Полет Стрижа

— Брат твой дурак из дураков был, а ты, видать, еще хлеще.

— Все равно я тебя пришью! — крикнул Соменыш вслед уходящему Стрижу.

— Ради Бога, только завтра, а то я спать хочу, как собака.

День был тяжелый, муторный. Он поудобнее устроился на жестком матрасе. Рядом присел Семен, сосед и друг из самых верных.

— Ты чего не ложишься, Сем?

— Спи, Стриж, я посижу немного.

— Хорошо, — и он провалился в яму черного сна.

Утром, после завтрака и развода, их повели на работу. На берегу океана стояли эллинги для ремонта атомных подводных лодок. В эти громадные металлические коробки высотой с семиэтажный дом целиком втаскивались огромные субмарины. Зэки сооружали рядом подсобные помещения: бытовки, котельную, здание конторы. Метрах в тридцати за эллингами плескался Великий, он же Тихий, океан. Вот только колючая проволока по самой кромке прибоя портила этот романтичный пейзаж.

Стриж дождался, пока контролер, сержант из старослужащих, обойдя весь периметр, удалится в каптерку к

Клыку, местному пахану, пить водку, и подошел к Соменышу.

— Ну что, не раздумал еще за ночь-то?

В глазах у того плеснулась ненависть.

— Нет, никогда!

Анатолий вздохнул. Парня было жалко, но и держать его рядом — опасно.

— Ну, тогда пошли. — И, не оборачиваясь больше, направился к эллингу.

Открыв тяжелую дверь, он вошел внутрь и начал подниматься вверх по грохочущим под их грубыми сапогами железным сетчатым маршевым лестницам. Дойдя до самого верха, он ступил на узкую, сантиметров тридцать, железную балку и пошел по ней прямо над бездонным ущельем эллинга. Соменыш глянул вниз, покачнулся, сглотнул слюну, но, собравшись с духом, двинулся следом. На середине Стриж обернулся.

— Ну давай, начнем. Только заточку выброси, по-честному будем. Не раздумал? — снова поинтересовался он.

Соменыш покачал головой. Он старался не смотреть вниз, но поневоле проследил полет выкинутой заточки, и снова как будто сотни громадных муравьев пробежали от пяток вверх по ногам. Ступни ног начали неметь, к горлу подступила дурнота, и страх под сердцем не давал легким дышать в полную силу.

Анатолий двинулся на него, соперник отступил, покачнулся, ударил сам. Стриж увернулся и из-под руки ткнул Соменыша левой в челюсть. Голова у того дернулась, он еще на шаг отступил назад. Страх за свою жизнь придавал какие-то новые силы. Парень заставил себя забыть про разверзшуюся рядом бездну, сам пошел в атаку, ударил раз, другой. Стриж легко, точно отпрыгнул. Казалось, он совсем не замечал высоты и был собран, спокоен. По многолетней привычке он не моргал во время ударов, нанося или принимая их, и Соменку казалось, что Стриж гипнотизирует его своим немигающим взглядом. А Анатолий просто контролировал каждое его движение, и порой маленький шажок вперед говорил все о том, что только еще задумывал его про- тивник. Свежий морской бриз обдувал их непокрытые стриженые головы, остро пахло йодом, небо блистало весенней синевой, но они не замечали всей этой красоты.

У парня оказались неплохая реакция и школа. Он сумел уйти от многих ударов Стрижа, а те, что проходили, гасил головой и телом, стараясь не покачнуться и не оступиться. Пару раз и он достал Стрижа, но не сильно.

Здесь было не до силы, сам бьющий, промахнувшись, мог запросто загреметь вниз, не рассчитав силы удара.

Оба тяжело дышали, нагрузка была страшной, скорее не физическая, а нервная.

— Ну что? Не надоело еще? Может, забудем про окурки? — выдохнув, миролюбиво спросил Стриж

Соменыша.

— Нет, ни за что! — упрямо качнул тот набыченной головой.

"Здорово его накачали, гады, не выбить".

— Ну ладно, пеняй на себя!

И Стриж пошел в атаку. Теперь он бил боковыми, не сильными, но точными ударами. Ноги стояли на месте, в стойке, работали только корпус и руки. Но сейчас любой из этих ударов мог стать последним. Он пару раз почти поймал Соменка на противоходах, когда тот, ожидая удара с левой стороны, наклонял корпус навстречу, а Стриж вдруг бил с правой. Соменыш каким-то звериным инстинктом, буквально на цыпочках удерживался на краю и отпрыгивал назад. "Пора с ним кончать!" — подумал Анатолий, дернулся вперед и ошибся. Парень удержался на краю и каким-то больше случайным, чем осмысленным движением подтолкнул Стрижа. Нога провалилась. Анатолий, уже срываясь, по-кошачьему вывернулся, пальцы царапнули по холодному металлу.

Его спасло чудо, фантастическое везение. Он намертво уцепился за скобу, одну-единственную на этой стороне балки. Кем и зачем она была приварена неизвестно и неважно, но именно на ней висел сейчас Стриж. Еще не веря в происшедшее, он на секунду перевел дух, силой воли погасил дурные мурашки на теле и тошноту в районе солнечного сплетения, а потом резко подтянулся и выбросил ногу на балку. Соменок, увидев, что враг карабкается наверх, подскочил, ударил ногой в голову. Он бил и бил, резко, с выдохом, со всей злостью, ненавистью. Но Стриж по сантиметру втягивал свое тело на спасительную твердь. Из носа хлестала кровь, губы и бровь были разбиты, левый глаз затягивался опухолью. Но он все-таки почувствовал опору и, найдя ритм, звездами рвущих его мозг ударов больше наугад, чем по расчету, поймал эту тяжелую ногу и, дернув на себя, заставил упасть врага на спину, а вторым резким и коротким движением сбросил его с балки. Отчаянный крик больно резанул по нервам и оборвался еле слышным мягким ударом и тишиной. Слышны были только крики чаек, шум прибоя, да где-то вдалеке забивали сваю в подтаявшую землю.

Первым лицо Стрижа увидел Семен. Среагировал он мгновенно — развернулся и врезал ближайшему к нему блатарю по морде. Вспыхнувшая грандиозная драка прикрыла синяки и ссадины Стрижа, а тело Соменыша списали на самоубийство.

Было это ровно пять лет назад. Так он отметил половину своего срока.

13

Зато не спалось этой ночью Мураю. Утром он собрал всех свободных от дежурств «кентавров» во дворе своего дома, сам вышел на крыльцо. С тех пор, как он снова сел на иглу, Мурай перестал обращать внимание на свой внешний вид. Буйная шевелюра была взлохмачена, ловко сшитый белый костюм словно пожевали коровы — он спал в нем уже три ночи, хорошая шерсть блестела пятнами — от вина и еды. Да и болтался костюм на нем, словно на вешалке, покупал его год назад, но с тех пор сильно похудел. Лицо, некогда красивое какой- то диковатой, хищной красотой, выглядело обрюзгшим, под глазами коричневели тени. Начинал сдавать его могучий организм. Мурай умудрялся сочетать наркотики с выпивкой, и не потому, что это ему нравилось.

Просто ему нужны были эти попойки с Арифулиным и другим городским начальством, нужна была опора власти за спиной.

Мурай обвел глазами двор. Двадцать затянутых в кожу парней на десяти ярких импортных мотоциклах молча ждали слова босса. Он отбирал их сам. Ему не нужны были ум или интеллект. Главное — чтобы имелись мускулы, собачья преданность и отсутствие того, что обычно зовется совестью. Для него они громили, жгли и убивали по первому приказу, не раздумывая и не испытывая ни страха, ни жалости. За это Мурай покрывал все: пьяные дебоши и изнасилования, трупы сбитых в бешеных ночных гонках пешеходов. Без него они были ничто, но и он без них мало чего стоил.

— Так, орлы! То, что Стриж «откинулся», все знают? Тот, кто пришьет его, получит две «девятки», все ясно?

Черная гвардия зашевелилась, загомонила. В глазах у многих мелькнул жадный огонек.

— Какой он хоть из себя? — спросил один из молодых «кентавров».

— Бачун расскажет, к обеду будут фотографии.

— А можно один «мерс» вместо двух «девяток»?

— А место на катафалке тебе не нужно? — вяло цедивший слова Мурай внезапно окрысился.

Задавший вопрос парень был из новеньких, он не знал, что Мурай носился со своим «мерседесом» как курица с яйцом. Из бедного и неуютного детства он вынес убеждение, что это самая лучшая и престижная машина. И как фальшивое клише на всю жизнь отпечаталась в его памяти цветная рекламная фотография:

белозубый Бельмондо в белом костюме около белого «мерседеса». Первый раз, садясь за руль купленной машины, он почувствовал себя счастливым. Да, это он, Санька Муравьев, сын грузчика-алкоголика и школьной технички, едет по городу в белом костюме и на белом «мерседесе».

— Я сказал, две «девятки», значит две "девятки"! — так же резко закончил Мурай.

Спрашивающий опустил голову. Другие смотрели на него насмешливо. Год назад местный бизнесмен, парень не из пугливых посмел приобрести точно такой же «мерс», как у Мурая. Его зажарили прямо в машине — в городе должен быть только один белый «мерседес».

— Ну все, вопросов нет? Двое здесь, остальные по городу. — Последние слова вожак адресовал уже Бачуну.

Посадить своих людей на мотоциклы Мураю подсказал именно он. Впереди обычно сидел водила из местных кроссменов, а сзади качок с оружием. Это было и удобно, и мобильно, и менты сразу видели: если какой-то шум и двое в черном на мотоциклах — надо держаться подальше.

Войдя в дом, Мурай набрал номер кабинета начальника милиции.

— Арифулин слушает, — раздался в трубке знакомый голос.

— Ну как, полковник, башка не трещит? — спросил Мурай.

— Нет, дорогой мой, я пиво с водкой никогда не мешаю. И "Золотое кольцо" — не водка «Зверь», похмелья не будет, — он передразнил надоедливую рекламу. — От такой водки голова болеть не может!

— Поучаешь? Ученый, да? Ты обещал со Стрижом помочь, помнишь?

— Что, с такой маленькой птичкой справиться не можешь?

— Он вчера еще двоих моих из игры выключил. У него теперь два ствола, так что сам знаешь!..

— Интересно! К этому уже можно прицепиться. Какие у него пушки, ну-ка скажи?

— «Узи» и «Макаров».

— Говорил я тебе, не бери эту израильскую дрянь! Патронов нет, а засветишься — шухер подымут до небес:

откуда, кто поставил. Всучил тебе этот толстый узбек фуфло, а ты и доволен.

— Ой, ну хватит поучать! Хуже матушки родимой! Так поможешь или нет?

— Ладно, так и быть. Но ящик за тобой. Сорт знаешь.

— Черт с тобой, будет. Да, слушай, у меня какая загвоздка. Половина моих орлов — молодняк, Стрижа и в глаза не видели. У тебя должны быть его фотографии, сделай нам штук десять.

— Будут к обеду. Ну давай, не кашляй.

В неприметном домике в глубине старого сада Семенов еще несколько секунд слушал тишину, потом снял наушники и обратился к дежурному оператору:

— Валера, выпиши мне этот разговор на отдельную кассету. И продолжай слушать линию.

Между тем начальник городской милиции нажал клавишу селектора и спросил дежурного:

— Кто у нас сегодня патрулирует?

Выслушав ответ, он удовлетворенно кивнул головой — кто надо.

— Всех старших ко мне. Да, там Голома по отделу шляется, если он еще здесь, пусть зайдет тоже.

Встав из-за стола Арифулин, достал из сейфа личное дело, открыл, начал читать. Хмыкнул с недоумением, еще раз перечитал, уже вслух:

— Рост сто семьдесят три, вес шестьдесят три. — Всмотрелся в скуластое лицо Стрижа на десятилетней давности фотокарточке. — Чего Мурай так психует? Натуральный Стриж, невелика птичка.

В кабинет между тем вошли четверо старших патрульных машин и Голома.

Арифулин поднялся из-за стола и, стараясь говорить официально, произнес небольшую речь:

— Товарищи офицеры, получены оперативные данные о том, что вернувшийся из мест заключения матерый уголовник Стрижов Анатолий Васильевич принялся за старое. Есть уже два пострадавших, кроме того, преступник вооружен! Задача — обезвредить его любой ценой.

При этом начальник горотдела многозначительно посмотрел на Голому. Весь этот спектакль предназначался только для него. Не будь Голомы, Арифулин просто сказал бы остальным четверым: вот этого надо убрать. На них он полагался целиком и полностью. Это была его гвардия, преданная лично ему и повязанная кровью. Всех четверых он спас в свое время от тюрьмы, и они в долгу не оставались. Ну а Голома? Арифулин знал, что лейтенант ненавидит Стрижа, и решил сыграть на этом. Но глядя сейчас в выпученные от усердия и напряжения глаза «вечного» лейтенанта, он вдруг засомневался. "Боже, какой осел! Неужели он и здесь дров наломает?"

— Все ясно?

Четверо просто кивнули, Голома же щелкнул каблуками и рявкнул:

— Так тошно! Разресите итти?

— Идите! — отослал его подполковник. Участковый, круто развернувшись и, как на плацу, печатая шаг, двинулся к двери. Оставшиеся милиционеры давились от смеха. Это "так тошно" давно вошло в местный фольклор и не переставало веселить публику.

— Как он мне надоел! — пожаловался Арифулин своим подручным и нажал клавишу вызова дежурного.

— Зыков? Тормозни там Голому, дай ему в подчинение двух орлов и пусть пешком, да-да, не ослышался, пешком патрулирует свой участок. Все!

— Ей-богу, если Стриж его грохнет, я буду только рад. Ну вы-то все поняли? — снова обратился он к подчиненным.

Те дружно закивали головами. Арифулин протянул им пачку «Мальборо» и, пока старшие машин разбирали сигареты, добавил:

— Не чикайтесь там. Как увидите, обойму всадите, а там уж и протоколы писать можно. Кто его грохнет, в отпуск пойдет в июле.

У каждого свои стимулы и поощрения.

Он вытащил из дела фото Стрижа.

— По ходу отдайте в лабораторию, пусть размножат и десять штук принесут мне, срочно.

Оставшись один, Арифулин подошел к большому зеркалу, критически оглядел себя, вытащил из кармана расческу и стал аккуратно, волосок к волоску, укладывать волнистые волосы. Закончив с этим, еще раз изучил отражение и остался очень доволен. Начальник милиции был моложав, строен, даже сухощав. Роскошные усы под Боярского, виски с благородной проседью, черные выразительные глаза. Хорош был собой милицейский бог, на слабый пол производил неизгладимое впечатление. Один только недостаток: желал, чтобы, звали его полковником. Не хотел слышать маленькую приставочку «под», хотя и имел на погонах всего по две звездочки.

Честолюбив был Арифулин, высоко метил. Когда четыре года назад его пнули из областного центра сюда, в захолустье, он подумал, что все, карьере его конец. Но, оглядевшись на новом месте, с удивлением вдруг понял, что как раз здесь у него власти больше, чем было там, под большим начальством. Да и кому он нужен, этот городишко в трех часах езды от центра? И Арифулин быстро освоился здесь, вошел, как патрон, в дьявольскую обойму местной мафии.

14

Если бы инструктаж в милиции слышал Стриж, он не стал бы так легкомысленно насвистывать, собираясь на прогулку по родному городу. Анатолий оделся, разыскал небрежно брошенную вчера сумку, вытащил оружие, оглядел его. Еще раз подивился непривычным формам «узи», вскинул его на вытянутую руку. Потом вышел в сени, нашел какую-то старую тряпку, завернул в нее обе железяки. Долго искал, куда все сунуть, исследовал и дровяник, и баню. В конце концов заинтересовался собачьей будкой. Сработал ее Витька как все, что он делал, добротно и на совесть. Конура была с двойными стенками, засыпная, с настоящим, как у обычного дома, чердачком. Оторвав от крыши одну из планок, Стриж сунул в пустое пространство оружие и кулаком забил планку на место. Потрепав крутившегося рядом Шарика, сказал ему строго:

— Смотри, не отдавай никому!

Вернувшись в дом, сунул в карман пачку денег, остальные вместе с сумкой запихнул ногой под кровать.

Закрыв дом и спрятав ключ в тайничок под перилами, он так же, как и пришел, огородами, выбрался к

Волге. С минуту постоял на берегу, полюбовался рекой. Потом пробежался по берегу, и для души, и для тела.

Провел небольшой, но яростный бой с тенью и уже совсем бодрый и веселый переулками свернул в город.

Испортить настроение ему решили немедленно, едва он только вышел на асфальт. И сделал это его старый друг Голома с двумя толстыми сержантами. Встретились они, что называется, нос к носу, и лейтенант даже вскрикнул от радости, лихорадочно шаря рукой по кобуре.