Помоги проекту - поделись книгой:
Владимир Бондаренко РЕАКЦИОННЫЙ АВАНГАРД
Это настоящий авангард и в эстетическом, и в политическом смысле слова. Это по-настоящему реакционный авангард. Прямая реакция на полуразвалившийся труп российского либерализма. Можно назвать набирающее силу литературное и культурное явление и реваншистским авангардом. Ибо это иногда осознанный, иногда неосознанный русский реванш на все унижения нации за минувшее десятилетие.
Авангард политический, ибо опережая общее движение гражданского общества, писатели устремляются в кризисном пока еще состоянии русской нации в новое наступление, отвоёвывая позиции и в геополитике, и в идеологии, и в культуре. Куда там современным европейским лидерам литературного антиглобалистского андеграунда типа Мишеля Уэльбека или Фредерика Бегбедера. Кишка тонка. Новые лидеры русской литературы ведут свою разведку искусством не во имя индивидуализма, постмодернизма, а в самых давних русских традициях — во имя нации, во имя возрождения России, во имя мирового реванша и никак иначе. Разведка искусством, как разведка боем. Реванш ожил в душе каждого русского и художники находят с помощью самых авангардных литературных приёмов выход этому реваншу.
Авангард эстетический, ибо писатели используя всё богатство изобретений концептуализма, постмодернизма, соц-арта, отчётливо осознающие контекст мировой литературы, решают в совершенно новой реальности задачи мирового масштаба. Такой авангард невозможен, если не отбросить за борт всю затхлую концепцию политической корректности. Западная культура неспособна сегодня на подлинный рывок в новую реальность, ибо она закована в кандалы политкорректности. Не может вернуться ни в первичность древних мифов, ни во времена героических идеалов. Не может уйти вперёд, осваивая истинные реалии сегодняшней действительности, осваивая опыт партизанских войн и терроризма, развивая наметившиеся тенденции в мировом сообществе.
Мы — русские, сегодня свободны как никогда. Нам уже и терять нечего, кроме собственных цепей нищеты и разрухи, унижения и катастроф. Сама жизнь толкает нас только вперёд. Но что увидели самые яркие, самые талантливые писатели в нашем будущем, какой выход, какую футурологию?
Беру книги, которые ещё только на подходе к своему читателю. Книги только что написанные в разных городах. Книги авторов, никак не связанных друг с другом, писателей известных и начинающих. И вдруг вижу совершенно объективное стремление к единому русскому реваншу. Вот несомненный лидер питерских прозаиков, набирающий силу и авторитет в мире литературы Павел Крусанов.. Его новый роман "Американская дырка", отрывки из которого уже публиковались и в "Плейбое", и в газете "Завтра", надеюсь, уже в этом году прочтёт наш читатель. О чём же мечтает этот утончённый эстет, изысканный стилист, фантазёр, поклонник русского рока и русского авангарда? "Едва только Россию покрыла своей тушкой, как наседка, прагматическая "американская мечта", вокруг тут же расплодились давящиеся за копейку чудовища. Это скверно. Так быть не должно. С пандемиями гриппа можно бороться только одним способом — убивать вирус в колыбели, прямо в каком-нибудь лаосском болоте, или где он там живёт. Так и тут. В назидание миру надо самый меркантильный человечник разрушить. На сегодняшний день самый меркантильный человечник — Америка… Новый роман, который я сейчас пишу, называется "Американская дырка" — это по-своему весёлая история, где Америка, как источник алчной заразы, уничтожается величием жеста и поэзией поступка…". Те, кто прочитал в газете "Завтра" отрывок из романа, уже знают, что чудом уцелевший или воскресший рок-музыкант Сергей Курёхин весело и поэтически взрывает эти самые нью-йоркские небоскрёбы. Вот кто оказывается русским Бен Ладеном, не угрюмый полудикий варвар, а утончённый питерский фундаменталист Павел Крусанов. И с ним его весёлая реваншистская компания — Секацкий, Сергей Носов, Сергей Коровин, Вадим Назаров. Им надоело пригибаться и пресмыкаться и перед отечественными и, тем более, перед мировыми устроителями нового американского порядка. Ради такой мечты не грех знаменитого Сергея Курёхина воскресить и отправить его взрывать Америку.
Ради такой же реваншистской мечты взрывает всю отечественную нечисть вместе с их заокеанскими покровителями тоже чудом воскресший офицер Плужников с подводного крейсера, затопленного американцами в Баренцевом море, — герой только что законченного великолепного гротескного романа Александра Проханова "Крейсерова соната". Уверен, этот роман вызовет переполох в нашем обществе гораздо больший, чем "Господин Гексоген". Предвыборный подарок от русского Свифта всем разрушителям России. Думаю, главная удача автора в том, что он сумел все современнейшие политические сюжеты с помощью языка метафорики и гротеска переплавить в художественный вымысел. Вроде бы на первый взгляд узнаваемы все политические герои — и президент Счастливчик, и политик Плинтус, и мэр, идёт чистая публицистика, но как очень точно заметил в "Афише" критик Лев Данилкин: у Проханова не сравнивается некая политическая японообразная дама с гарпией, а реально превращается в гарпию. И уже живёт и действует по своим фантасмагоричным гротескным законам, исчезают прототипы, начинается весёлая реваншистская история, в которой у зашедшей в тупик России благодаря праведникам и праведницам, благодаря Высшему Замыслу все сатанинские силы гибнут и появляется надежда на осуществление мечты о Русском Рае. Слабонервным советую роман "Крейсерова соната" не читать. Слишком много и мерзостей, и дорвавшихся до власти подонков. По сути Александр Проханов пишет слишком правдивую историю о нынешнем русском аде. Он сам спускается в этот ад и становится печальным путеводителем по всем кругам мерзости и предательства, становится свидетелем свершения дьявольской черной мессы в Храме Христа Спасителя. Иногда читателю становится так гадко, что хочется скорее выйти на воздух. Но для этого и читателю, и всему нашему обществу предстоит сделать немало реальных усилий. И воскресшие праведники нам помогут, поможет великая русская культура, поможет Божья Благодать. Поверхностному читателю роман "Крейсерова соната" может показаться в чём-то кощунственным, антиклерикальным. На самом деле, на мой взгляд, это самый православный из всех романов Проханова. Православие и выводит героев к спасению.
К явным проявлениям реакционного авангарда отнёс бы я и, увы, совсем пока непрочитанную поэму Юрия Кузнецова "Сошествие во ад", опубликованную не так давно в журнале "Наш современник", где на великих библейских сюжетах строится поэтическое познание мира, познание России и её трагедии. Но о поэме я хотел бы подробно остановиться в следующем номере газеты, а пока вернуться к ожиданию яркого литературного русского реванша.
Третьим из прочитанных мною и ожидаемых на книжном рынке романов-откровений хочу назвать блестящий роман "Pasternak" молодого тридцатилетнего прозаика Михаила Елизарова. Вот уж где явил себя в полном блеске необузданный русский реванш, как ответ на все унижения и оскорбления русской нации, русского характера, русской веры и русской мечты. Дух дышит, где хощет… И потому, в отличие от наших унылых моралистов мне дела нет до елизаровского раблезианства, порой грубого языка, потока жестокости. Я бы мог тоже, сидя на завалинке в спокойное время порассуждать об излишней языковой вольности Елизарова, о чересчур частых отклонениях в историю религии — временами роман похож на оживлённую дискуссию между представителями различных еретических сект, сюжет меняется как в фильмах Тарантино. Как и в романе Проханова, пока выйдешь на идеологию самого автора, сто раз заподозришь его в сектантстве, но тем более ясной к финалу становится его осознанный православный фундаментализм, тем более оправданной ощущаешь его реакционную, реваншистскую концепцию борьбы с мировым злом. И чем трагичнее судьба его главных героев, топором и снайперскими выстрелами избавляющихся от насланных на Россию сатанистов, тем праведнее кажется их слово и дело. Место православной инквизиции у нас еще впереди.
Михаил Елизаров живёт в Германии, пишет как на русском, так и на немецком языках, но какова свобода его неполиткорректной русской первичной дикости, какова серьезность его идей? Сквозь весь набор авангардных литературных приёмов, сквозь филологичность текста и густую эрудицию молодого писателя, не уступающую ни Умберто Эко, ни Милораду Павичу, идёт яростная защита незыблемых вековых духовных ценностей русского народа.
Каким образом вдруг сошлись в главном молодой писатель из Ганновера, питерский модный автор и уже в летах и славе соловей Генштаба? Значит, сам воздух пропитан идеями русского реванша, поданного читателю в самой современной словесной упаковке… Это только три ярких примера из ожидаемых литературных сенсаций года. Это, на мой взгляд, сегодня главное направление русского литературного процесса.
Не менее реваншистски настроены и яркие представители традиционной литературы. О них мы поговорим в другой раз. Что у народа на уме, то у литературы на языке. Значит, есть ещё порох в русских пороховницах. И вспыхнуть он может в самых неожиданных местах. В былых центрах либерализма. В умах былых приверженцев демократии. В головах бывших американистов и западников. В молодёжной рок-тусовке.
Камо грядеши?… "Да, скифы мы, да, азиаты мы…"
Эдуард Лимонов "НАШ НАРОД ДОСТОИН СВОБОДЫ"
Владимир Бондаренко. Рад тебя видеть, Эдуард. Рад, что ты такой же энергичный и такой же мужественный. Только славы стало побольше. Так кому в результате был нужен твой арест? Президенту? Правоохранительным органам? Русской литературе? Политическим противникам? Кто заказчик ареста?
Эдуард Лимонов. Это всё догадки. Никогда не будет доказательств, кто придумал моё дело. Спущено оно было, очевидно, сверху. Но никогда мы уже не разберёмся, кто хотел ареста. Почему хотел? — это ясно. Заморозить деятельность успешно развивающейся политической партии. Ликвидировать её с помощью ареста основных руководителей партии. Сегодня всем ясно, что не смогли это сделать, может быть, поэтому меня и выпустили. Партия-то живая. И продолжает расти…
В.Б. Есть ли ещё какие-нибудь литературные планы?
Э.Л. Нет. Я достаточно хорошо поработал как писатель — в тюрьме. И норму свою перевыполнил на много лет вперёд. У меня не так много времени осталось, собираюсь заниматься только политической деятельностью. Надо сконцентрироваться на определённых задачах. И народу нашему надо перейти от пассивного участия в политике, от чтения патриотических газет. К активным действиям. Если вас призывают оппозиционные партии выйти на улицу — выходите. Приводите с собой друзей. Многолюдность заставит власть прислушаться к народу….
В.Б. А вы готовы, Эдуард, вместе с другими оппозиционными силами, с той же КПРФ, к примеру, идти на общую демонстрацию, на общий митинг протеста, участвовать в общей оппозиционной борьбе?
Э.Л. Мы всегда, Володя, выступали "за", за все совместные действия. И предлагали эти единые действия. Нас не всегда встречали с должным пониманием, но, я думаю, сейчас возможно изменилась ситуация. И мы ещё встретимся с тобой в одной колонне, как в былые времена…
В.Б. Ну а если тебе вдруг предложат в Государственную Думу пойти по коммунистическому списку. Ради общего дела пойдёшь в Думу?
Э.Л. Конечно, такой вопрос нам надо обсуждать на нашем ЦК партии, но я лично не против. Считаю, что мы бы пошли с пользой для всех таким единым списком. Пусть нам дадут какую-то пропорциональную часть. Мы не жадные, но мы знаем, чего можем добиться. Я ведь при всех расхождениях с теми или другими лидерами КПРФ никогда не отрицал и наших общих положений, к примеру, борьбу за социальное равенство. Во многом у нас схожие цели…
В.Б. Какими у тебя были первые ощущения свободы? Что ты испытывал, выйдя на волю?
Э.Л. К сожалению, сегодня в России свобода и на улицах тоже урезанная. Не тот режим, куда бы я, Володя, стремился выйти на свободу. Я бы хотел весь наш народ вывести на свободу. Не совсем та свобода, о которой мечтается в лагере. Конечно, с точки зрения пейзажа никаких ограничений нет. Но мало нам пейзажной свободы. Улицы, дома, небо — это всё моя страна. Но политическая система власти вызывает у меня негодование. Я бы вышел со всеми вместе на настоящую свободу. Воссоздал бы атмосферу красных знамён, оркестров…
В.Б. Можешь ли ты уже сформулировать свое отношение к тюрьме. Что тебе дала тюрьма, есть ли некий позитивный опыт. Некий тюремный университет?
Э.Л. Думаю, что я пришёл уже подготовленным в тюрьму. Человеком определённого возраста и определённого опыта. Каких-то особых изменений во мне тюрьма не произвела. Разве что я проверил самого себя на терпение, на способность жить в монашеско-тюремной аскезе. Я был уверен, что выстою, и выстоял. Мне грозило очень много лет, и это было всё крайне серьезно. Прокурор запросил чудовищный срок. Если постатейно, то в общей сложности, 25 лет. Подумать на минуточку. Полный мрак. Путём частичного сложения он как бы смилостивился и запросил всего лишь 14 лет. Вот как. Они хотели меня сгноить в тюрьме.
В.Б. Так уж получилось, что в тюрьме ты праздновал свой юбилей. Мы отпраздновали его в Большом зале ЦДЛ здесь в Москве, послали тебе бутылку стариннейшего коньяка от олигарха. А как ты праздновал в Саратове?
Э.Л. О том, как вы здесь провели вечер в ЦДЛ мне рассказывали, спасибо и тебе и другим. Вообще спасибо всем писателям, оказавшим поддержку, подписавшим письма протеста, обращения в суд и так далее, спасибо газетам, тоже активно поддерживавшим меня. У нас всё-таки есть уже хоть какое-то гражданское общество. Иначе бы мне сидеть в тюрьме еще много лет. А свой юбилей я в тюрьме отпраздновал в пределах возможного, хорошо перекусили, почефирили и легли спать. Вот и всё. Никаких приключений не было. Много поздравлений пришло с воли. А березовский коньяк я выпил, уже когда вышел на волю.
Александр Проханов КРЕЙСЕРОВА СОНАТА Отрывок из нового романа
Они сидели за вечерним столом на кухне, под низким матерчатым абажуром, под которым сверкало праздничное убранство. Плужников, спокойный, серьезный, закованный в стеклянную призму, в разглаженной, не новой рубашке, в которую Аня его обрядила, молчал, остановив взгляд где-то за ее головой, на темном оконном стекле, где слабо переливалась невидимая слюдяная Москва. Аня ухаживала за ним, подкладывала на тарелку разные вкусности, надеясь, что их вид, аромат разбудит в нем голод, оживит лицо, наполнит зрачки острым веселым блеском.
— Уж не знаю, что и подумать, — хлопотала она. — Прямо как в сказке про скатерть-самобранку. Или про курочку Рябу, что снесла золотое яичко. Или про спящую царевну. Спящая царевна — это ты, никак не проснешься. И кто тебя заколдовал? И откуда ты такой взялся? — она старалась до него достучаться, говорила с ним, как с малым ребенком, чтобы он, немой, слушая людскую речь, обучался словам.
— Видишь, раскошелилась, купила вино. Я прежде любила грузинское, "Мукузани", "Телиани". Теперь такое не сыщешь. Отведаем "Каберне". А тебе какое нравится? Может быть, водка? Или коньяк? Если ты молчишь, как мне узнать, какое...
Он не отвечал. Не мигая, смотрел мимо нее в зеленоватое окно, за которым струилась таинственная водяная зыбь.
— Ладно уж, Бог с тобой, выпьем молча, — она наполнила черно-красным ароматным вином свой и его бокалы. Вставила в его пальцы хрупкую стеклянную ножку. Приподняла его тяжелую руку, убедившись, что он не выронит хрупкий, с темно-алой влагой сосуд.
— Не знаю, как тебя зовут. И откуда ты взялся на мою голову, такой заколдованный. И как тебя расколдовать. Лицо у тебя хорошее, доброе. Глаза печальные. Душа у тебя запечатана, и я никак не могу ее распечатать. Пью за тебя. Чтобы ты исцелился и злые чары тебя отпустили, — она выпила вкусное вино, чувствуя, как хлынуло ей в душу горько-сладкое тепло. Взяла его руку в свою. Поднесла бокал к его сжатым губам и осторожно влила вино в его сухие губы. Видела, как медленно, малыми глотками, он пьет, не чувствуя вкуса вина, продолжая смотреть в таинственное, неведомое ей пространство.
Она ухаживала за ним. Подавала на вилке то лепесток прозрачной розовой рыбы, то ломтик смуглого копченого мяса, то твердый завиток малиновой бастурмы. Вливала в него малыми глотками вино, надеясь, что мягкий хмель своим чудным дурманом оживит его, растопит холодные льдинки зрачков. Не забывала и себе подливать, чувствуя, как ярче начинает гореть лампа под абажуром, как славно звенит стекло, когда она сближает свой и его бокалы.
— Представляешь, иду сегодня по Остоженке, смотрю, стоит легковая машина какой-то ослепительной иностранной марки, а в ней за рулем — красивая женщина. Сзади, тихонько пятясь, подъезжает самосвал. Начинает поднимать свой кузов, нависает над лимузином, а из кузова — не бетон, не глыбы асфальта, а ворохи красных роз. Засыпали весь автомобиль, так что крыши не стало видно. Словно сметали огромный стог из свежих цветов. Я изумилось — это что? Безмерная купеческая блажь? Или истинная любовь? — она хотела поразить его воображение, увидеть хотя бы мимолетный отклик. Но он молчал, словно изваяние, чьи глаза раз и навсегда были устремлены в несуществующее каменное пространство.
Она не оставляла своих попыток:
— А несколько дней назад иду по Садовой, а навстречу мне верблюд. Двугорбый, под полосатой попоной, с переметными сумами. На костлявой спине, держась за горб, восседает бедуин в белом облачении, будто в пустыне Сахара. И кого только не встретишь в Москве! Мормоны, гумманоиды, верблюды! Ну просто Вавилон какой-то!.. — она заглядывала ему в лицо, желая обнаружить хоть слабый намек на улыбку. Но он оставался нем и спокоен. Чары, лишившие его слуха и речи, продолжали господствовать, и она, чувствуя свою слабость, огорчалась и раздражалась.
— Молчишь, ну и ладно. У Чехова есть рассказ, когда мужик разговаривает с лошадью. Вот и я так же. Мне ведь не с кем поговорить, а ты, хоть и не отвечаешь, а слушаешь. Еще помогаешь, сумку с письмами носишь, поклажу всякую. Буду тебя называть Саврасушкой, — она вздохнула, отчаявшись услышать от него человеческое слово.
Но потом устыдилась своего малодушия. Человек был послан ей для испытания. Она не понимала, в чем это испытание, и почему она должна его выдержать. Чувствовала, что этот молодой, переживший несчастье мужчина оказался рядом с ней не случайно. Куда-то ее зовет. Она стоит перед ним, как перед запертой дверью. Но если ее отомкнет, то за этой дверью откроется для нее загадочный путь. Дверь замкнута на таинственный замок с секретом, со множеством ухищрений, и ключ к нему подобрать непросто. Этим ключом, которым отомкнется замок, ключом, от которого улетучатся чары и отлетит колдовство, — будет слово. Одно, или сочетание слов. Волшебное сочетание звуков, которое коснется его слуха, и он, наконец, услышит. Коснется его запечатанных губ, и они захотят повторить звучание.
Ей пришла вдруг мысль, что такое сочетание слов существует в стихах любимых поэтов. Несколько восхитительных слов, подсказанных свыше богооткровенным людям. Слова, как частички, рассеяны в мироздании. Но Бог собирает их, наполняет творящим смыслом. Открывает этот смысл поэтам, передавая с неба на землю.
Эта догадка показалась ей восхитительной. Она направилась к полке, где стояли томики любимых стихов. Принесла их на кухню. Стала открывать наугад, надеясь на чудо совпадения, когда в его ухо, как в узорную замковую прорезь, проникнут ключевые слова, и слух отомкнется.
Открыла первый потрепанный томик, который не листала с тех чудесных исчезнувших дней, когда в предчувствии счастья сидела на летней веранде. Сладкий ветер нес белые лепестки с облетавших яблонь, и она читала бурные, пряные, разноцветные стихи, где шумело бирюзовое море Коктебеля, туманились сиреневые фонари на бульваре Капуцинов, мчались свирепые степные кони, и всадники в красных рубахах всаживали клинки в бегущие толпы. Стояла в небесах зеленая злая комета, и Россия в клобуках, в киверах, в краснозвездных шлемах подымалась, словно гигантская, закрученная волна, в которой захлебывался мир и тонула Вселенная.
Теперь она раскрыла томик. Страницы зашелестели. В них мелькнул прозрачный выцветший лепесток яблони. Выхватила наугад несколько строк, вдувая их в ухо сидящего перед ней человека:
Поделиться книгой: