Убитая в овечьей шерсти

— Я вообще не понимаю, — начал было Аллейн, но Фабиан в состоянии крайнего нервного раздражения перебил его:

— Можете вы понять, что человек в моем состоянии опасается своих собственных поступков? Вы бродите и действуете в полной темноте и неизвестности. Это отвратительно и невыносимо. Вы чувствуете, что нет ничего невозможного в такой момент, ничего!

— Я понимаю, — отозвался Аллейн тихо.

— Уверяю вас, что не горю желанием вас убедить. Вы говорите, что этого не могло быть. Ладно. Великолепно. А теперь, ради Бога, последуем дальше.

Урсула отошла от окна и уселась на подлокотник кресла. Фабиан поднялся на ноги и беспокойно прошелся по комнате. Наступило короткое молчание.

— Я всегда думал, — неожиданно сказал Фабиан, — что бухманитская привычка к публичным исповедям — один из немногих недостойных обычаев, уцелевших в новейшие времена, но должен признать, что в нем заключена завораживающая сила. Если вы начали, то остановиться очень трудно. Это все равно, что снимать шляпу перед свистком парохода. Я боюсь, что во мне сохранился доносчик.

— Я даже не пытаюсь понять, — сказал Дуглас.

— Конечно, — откликнулся Фабиан, — где тебе? Ты ведь не невротик вроде меня, Дуглас, не так ли? Я и сам не был таким прежде, до Дюнкерка. У меня травма головы, а у тебя ранение ягодицы. Так что между нами есть несомненная разница, не правда ли?

— Но обвинять себя в убийстве…

— Послевоенный невроз, мой дорогой Дуг. Типичный случай: «Лосс, Ф., старший лейтенант. Подвержен приступам депрессии. Пациент охотно говорит о себе. Чувство вины сильно преувеличено. Выздоровление: маловероятно».

— Я не возьму в толк, о чем вообще ты говоришь.

— Разумеется. Чувство вины, усиленное явной враждебностью к жертве. Собственно говоря, — произнес Фабиан, останавливаясь перед креслом Аллейна, — за три недели до убийства мы с Флосси крупно поскандалили!

Аллейн взглянул на Фабиана и увидел, как тот пытается заставить себя улыбнуться — губы у него вздрагивали. Из его груди вырвался короткий звук — полусмех, полувздох. У него был вызывающий вид невротика, горько презирающего собственную слабость. «Затруднительно и крайне утомительно, — Подумал Аллейн. — Кажется, он собирается обращаться ко мне как к психиатру».

— Итак, — сказал он, — вы поссорились.

Урсула наклонилась и вложила свою руку в ладонь Фабиана. На мгновение его пальцы крепко сжали ее. Затем он отпустил руку Урсулы.

— О да, — сказал он громко, — я боюсь, что, поскольку начал курс саморазоблачения, мне придется поведать вам и об этом… Жаль, что не могу сделать это наедине. Это может стать обременительным для остальных. Особенно для Дугласа. Он вечная жертва. И я приношу извинения Урсуле, поскольку это ее тоже касается.

— Если ты имеешь в виду то, что я думаю, — откликнулся Дуглас, — то я ничего не имею против. Конечно, Урсулу следовало бы оставить в покое.

— Не будь идиотом, Дуглас, — резко сказала Урсула. — Важно то, что он делает с собой.

— И с Дугласом, конечно, — снова вмешался Фабиан, — подумайте, в каком свете здесь предстает бедняга Дуглас. Он выступает в роли традиционного посмешища. Честное слово, все это смахивает на фарс. Флосси, конечно, была дуэньей, а ты, Дуглас, ее кандидатом для брака по расчету. Урси — кокетливая героиня, которая встряхивает кудрями и отводит глаза. Я, по крайней мере, должен был снискать расположение публики, ибо больше ничьего не снискал. Должен с горечью признать, что здесь нет героя. Ты могла бы стать доверенным лицом, Терри, но, кажется, у тебя есть собственный маленький сюжет.

— Я предупреждала, — произнесла Теренция Линн, — что если мы начнем беседовать таким образом, то один из нас, если не все, может об этом пожалеть.

Фабиан повернулся к ней с невыразимой злобой.

— Но ведь этот один — не ты, правда, Терри? По крайней мере, пока.

Она отложила вязанье на колени. Нитка пунцовой шерсти сбежала вниз по ее черному платью на пол.

— Нет, — подхватила она живо, — это не я. Правда, я считаю эту беседу довольно неловкой. И я не совсем понимаю, что ты подразумеваешь под словом «пока», Фабиан.

— Пожалуйста, не вмешивай имя Терри… — начал Дуглас.

— Бедный Дуглас! — промолвил Фабиан. — Он просто образчик рыцарства и галантности. Но это бесполезно. Я жутко склонен к бухманизму. И в самом деле, Урси, тебе не о чем беспокоиться. Возможно, я со своей трещиной в черепе и кажусь немного сумасшедшим, но я оказал тебе сомнительную честь, предложив стать моей женой.

— Это бросает дополнительный отсвет на Флосси, — сказал Фабиан, — и потому история достойна упоминания.

Аллейн слушал его с интересом. Эта история в какой-то мере проясняла характер Урсулы Харм, которая, поняв, что Фабиана не удастся остановить, выбрала удивительную и достойную восхищения позицию, обсуждая их отношения с точки зрения объективности и рассудительной отстраненности.

Фабиан, как выяснилось, влюбился в нее во время их совместной поездки. Он сказал, с определенной долей самоиронии, что решил не обнаруживать своих чувств. «Потому что, здраво оценивая себя в целом, я понимал, что не был достойным претендентом на руку и сердце подопечной миссис Рубрик». По прибытии в Новую Зеландию он проконсультировался со специалистом и представил ему официальный рапорт о своей травме и сопряженных с нею осложнениях. К тому времени Фабиан чувствовал себя значительно лучше. Головные боли беспокоили его реже, и пресловутые приступы не повторялись. Специалист сделал свежий рентгеновский снимок головы и, сравнивая его с предыдущими, отметил значительное улучшение. Он ободрил Фабиана, сказав, что можно надеяться на окончательное выздоровление. Фабиан, весьма обрадованный, возвратился в Маунт Мун. Он пытался принимать участие в будничной жизни хозяйства, но вскоре обнаружил, что чрезмерное напряжение ему по-прежнему вредно, и всерьез занялся своим магнитным взрывателем.

— Все это время, — сказал он, — мои чувства к Урси оставались неизменными, впрочем, я их не афишировал. Она была ангельски добра ко мне, но я совершенно не был уверен, что она хоть в малой степени любит меня. Я избегал объяснений потому, что считал их неуместными, бесполезными и неловкими.

Фабиан сказал это очень решительно, и Аллейн подумал, что разговоры идут ему на пользу, заставляя забыть о недуге.

Однажды, через несколько месяцев после его прибытия в Маунт Мун, Флосси поспешно поднялась наверх и взволнованно постучала в дверь мастерской. Фабиан открыл, и она потрясла листом бумаги перед его глазами.

— Читай! — воскликнула она. — Мой любимый племянник! Это просто замечательно!

Это была телеграмма, записанная Маркинсом по телефону, в которой сообщалось о скором возвращении Дугласа Грейса. Флосси была в восторге. Он был, повторяла она с чувством, ее любимым племянником:

«Всегда такой ласковый со своей старой тетушкой… Мы так хорошо веселились в Лондоне перед войной!» Дуглас собирался приехать прямо в Маунт Мун. В школьные годы он не раз проводил здесь каникулы. «Это его дом», — подчеркнула Флосси.

Его отца убили в 1918 году, матери не стало около трех лет назад, когда Дуглас заканчивал курс в Гейдельберге. «Конечно, мы не знаем, насколько серьезно он ранен. Твой дядя говорил, что, если он демобилизован, он останется здесь как младший офицер на жалованье». Фабиан спросил, куда именно ранен Дуглас. «В область мышц, — уклончиво произнесла Флосси и затем добавила: — ягодичных» — и была глубоко оскорблена, когда Фабиан засмеялся. «Это вовсе не смешно! — воскликнула она, и губы ее обнажили выступавшие зубы. — Урси и Дуглас познакомятся, — продолжала Флосси, слишком радостно взволнованная, чтобы долго дуться. — Моя милая подопечная и мой любимый племянник! И, конечно, ты, Фэб. Я так много рассказывала Урси о Дугласе, что она чувствует себя так, словно знала его давно». Она бросила на Фабиана цепкий взгляд. Он вышел, закрыл дверь мастерской и запер ее. Его охватил холодный страх, который почему-то сосредоточился внизу живота. Флосси взяла его за руку и стала спускаться по лестнице. «Ты можешь считать меня глупой, романтичной старухой», — начала она, и даже в таком подавленном состоянии он заметил, как раздражает ее старческое кокетство. «Это только мечта, — продолжала она, — но я была бы счастлива, если бы они сблизились. Это всегда был любимый сюжет у бедной старой Флузи. Раз я и опекунша, и тетя… Ладно, поживем — увидим». И снова буравящий взгляд. «Его приезд — большая удача для тебя, Фэб, — твердо сказала она. — Он такой разумный и сильный. Он тебя хорошенько встряхнет. Ха!»

Итак, Дуглас приехал в Маунт Мун, и почти сразу молодые люди начали совместную работу в мастерской. Фабиан заметил несколько кисло, что с самого начала между Урсулой и Дугласом возникло некоторое поле притяжения. «Конечно, Флосси делала все возможное, чтобы его укрепить. Она просто из кожи вон лезла. Прогулки к Большой тропе! Искусная расстановка сил! Она была виртуозна, как Томми Джонс на отборочном пункте. Урси и Дуглас — направо, Терри, дядя Артур и я — налево. Это делалось совершенно откровенно. Однажды вечером, накануне ее поездки на север, когда ее махинации были особенно очевидны, дядя Артур назвал ее Пандорой, но она не поняла намека и отнесла шутку на счет своего багажа.

Через некоторое время Фабиан решил, что ее усилия возымели действие, и попытался приучить себя к этой мысли. Ему становилось не по себе — Урсула и Дуглас обменивались интимными взглядами, многозначительными шутками, любезностями.

Я старался подольше продержать Дугласа в мастерской и тогда мог быть уверен, что они не вместе. Я стал подлым и скрытным, хотя и старался с этим бороться, и я думаю, никто этого не заметил».

И, наконец, однажды, когда к Фабиану вернулась теперь уже эпизодическая головная боль, между ним и Урсулой произошла сцена. «Смешная сцена, — уточнил он, нежно глядя на девушку, — не стоит описывать ее. Мы вели себя, как в романе викторианской эпохи». «А я кричала и плакала и сказала, что если я раздражаю его, то незачем было затевать этот разговор. А потом, — продолжала Урсула, — мы объяснились и, казалось, наступил рай».

— Но на этом уровне трудно удержаться долго, — внес ноту скепсиса Фабиан. — Я спустился на землю и вспомнил, что любовные игры — не по моей части и спустя десять минут совершил акт самопожертвования и просил Урси забыть обо мне. Она сказала «нет». Мы поспорили, как именно, легко догадаться по контексту. Я сдался, конечно. Я вообще не силен в героике. Короче, мы договорились, что я снова покажусь доктору и буду следовать его советам. Но мы приняли решение без ведома нашей любезной Флосси.

Фабиан подошел к камину и, засунув руки в карманы, поднял глаза к портрету тети.

— Я говорил, что она была хитрее стаи обезьян? Это не совсем точно. Она была проницательна. Например, у нее хватило такта, чтобы не говорить с Урси обо мне, и, что примечательно, она не затрагивала с Урси и тему Дугласа. Видимо, она выражалась туманно, романтическими намеками. Она умела быть достаточно тонкой. Пара ссылок на Беатриче и Бенедикта, затем скромное упоминание о том, как она была бы счастлива, если бы… и вовремя меняла пластинку. Что-то в этом духе, не так ли, Урси?

— Но она и вправду была бы счастлива, — задумчиво произнесла Урсула. — Она так любила Дугласа…

— Меня она не особенно жаловала. Из всего услышанного, мистер Аллейн, можно сделать вывод, что моя популярность пошла на убыль. Я недостаточно активно поддакивал Флосси, я без особого энтузиазма относился к ее бесконечным ограничениям, и ей не нравилась моя дружба с дядей Артуром.

— Это вздор, — возразила Урсула, — честное слово, дорогой, это чистейшей воды вздор. Она говорила мне, как ее радует, что Артур общается с тобой.

— О, святая наивность! Конечно, говорила. Но ей это очень не нравилось. Это не входило в систему Флосси, это было что-то такое, куда ее не впускали. Я очень любил дядю Артура. Он был словно хорошее вино, сухое, с благородным букетом. Не так ли, Терри?

— Ты отклоняешься от темы, — произнесла Теренция.

— Верно. После того как мы с Урси приняли решение, я старался внешне быть спокойным и ровным, но, кажется, мне это плохо удавалось. Меня раскусили. Я боюсь, — неожиданно сказал Фабиан, — что все это очень личное и неинтересно окружающим, но что поделаешь. В общем, Флосси что-то уловила. Этот ее взгляд! Его можно представить, глядя на портрет. Он вроде бы не выражал ничего особенного, но чувство, что тебя застигли со шпаргалкой в руке, все равно возникало. Урси была искуснее меня. Кажется, она тебе неплохо подыгрывала, Дуглас, во время обеда?

Огонь в камине горел низко, и за спиной Дугласа находилась керосиновая лампа, но Аллейну показалось, что он покраснел. Он погладил усы и сказал легко и игриво:

— Я думаю, Урси и я неплохо понимали друг друга. И мы оба знали нашу Флосси.

Урсула заерзала.

— Нет, Дуглас, — сказала она, — это не совсем так. Я имею в виду… Впрочем, это неважно.

— Продолжай, Дуглас, — сказал Фабиан насмешливо. — Будь паинькой и прими лекарство.

— Я говорил сотню раз, что не понимаю, во имя чего мы демонстрируем мистеру Аллейну свое грязное белье!

— Но, Боже мой, не лучше ли постирать его пускай публично, чем прятать с глаз долой, по-прежнему грязное, в своих комодах? Я убежден, — решительно возразил Фабиан, — что только распутав эту историю, разобравшись во всех нюансах и обстоятельствах, мы сумеем узнать правду. И, в конце концов, именно это белье абсолютно чистое. Просто довольно комичное, как кальсоны мистера Робертсона Эара.

Урсула хихикнула.

— Продолжай, Дуглас. Подстрекаемый Флосси, ты совершил официальный заход в сторону Урси в тот самый день, не так ли?

— Я просто хочу пощадить Урси…

— Нет, — возразил Фабиан, — вперед, Дуглас, ты хочешь пощадить себя, старина. Я думаю, подоплека была такая: Флосси, заметив мое волнение, сказала тебе, что пора действовать. Дуглас, ободренный поведением Урси за обедом (ты немного перестаралась, Урси) и вдохновляемый Флосси, сделал предложение и получил отказ.

— Я надеюсь, ты был не очень обижен, Дуглас? — мягко спросила Урсула. — Я хочу сказать, все это было так поспешно, не так ли?

— Ну да, — сказал Дуглас. — Конечно. Я имею в виду, что…

— Брось, — добродушно посоветовал Фабиан. — Разве ты вообще был влюблен в Урсулу?

— Естественно. Иначе бы я не просил ее стать моей женой… — начал Дуглас и чертыхнулся.

— А почему бы наследнику с благословения богатой тети не повести себя как мужчине? Остановимся на этом, — изрек Фабиан. — Урси сказала свое слово, и Дуглас воспринял это героически, и Флосси вызвала меня на ковер.

Сцена, разыгранная здесь, в кабинете, была отвратительна. Флосси, пояснил Фабиан, умудрилась придать ей крайне неловкий вид. Она провещала холодным, сдавленным голосом:

— Фабиан, боюсь, то, что я должна тебе сообщить, очень серьезно и крайне неприятно. Я сильно расстроена и горько разочарована. Я думаю, ты знаешь, что меня так сильно расстроило?

— Я боюсь, что пока не догадываюсь, тетя Флосси, — бодро ответил Фабиан, испытывавший глубокие внутренние опасения.

— Если ты подумаешь немного, Фабиан, я думаю, совесть подскажет тебе.

Но Фабиан отказался играть в эту дурацкую игру и упрямо не приходил ей на помощь. Флосси растянула длинную верхнюю губу, и уголки ее рта скорбно опустились.

— О Фабиан, Фабиан, — произнесла она трагическим голосом и после бесплодной паузы добавила: — А я так тебе доверяла. Так доверяла!.. — Она закусила губу и горестно закрыла глаза. — Ты отказываешься мне помочь. Я думала, это будет не так тяжело. Что ты сказал Урсуле? Что ты наделал, Фабиан?

Все это нестерпимо действовало ему на нервы, но он ответил ровным голосом:

— Боюсь, я сказал Урсуле, что люблю ее.

— Ты осознаешь, что это недопустимо? Какое ты имел право так говорить с Урсулой?

На это был только один ответ.

— Никакого, — сказал Фабиан.

— Никакого, — подхватила Флосси, — никакого, ты понимаешь? О Фабиан!

— Урсула отвечает на мою любовь взаимностью, — произнес Фабиан, получая некоторое удовольствие от этой старомодной формулировки.

Кирпично-красные пятна выступили над скулами Флосси. Она, наконец, отбросила свой мученический вид.

— Чушь! — выпалила она резко.

— Я знаю, что в это трудно поверить, но это ее слова.

— Она ребенок. Ты пользуешься ее юностью.

— Это смешно, тетя Флоренс, — откликнулся Фабиан.

— Она жалеет тебя, — жестоко уронила Флосси. — То, что она испытывает к тебе, — жалость. Ты играешь на сочувствии к твоей болезни. Вот что это такое. Жалость, — произнесла она с таким видом, словно изрекала нечто оригинальное, — бывает похожа на любовь, но это не любовь, и ты повел себя очень нещепетильно, взывая к ней.

— Я ни к чему не взывал. Я согласен, что не посмел бы жениться на Урсуле. Я так ей и сказал.

— Это очень разумно с твоей стороны, — ответила она.

— Я сказал, что о помолвке не может быть и речи, если мой доктор не объявит меня здоровым. Уверяю вас, тетя Флоренс, я вовсе не желал бы, чтобы Урси выходила замуж за развалину.

— Да если бы ты даже был здоров как бык, — заорала Флосси, — вы бы и тогда совершенно не подходили друг другу!

Она углубилась в эту тему, перечислив Фабиану недостатки его характера: тщеславие, цинизм, отсутствие идеалов. Она подчеркнула разницу в их положении. Фабиану наверняка известно, что Урсула имеет собственный доход, а после смерти дяди будет очень состоятельна. Фабиан сказал, что согласен со всеми доводами, но решать должна Урсула. Он добавил, что если установка Икс оправдает их ожидания, его финансовое положение улучшится и он сможет рассчитывать на постоянную работу, узкоспециализированную и экспериментальную. Флосси уставилась на него. «Казалось, — сказал Фабиан, — что она вот-вот выпадет в осадок».

— Я поговорю с Урсулой, — заявила она. Это обещание встревожило его. Он потерял самообладание и умолял ее не делать этого до его визита к врачу.

— Видите ли, — объяснил он Аллейну, — я слишком хорошо знал, что может произойти. Урси, конечно, станет это отрицать, но для нее Флосси была прямо-таки символической фигурой. Вы только что услышали, что Флоренс сделала для нее. Когда Урсула была тринадцатилетней, совершенно растерянной девочкой, Флосси явилась, словно богиня утешения, и вознесла ее на вершину розовых облаков. Она все еще видит в ней мать-благодетельницу. Флосси полностью завоевала Урсулу. Она настигла ее юную, обрекла ее на чувство благодарности и впрыснула ей в кровь почитание и благоговение. Флосси, как утверждают, стала для Урсулы всем. Она сочетала в себе роли обожаемой классной дамы, королевы-матери и возлюбленного.

— В жизни не слышала такой несусветной чепухи! — Урсула энергично запротестовала. — Весь этот вздор о королеве-матери! Сделай милость, заткнись, дорогой!

— Но это так, — упорствовал Фабиан. — Вместо того, чтобы посмеяться над каким-нибудь молодым человеком или повздыхать о кинозвезде, или внезапно перейти в католичество, что вполне нормально для молодой девушки, ты попрала все эти здоровые импульсы и сублимировала их в слепую привязанность к Флосси.

— Ну, заткнись же, в самом деле! Уже сто раз об этом говорили!

— Ничего страшного, конечно, если бы это само прошло, но это превратилось в идею фикс.

— Она была так добра ко мне! Я всем обязана ей. Я была просто благодарна. И я любила ее. Надо было быть чудовищем, чтобы не любить ее. При чем тут твои «идеи фикс»!

— Поверите ли вы, — сердито обратился Фабиан к Аллейну, — что эта глупая девушка, хотя и утверждает, что любит меня, не вышла бы за меня замуж не потому, что я неудачная партия (я это признаю), нет, просто потому, что покойная Флосси вытянула из нее соответствующее обещание?

— Я обещала ждать два года и намерена сдержать свое слово.

— Ну вот! — почти крикнул Фабиан. — Обещание по принуждению. Вообразите такую беседу. Вся эта эмоциональная фанаберия, которую она примеряла на мне, и наконец: «Дорогая Урсулочка, если бы у меня было свое дитя, я бы не могла любить его больше, чем тебя. Бедная старая Флузи лучше знает…» — Фаф! — фыркнул Фабиан. — Волей-неволей дурно становится.