Да ведь на этого симпатягу она налетела в коридоре Советского отделения милиции не далее как вчера! Ничего себе, только вчера, а кажется, столько дней прошло…

— Выходит, так, — хмыкнула она. — Если он не бежал за мной с криком — держи, лови, значит, сам бог мне велел спастись.

— Не бежал, — согласился симпатяга. — Я нарочно заглянул к нему в кабинет, говорю — что это от тебя красивые женщины такими пулями вылетают, а он сидит весь печальный, ну что за чушь, говорит, с этим делом, почему, как непонятки какие-то, так дело непременно ко мне на стол ляжет? Я его, конечно, спросил, в чем там суть. Заковыристая ситуация, ничего не скажешь!

— Я так и подумала, что вы там свой, в этих коридорах внутренних органов, — усмехнулась Алёна.

— Неужели на мне стоит некая печать? — обеспокоенно схватился симпатяга за свой высокий лоб.

— Клеймо, совершенно точно, — кивнула Алёна.

— Это плохо, — вздохнул ее собеседник. — Именно поэтому мне никогда не стать своим в преступном мире.

— Милостивый боже, — растерянно пробормотала Алёна. — А вы хотите стать в нем своим? Зачем?!

— Ну, так, вообще, — туманно отозвался он. — К примеру, мне приспичит сделаться оборотнем в погонах.

Алёна посмотрела на его плечи. На нем была забавная рубашка со множеством карманов, погонами и манжетами с хлястиками. Она здорово напоминала бы гимнастерку, если бы не была белоснежной. Бывают же такие аккуратные мужчины! Интересно, к концу дня она такой же незапянанной остается? И кто его рубашки содержит в таком состоянии? Кто-то, наверное, жена, которая считает, что главное предназначение женщины — делать мужнины рубашки ослепительно-белыми, а вовсе не романы писать. И тем паче — не заводить их с кем ни попадя!

И она глубоко права, эта женщина…

— А вы в самом деле та самая Алёна Дмитриева, которая распутала дело в Художественном музее с той картиной Васнецова? — с любопытством спросил симпатяга в сияющей рубашке. — Лихо у вас получилось! Несмотря на то что я глубоко равнодушен к изобразительному искусству, а художников вовсе на дух не выношу, примите мой респект! Мне о вас еще тогда Сашка Бергер рассказывал, он просто глаза от восхищения закатывал. Помните такого?

— Еще бы не помнить! — обрадовалась Алёна. — Если бы не он, не его упертость, у меня ничего не получилось бы.

Вы ему привет передайте при случае, хорошо?

— Передам. Позвольте пожать вам руку, — сказал ее собеседник и протянул раскрытую ладонь, но Алёна не торопилась вложить в нее свою.

— Не могу я вот так просто руку подавать незнакомому человеку! — усмехнулась она.

— Тогда пожмите знакомому, — усмехнулся и он. — Меня зовут Илья Вишневский. Я адвокат.

— Непохожи вы на адвоката! — покачала головой Алёна. — Скорее на опера какого-нибудь. Мобильного такого, соображучего и интеллигентного. Как в кино.

— В жизни тоже такие бывают, — возразил Вишневский. — Вот хотя бы Витю Афанасьева возьмите. Мобильный, соображучий, интеллигентный — один в один!

— Этот ваш соображучий изо всех сил соображал, как на меня статью натянуть, — с досадой проговорила Алёна, и у Вишневского глаза стали большие-большие:

— Боже, где вы такой ужасной фени набрались?!

— Да и сама не знаю, — пожала она плечами. — Вычитала где-нибудь, наверное. Я вообще-то люблю иногда этак вот… эпатировать окружающих.

— Эпатировали, — кивнул Вишневский. — Я даже… как это… фраппирован, во как.

— А вы где набрались таких словечек? — расхохоталась Алёна. — Это же такой плюсквамперфект, что дальше некуда!

— Всем лучшим во мне я обязан книгам, — скромно заявил Вишневский. — Худшим, кстати, тоже.

— Слушайте, это мое любимое выражение! — восхитилась Алёна. — Инночка, ты слышала, что он сказал?

Она обернулась — да так и замерла. Инны рядом не было. Алёна заполошно глянула вдоль Покровки — может, Инна уже неторопливо шествует в сторону кафе? Но и в той стороне никого не было. Повернула голову в другую сторону — и ей показалось, что обширный костюм брусничного цвета мелькнул за окном уходившего трамвая.

Это была двойка, маршрут — «Городское кольцо», и шел трамвай как раз в ту сторону, где жила Инна.

— Господи боже ты мой… — растерянно пробормотала Алёна. — Она ушла. Она обиделась! Вот и еще одну подругу я теряю из-за мужчины! Я, как дура, заболталась с этим типом, а на Инку ноль внимания…

— Этот тип — надо полагать, я? — с интересом спросил Вишневский, и Алёна поняла, что забыла о его существовании и нечаянно ляпнула это вслух.

— Извините, — огорченно пробормотала она, но Вишневский великодушно махнул рукой:

— Да ничего. Я сам виноват, что прилип к вам, как банный лист. А какую еще подругу вы потеряли и из-за какого мужчины?

— Дела давно минувших дней, — объяснила Алёна, изо всех сил пытаясь говорить как можно веселее. — Преданья старины глубокой!

Ни с кем она не собиралась объясняться на эту тему! Ни с кем! Да и не до воспоминаний ей было сейчас, тем паче не до таких, которые душу разъедают. Ведь тот мужчина-то достался не ей, а подруге. А этот, стало быть, ей? Больно нужно!

— Черт, что же мне теперь делать? — пробормотала она растерянно. — Инка ушла, у кого я теперь о Коржакове узнаю?

— О Коржакове? — уставился на нее Вишневский. — О каком Коржакове?

— Да уж не о том, который пытался в коробке из-под ксерокса полмиллиона вынести, — фыркнула Алёна. — О Сергее Коржакове, убитом несколько дней тому назад самым невероятным образом на углу Ошарской и Октябрьской.

— А, ну да, — кивнул Вишневский. — Вы же подозреваемая номер два по этому делу. А может быть, даже номер один. У меня такое ощущение, что следственные органы никак не могут решить, к кому крепче прицепиться, к вам или гражданину Смешарину.

Вся симпатия, которую Алёна испытывала к этому человеку, улетучилась, как с белых яблонь дым.

— Не начинайте заново, я вас умоляю, — пробормотала она с досадой. — Ни за что не поверю, что хоть один здравомыслящий человек может допустить, будто или я, или Смешарин могли таскать с собой кураре, или от чего там его такой невероятной судорогой свело, этого бедолагу?

— А откуда вы знаете про кураре? — подозрительно спросил Вишневский, и Алёна почувствовала, что у нее слезы на глаза наворачиваются от злости.

— Такое предположение высказал один из милиционеров, прибывший на место убийства. Он фильм видел… вроде о Шерлоке Холмсе, вроде «Знак четырех», ну и ляпнул. И я сейчас ляпнула — не более того. Знать ничего не знаю и ведать не ведаю! Поразительна эта лень ваших сыскарей, их нежелание хоть что-то делать! — вдруг воскликнула она, окончательно потеряв терпение. — Я сто раз сказала, что нос у меня был разбит, мне вообще не до убийств было! Смешарин стоял рядом и измывался надо мной по-всякому! А между тем мимо «Газели» прошли три человека или даже четыре, точно не помню, каждый из которых мог запросто кольнуть Коржакова в его правый локоть, выставленный из кабины.

— Кольнуть в правый локоть ядом кураре? — повторил Вишневский с глубокомысленным видом. — Ну-ну… А что, эти прохожие напоминали по виду индейцев из Южной Америки? Ведь именно там в ходу этот самый кураре? И прохожие несли с собой отравленные дротики? Каждый по связочке?

— Честно говоря, я не видела, что они несли, — грустно призналась Алёна. — Я их даже не помню толком, но индейцев среди них вроде не было. Девушка шла какая-то заторможенная, парень… вообще не обратила на него внимания, еще какой-то тип в бандане и высокая дама в красной блузке. Вот в этой-то красной блузке, по-моему, и загвоздка.

— Это почему? — вскинул брови Вишневский.

— Потому что…

Алёна вдруг насторожилась. Она же этого человека знать не знает! Он назвался адвокатом, а почему она должна верить? Может, он и впрямь этот, как его, оборотень в погонах?

— Алёна, послушайте, ситуация на самом деле сложная, — серьезно сказал Вишневский. — Смешарин уже взят под стражу. Я не должен был вам это говорить, это служебная информация, но… скажу. — Он пожал плечами. Как бы сам себе удивляясь. — Следующая — ваша очередь, вы понимаете? Я даже не понимаю, почему этого до сих пор не произошло. Обычно Афанасьев не страдает нерешительностью. Эта свидетельница, Лунина, здорово вам навредила своими новыми показаниями… Ко мне уже обратилась жена Смешарина, чтобы я взял под защиту ее мужа. Она нашла меня через общих знакомых. Если дела так пойдут и дальше, вам тоже понадобится адвокат. Ужасно жаль, что я стал невольной причиной вашей ссоры с подругой, все-таки вы могли бы обратиться к ней…

У Алёны мороз пошел по коже. Перспективы вырисовывались самые жуткие! И все же знаменитое драконье самолюбие ни за что не позволило бы писательнице показать, как ей страшно, по-человечески, по-женски страшно. К тому же она всегда верила в силу элементарной логики. Общее заблуждение авторов детективных романов! Подобно тому, как русские писатели XIX века верили, что доброе начало в человеке непременно возьмет верх над злым, детективщики последующих времен убеждены, что любое преступление можно распутать, если не просто преступника искать (какого-нибудь, не важно, кто им будет, в принципе любой сойдет!), а мыслить логично, как и учил нас Шерлок Холмс!

— Послушайте, Илья… Извините, не знаю, как вас по отчеству…

— Ильич.

Как ни была взволнована Алёна, она не могла не хихикнуть:

— Илья Ильич? Ваши родители были поклонниками Гончарова?

Минуло какое-то мгновение, прежде чем Вишневский ответил, и Алёна внезапно вспомнила одну жуткую интригу своей жизни, в которую она замешалась только потому, что некоему подвыпившему мэну захотелось уточнить, кто именно был автором «Тараса Бульбы», Николай Васильевич Гоголь или Тарас Шевченко…

Однако Вишневский вовсе не спросил изумленно: «При чем здесь Гончаров?» — а досадливо пожал плечами:

— Да причем тут Обломов? Ильей звали моего деда, у нас традиция в семье — старшего сына называть этим именем. Я тоже своего старшего Ильей назвал…

У Алёны с третьей космической скоростью испортилось настроение. Она даже не успела ответить себе на вопрос, с чего бы это, когда Вишневский продолжил:

— Правда, его мать теперь меня бранит, ей это имя не нравится, а поскольку мы в разводе, она готова пацана переименовать: за что, говорит, ему такая участь — носить это дурацкое имя, я б его лучше Максимом назвала или, там, Олегом… Что, вам тоже мое имя не нравится?

— Да что вы! — со всей возможной искренностью воскликнула Алёна, чувствуя, что настроение улучшается, хотя все это было чрезвычайно глупо. — Имя… несколько непривычное. Но очень красивое. И благородное. И знаменитое. Илья Муромец, Илья Репин, Илья Эренбург, Илья Сельвинский, Илья Глазунов, наконец… А Мечников, знаменитый биолог, — он тоже Илья Ильич. Да вообще Илья-пророк, грозник, на огненной колеснице! Кажется, значение имени — сила божья. Чем плохо имя Илья? Хорошее имя.

— Ну слава богу, — с каким-то очень искренним облегчением проговорил Вишневский. — Я очень рад, что оно вам нравится.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом оба опустили глаза и снова уставились друг на друга.

— Только я ласкательно-уменьшительные формы терпеть не могу: Илюша, Илюшка — бр-р! — добавил вдруг Вишневский. — Меня лучше полным именем называть.

— Илья Ильич, что ли? — чуточку испугалась Алёна.

— Нет, зачем? — испугался и Вишневский. — Просто — Илья.

— Хорошо, — согласилась Алёна. — Я не буду называть вас ласкательно-уменьшительными формами.

И они оба снова разом опустили глаза — и снова их подняли.

— Вишневский, привет, — окликнул кто-то, проходя мимо, и Алёна ощутила, как с них словно бы сползла некая золотистая мягкая сеть, на миг укрывшая их и отгородившая от прочего мира. Сползла и распалась на клочки…

— Вообще-то вы мне что-то рассказать хотели, — проговорил Вишневский, рассеянно проводя рукой по лбу.

— Да? — так же рассеянно ответила она, тоже проводя рукой по лбу. — О чем?

— О красной блузке какой-то, кажется.

— Ах да! — спохватилась Алёна, с сожалением ощущая, что последние клочки золотистой сети растворились в серой мгле суровой повседневности. Неизвестно почему, зачем и откуда выплыла строка: «Любовная лодка разбилась о быт», но Алёна мысленно отмахнулась от этой совершенно несвоевременной ерундятины и сказала: — Эту свидетельницу, Лунину, кто-то явно подкупил, чтобы она изменила свои показания. Это сделала женщина в красной блузке. Блузку я потом видела в витрине магазина «Шалон».

— Именно эту? — недоверчиво спросил Вишневский. — Как же это может быть?

— Не знаю как, только от блузки пахло духами «Agent Provocateur», она была ношеная! Где вы видели, чтобы в витринах магазинов ношеные вещи выставлялись?!

— В комиссионках они выставляются, — пожал плечами Илья Вишневский. — И это в порядке вещей.

— Слушайте, не смешите меня! — снисходительно глянула на него Алёна. — В комиссионках! В бы еще сказали — в «Стоке»! Или вообще в «секонд-хенде»! Штука в том, что «Шалон» — дико дорогой магазин. Его хозяйка — одна из устроительниц этих шоу для богатых бизнес-дам, ну, где они модную одежду сами демонстрируют. И я думаю, что женщина в красной блузке может оказаться среди этих моделей. И я сегодня иду на этот показ, может быть, мне удастся ее вычислить.

— Погодите, — с беспомощным выражением лица проговорил Вишневский. — Давайте сначала, а? Я что-то ничего не понял. Логики не улавливаю.

Алёна обиделась. С ее точки зрения, все было удивительно логично и понятно. От адвоката можно было ожидать большей сообразительности!

— Все просто, — начала она терпеливо, однако Вишневский схватил ее за руку и повлек чрез трамвайную линию наискосок к открытому кафе «Эрмитаж», которое раньше называлось «Лыкова дамба», что более соответствовало историческим реалиям: ведь оно находилось именно в том месте, которое исстари так и называлось. Кафе переименовали в изысканно-нелепый «Эрмитаж» не потому, что в нем можно было уединиться: поди-ка уединись на глазах у всей Покровки и проезжающих мимо трамвайных пассажиров! — а просто потому, что прежнее кафе упорно обзывали не «Лыкова дамба», а «Лыковая дама». Или «Лаковая». Или даже «Луковая»…

— Рассказывайте, — приказал Вишневский, усадив Алёну за столик и заказав зеленый чай — от пирожных и бутербродов она отказалась, после шейпа — ни-ни, в течение трех часов! — Давайте подробно рассказывайте.

Она рассказала. Так хотелось хоть с кем-то посоветоваться! Хоть от кого-то услышать слово одобрения и ободрения, а может быть, даже и восхищения! Она рассказала про встречу со старушкой-дорожкой Варварой Никитичной, про ее приметливый глаз, про свой разведывательный рейд в «Шалон» и разговорчивую продавщицу Тоню, изруганную хозяйкой Натальей Владимировной, про духи «Agent Provocateur» и «Agent Provocateur Maitresse», про встречу с Ладой Куниной (постеснявшись упомянуть ее рабочий псевдоним), про поход в «Глория Мунди» и знакомство с Лариссой Сахаровой, молчаливой Евгенией и разговорчивой Галиной… про подсмотренную Галиной сцену между Лариссой и Ладой она тоже умолчала, конечно.

— Ничего себе, — пробормотал Вишневский. — Я где-то слышал, будто вы в своих детективных романах ничего не выдумываете, а пишете все как есть, как было с вами в жизни, вроде бы там даже Лев Иванович Муравьев назван своим именем. Теперь я верю во все слухи, которые о вас ходят. Надо же, такое расследование так молниесно провести! А скажите, почему вы не вернулись к Афанасьеву, не рассказали ему обо всей этой эпопее вокруг красной блузки?

— Во-первых, я боялась, что второй раз мне из его кабинета так просто не сбежать, — изо всех сил стараясь улыбнуться, призналась Алёна. — А во-вторых… Думаете, он бы мне поверил?

— Ну я же поверил, — пожал плечами Вишневский. — Почему бы ему не поверить?

— Правда поверили? — изумленно спросила Алёна и недовольно отметила, что у нее взволнованно дрогнул голос. И не только голос, но и сердце. Вот глупости! Вот еще чего не хватало…

— Конечно, — кивнул Вишневский. — Настолько поверил, что завтра готов сопровождать вас на эту самую… как ее… вернее, его… на шоу это ваше, на демонстрацию моделей. А, вспомнил, как это называется! Дефиле, верно? Вот я и отправлюсь с вами на дефиле. Вдруг и в самом деле вы узнаете ту женщину, которая шла мимо «Газели», или хозяйка «Шалона» вас на нее так или иначе наведет?

— То есть, вы уже как бы не сомневаетесь, что это одно и то же лицо? — засмеялась Алёна. — Вам бы романы детективные писать!

— Нет уж! — категорично выставил вперед ладонь Вишневский. — Писать будете вы. А я — читать. Кстати… я люблю детективы. По-моему, лучший в мире детектив — это «Преступление и наказание» Достоевского. Вообще терзания преступника, пытающегося ускользнуть от правосудия, куда интереснее, чем потуги следователя его изловить. Вы, конечно, не согласны?

— Почему вы так думаете? — удивилась Алёна. — Я всю жизнь считала, что «Преступление и наказание» — детектив, да еще какой, но вы же знаете, в ортодоксальном мышлении слова «Достоевский» и «детектив» просто не монтируются. Не стыкуются! Они как бы взаимоисключающие понятия. Я ушам своим не поверила, когда вы это сказали.

— Поверьте, прошу вас! — улыбнулся Вишневский. — Да я не только «Преступление и наказание», я вообще люблю детективы. И, честно говоря, давно мечтал что-то ваше почитать. Давайте сейчас доедем до магазина, я куплю какую-нибудь книжку писательницы Дмитриевой, и вы мне ее подпишете… А?