Николай II (Том II)

– Батюшка нынешнего Императора Николая Александровича, Александр Третий, почил неожиданно очень рано – сорока девяти лет. Наследник Цесаревич вступил в управление нашей великой державой в относительно молодом возрасте – lвадцати шести лет. Он был мягким, добрым, отзывчивым юношей, прекрасно воспитанным и образованным – прошёл курс Университета и Академии Генерального штаба… Николай обожал своих родителей, с должным почтением и уважением относился к братьям отца и другим своим родственникам. Его Батюшка своим примером привил сыну нелюбовь к интриганам и наушникам, часто повторяя поговорку: «Доносчику – первый кнут!» Но все высокие нравственные качества нашего Императора мало-помалу становились во вред Ему и Его Семье, – подытожил сенатор и пригубил херес.

– А правда ли, grande-peré, что Императрица командует им, поскольку царь-де слабовольный и глупый? – воспользовался моментом и задал свой вопрос корнет.

– Совершеннейшая клевета, mon ami! – рассердился Ознобишин. – Эта клевета полилась на несчастную Александру Фёдоровну с самых первых дней её появления в России! Ещё когда она двенадцатилетней девочкой приехала на свадьбу своей старшей сестры Эллы – у нас её назвали Елизаветой Фёдоровной – и дяди Николая – великого князя Сергея Александровича… Как говорят, бедняжка Аликс уже тогда влюбилась в Николая, и ему, шестнадцатилетнему, красавица принцесса очень понравилась. Но императрица-мать её сразу невзлюбила. Потом он вновь увидел её в Санкт-Петербурге, когда она гостила у сестры Эллы. Ему было двадцать один, а ей – семнадцать…

– Точь-в-точь почти как Татьяне и мне, – вставил своё слово Пётр.

– Да, – подтвердил Ознобишин, – И молодые люди полюбили друг друга, но царица и царь не позволили тогда Наследнику объявить о помолвке. Они считали, что Аликс, хотя и любимая внучка английской королевы Виктории, недостаточно царственна для будущей Императрицы России… Была и ещё одна причина, – поднял перст указующий сенатор. – Наша вдовствующая государыня, бывшая датская принцесса, вместе со всем своим датским семейством люто ненавидит все германские владетельные дома за то, что Германия отобрала у её отца прибалтийские провинции Шлезвиг и Гольштейн. Эта ненависть и пала на голову принцессы-сироты, потерявшей мать в шестилетнем возрасте, хотя Николай Александрович и полюбил её всем сердцем. Родители, особенно мать, запретили ему и думать о женитьбе на принцессе Гессен-Дармштадтской. Его пытались отговорить, «подставили» ему балерину Кшесинскую, на которой он заведомо не мог жениться, но Николай Александрович не прекращал переписки с принцессой Алисой и продолжал втайне мечтать о ней… Он всё-таки добился своего, – с одобрением поднял бокал сенатор, – и весной 1894 года, когда старший брат Аликс, великий герцог Гессен-Дармштадтский Эрнст, женился на Виктории Мелите, дочери британского принца Альфреда-Эрнста-Альберта, и была в Дармштадте свадьба, её затмила состоявшаяся там же помолвка наследника российского престола с бедной Золушкой – принцессой Алисой, сестрой новобрачного…

– Ах вот, я теперь понимаю, почему наша Государыня так не любит великого князя Кирилла! Ведь это из-за него бывшая свояченица Александры Фёдоровны Виктория бросила своего мужа – брата царицы и вышла замуж за родственника русского царя…

– И притом кровосмесительным браком – за своего двоюродного брата! – воскликнул сенатор. – Но об этом чуть после… А сейчас я тебе продолжу рассказ о злоключениях нашей Золушки в России…

У Петра, который впервые так близко столкнулся с Императрицей лишь в соборе Ипатьевского монастыря, Александра Фёдоровна вызвала симпатию. Она показалась ему открытой и приветливой, хотя в гвардейском уланском полку, шефом коего она состояла и который опекала со всей силой своей души, многие офицеры, особенно высокородные или завсегдатаи петербургских салонов, частенько полунамёком, а то и почти открыто осуждали Государыню за гордыню, за отсутствие императорского шика и блеска, некоторую робость и застенчивость на людях. Кое-что господа офицеры видели сами – застенчивость, казавшуюся гордыней, или простоту жизненных потребностей, принимавшуюся за мелкобуржуазность и недостаток монаршего величия и царственности. Поэтому сплетни и прямая клевета на Её Величество из великосветских салонов падали в Офицерском собрании на подготовленную почву. Раньше все эти разговоры о царице не вызывали интереса у Петра, но теперь, когда он полюбил её дочь, когда она сама так мило обращалась к нему и он благодаря этому мог побыть рядом с Татьяной на несколько мгновений дольше, корнету стало небезразлично, что говорят о Царской Семье. Он навострил уши.

– Царица-мать с самого начала дурно относилась к невесте своего сына, а затем и к его любимой жене. Это она задолго до свадьбы пустила в петербургские салоны отвратительное прозвище будущей невестки – «гессенская муха». Неожиданная болезнь Александра Третьего в Ливадии осенью 1894 года заставила этого человека большой души срочно вызвать принцессу Аликс в Ливадию. Он единственный из Семьи искренне разделял радость своего сына при помолвке с Аликс. Теперь он опасался, что если умрёт до женитьбы Николая, то властная Мария Фёдоровна разрушит этот брак и разобьёт сердце своего сына.

Аликс прибыла в Ливадию в тяжёлые предсмертные дни и разделила все их тяготы со своим будущим супругом. Однако из-за скорой смерти Александра Третьего в октябре влюблённым пришлось подождать. И тут возникли первые противоречия молодого наследника с Семьёй. Поскольку российский Император должен быть женатым человеком, то свадьбу, запланированную на следующую весну, необходимо было ускорить.

На следующий день после смерти Александра Третьего лютеранка принцесса Алиса Виктория Елена Луиза Беатриса, принцесса Гессен-Дармштадтская, крестилась в веру будущего супруга и стала православной великой княгиней Александрой Фёдоровной. Формальные препятствия для брака были устранены. Николай хотел тихо и незаметно обвенчаться в Ливадии, ещё до торжественных похорон отца в Петропавловском соборе. Но великие князья, своенравные братья покойного Императора, потребовали провести брачную церемонию со всей помпой в Петербурге, вскоре после похорон. Во-первых, они хотели подавить волю Николая, навязать ему то, что считали целесообразным они сами, а не новый молодой царь. Кроме того, кое у кого из них была явно и задняя мысль – скомпрометировать поспешной свадьбой в дни общенационального траура своего юного племянника, показать обществу и народу слабость Государя и то, что они, как говорится, из него будут верёвки вить. Они хотели скомпрометировать и молодую Государыню, показать, что она так рвётся замуж за русского царя, что готова нарушить приличия. Во всём этом великие князья, кажется, преуспели… Свадьба была торжественная, в Санкт-Петербурге[46], в самый канун весьма длительного поста.

Ознобишин отпил холодного кофе, долил из кофейника свежего и продолжил:

– Словно по команде, в петербургских салонах со ссылкой на самое близкое окружение молодого Государя стали говорить о его жене, что «она вошла к нам за гробом» и это накликает несчастья на Россию, что юный Государь слаб волей и тому подобные мерзости…

– Но, grande-peré, какой резон был великим князьям и её величеству, вдовствующей императрице так давить на Николая Александровича и компрометировать его и его Супругу? – удивился гвардейский корнет.

– Мой дорогой, – неожиданно по-русски назвал внука сенатор, – для этих людей власть очень много значит. Каждый из них имел свои виды на этот предмет. Мать Императора хотела сразу поставить себя в новой семье так, чтобы она решала всё… Помимо этого, она сильно ревновала сына к невестке… С другой стороны, как мне кажется, было ещё одно яблоко раздора в Царской Семье. Это – великий князь Михаил Александрович, младший брат Николая Александровича и любимчик, как говорят, Марии Фёдоровны… По-моему, вдовствующая императрица очень хотела и хочет, чтобы корона Российской империи досталась именно Михаилу или чтобы именно он стал официальным наследником престола. Если в нашей террористической России что-то случится с правящим Императором, как с его дедом – Александром Вторым, то шапка Мономаха перейдёт к нему. Меня убеждает в этой мысли о Михаиле вот что, – поделился своими размышлениями сенатор. – Во-первых, Михаил был официально объявлен престолонаследником одновременно с актом о брачной церемонии Николая Александровича и Александры Фёдоровны. Когда же Михаил опрометчиво женился на разведённой Вульферт – ты, конечно, помнишь эту недавнюю историю, – Царь разгневался на него не за этот морганатический брак – подумаешь, одним скандалом меньше или больше в такой огромной семье, как Романовы! Вовсе нет. Михаил ускорил свой брак, когда узнал, что нынешний наследник, Цесаревич Алексей, свалился в тяжёлом приступе смертельной болезни… Как мне рассказывал один из моих старых друзей при дворе, – вдруг перешёл на полушёпот Фёдор Фёдорович, – особую ярость Николая Александровича вызвал тот факт, что Михаил, несмотря на требование Государя отказаться от своих формальных прав на престолонаследие в случае смерти Алексея, категорически не захотел этого сделать и Мария Фёдоровна его тайно в этом решении поддержала…

– Вот почему Николай Александрович так строго наказал его за венчанье с этой красоткой… – протянул понимающе Пётр. – То-то у нас в Офицерском собрании все, кто хорошо знал доброту Царя, удивились его небывалой строгости…

– Воистину так, – согласился сенатор. – Теперь о дядях Николая Александровича, великих князьях Владимире, Алексии, Сергии и Павле. Из них самый грубый и крикливый был Владимир Александрович. Он особенно хотел подмять под себя Государя и управлять им, а когда это у него не получилось и Николай стал проявлять свою волю, то Владимир первый стал распускать слухи о слабоволии Императора. К тому же он возненавидел племянника по двум причинам. Первая – Николай Александрович жестоко наказал его сына, Кирилла, за то, что тот женился на своей двоюродной сестре Виктории, разбив своим легкомысленным поведением брак родного брата Императрицы, великого герцога Гессенского Эрнста. Но более, чем высылка Кирилла из России, великого князя Владимира и его супругу Марию Павловну возмутило требование Государя, чтобы их сын Кирилл, также имевший свою очередь на занятие российского престола в силу Акта, подписанного ещё Павлом Первым[47], отказался от своих прав на престолонаследие…

– Ну и что? – изумился Пётр. – Ведь эти-то его права и так были гипотетическими! Отказался бы – и дело с концом!

– Милый, – по-русски сказал сенатор, –да кто же способен отказаться от власти? И потом, не такая уж далёкая очерёдность у великого князя Кирилла. Особенно теперь, после того как в России прогремела революция и самодержавная империя превратилась по сути в думскую, то есть без пяти минут конституционную монархию… Если что-то случается с Государем и Цесаревичем Алексеем, то следующий претендент на престол – великий князь Михаил, брат царя. За ним сразу следует, согласно Акту о престолонаследии, линия Владимировичей[48], то есть великие князья Кирилл, Борис и Андрей… Причём у каждого из них есть свой повод ненавидеть своего царствующего двоюродного брата: Кирилл – женат на бывшей жене родного брата царицы, Андрей – любовник брошенной пассии царя Матильды Кшесинской, Борис – неудачный жених дочери Николая, великой княжны Ольги, мать и отец которой не захотели иметь зятем распутного и безалаберного близкого родственника их дочери… Ты же знаешь, что в Петербурге первым по влиянию считается двор вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, а вторым – по злобности, энергии и количеству сплетен, источаемых из него, – двор вдовы Владимира, великой княгини Марии Павловны, или Старшей, как называют её в свете.

Мария Павловна обозлена на Аликс не только из-за рождения ею сына – наследника трона, но и оттого, что, когда Александра Фёдоровна только-только стала молодой Государыней и выезжала в свет – чаще всего именно к Марии Павловне и Владимиру Александровичу, «Старшая» попыталась управлять и ею, и – через Аликс – Николаем Александровичем. Как только гордая и независимая Александра это поняла, она стала давать такую отповедь непрошеной советчице, что их добрые отношения немедленно разрушились, и Мария Павловна стала одним из главных источников клеветы против молодой Государыни, объединившись по-дамски в этом неблагородном деле с вдовствующей императрицей…

– Да, дедушка, – также перешёл в обращении к деду на русский язык Пётр, – теперь мне стали понятны некоторые выпады против Императрицы, которые делают храбрые уланы и другие господа из гвардейской кавалерии на балах, пытаясь заручиться благосклонностью высоких особ. Но ведь эти интриги ослабляют монархию и дают пищу революционерам и социалистам! Вдруг народ снова возбудится, как в девятьсот пятом году, о котором ты мне рассказывал, и опять начнёт жечь наши имения и бунтовать?!.

– Видишь ли, mon cher, – снова перешёл на французский язык сенатор, – глупый человеческий эгоизм и зависть многих членов обширного Семейства Романовых к его Главе действительно ввергли нас уже во многие несчастья, в том числе и вызвали к жизни пресловутый Манифест Государя от 17 октября. Самодержец вынужден был тогда поделиться своей властью с Думой из-за истерики другого своего дяди – Николая Николаевича Младшего[49]. Государь хотел в октябре сделать Николая Николаевича диктатором и подавить беспорядки. Он принимал грубость своего дяди за решительность, а злобность – за организаторские способности… Но кавалерист-матерщинник принял сторону хитрого интригана, тогдашнего премьера Витте[50], который для сохранения своей власти заигрывал с революцией. Вместо того чтобы принять полномочия и разогнать бунтовщиков военной силой, Николай Николаевич вытащил револьвер и заявил министру Двора перед тем, как войти к Государю, что он застрелится из этого револьвера, если самодержец не подпишет Манифеста, дарующего свободы населению… Сейчас снова многие из Романовых своими интригами подталкивают нас к революции. Они думают, что им легко удастся расправиться с Государыней Императрицей Александрой Фёдоровной, а затем – отодвинуть от власти и самого Николая Александровича… Воистину великие князья раскуривают свои сигары, сидя на пороховой бочке…

Фёдор Фёдорович вспомнил тут, что он давно хотел курить, но его сигара, которую он положил так давно на желобок пепельницы, оказалась наполовину сгоревшей. Сенатору пришлось раскуривать новую.

8

Михаил Владимирович Родзянко – «самый толстый и большой человек в России», как он сам себя называл, давно хотел побывать в летней царской резиденции – маленьком дворце Коттедж, построенном Императором Николаем Первым для его жены Александры Фёдоровны. Там регулярно бывали с докладами его приятели-министры Сазонов[51], Сухомлинов[52], Тимашёв и другие правительственные деятели, но Председателю Государственной думы случай всё не представлялся. Михаилу Владимировичу вовсе не хотелось лишний раз кланяться Императору, которого он давно недолюбливал, сохраняя всё же пиетет монархиста. Любитель истории и ценитель прекрасного, Родзянко слышал, что в Коттедже хранятся многие сокровища искусства, как и в других дворцах Петергофа. Однако парк Александрия, где стоял на высоком береговом выступе небольшой Нижний дворец, скорее вилла средних размеров – летнее местопребывание Семьи Императора, а недалеко от него Коттедж и Фермерский дворец, был закрыт для публики, и просто так в него не пускали. Зато Председатель Думы часто бывал в гостях запросто совсем рядом – в Знаменке, в имении великого князя Михаила Николаевича.

Сам Михаил Николаевич был прост, мил и в политику не вторгался. Но его супруга, великая княгиня Милица Николаевна, очень даже настырно пеклась в России об интересах своего отца, короля Черногории Негоша[53]. В Знаменке подолгу гостил, а практически и жил родной брат Михаила Николаевича – Николай Николаевич Младший – со своей женой Анастасией, родной сестрой Милицы, также дамой в высшей степени активной на светском и политическом поприщах. Великий князь Николай Николаевич, командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа, не нравился Родзянке своей грубостью, вздорностью и невоздержанностью. Но князь пытался давить на своего племянника-Императора в нужную для Председателя Думы сторону, был полезен Михаилу Владимировичу как источник негативной информации о Царской Семье.

Будучи рядом со Знаменкой, Родзянко обязательно заехал бы сначала «на огонёк» к сёстрам-черногоркам, но теперь цель его приезда в Петергоф была необыкновенно значительна. Поэтому Председатель Думы не хотел расплёскивать своё боевое настроение перед важным разговором с Государем.

Государева яхта «Александрия» взяла на борт Родзянку у Николаевского моста и по штилевому заливу доставила к пристани Петергофа. До назначенной в шесть часов аудиенции, которую долго выпрашивал у царя Председатель Государственной думы, оставалось ещё много времени. Несмотря на переезд по гладкому морю и прекрасную летнюю погоду, в душе Родзянки бушевала буря. Он так хотел донести до самодержца мысль о пагубности пребывания подле Большого Двора столь опасного человека, как Распутин, и так боялся, что Государь снова не захочет понять его, а их отношения, и так не блестящие из-за вечного фрондирования Думы, будут испорчены непоправимо, что решил немного успокоиться и идти до Коттеджа пешком по Нижнему парку.

В шитом золотом тяжёлом камергерском мундире Родзянке было жарко под палящим июльским солнцем. Он уже пожалел, что отпустил придворную карету, и стремился скорее под сень вековых дерев Нижнего парка. Но всё же он задержался у фонтана «Самсон, раздирающий пасть льва», который притягивал к себе и не оставлял равнодушным. Михаил Владимирович знал, конечно, что эта великолепная скульптура была посвящена победе Петра Первого под Полтавой, что Самсон олицетворяет победителя – Петра, усмирившего могучего льва – шведа Карла XII. Но сегодняшнее настроение Председателя Думы навеяло ему совершенно другой образ.

В роли Самсона он вдруг представил себя, а на месте льва – Государыню Императрицу Александру Фёдоровну. Актуальность аллегории была в том, что требовалось разжать вечно сжатые недовольные губы царицы и насильно вложить в рот спасительное горькое лекарство от её Друга – Распутина. «Как бы мадам при этом не откусила мне голову», – невесело подумал Родзянко, зная о нелюбви царицы к себе и всей Государственной думе.

Спасительная тень Марлинской аллеи была уже близка, да и воздух рядом с главным каскадом фонтанов не казался таким душным и жарким. Родзянко свернул под сень аллеи. До Коттеджа оставалось версты две, часы в кармане жилета пробили пять часов. Можно было не торопиться.

Нервное возбуждение, владевшее Председателем Думы, постепенно спадало, но решимость высказать Государю самые неприятные вещи относительно Распутина оставалась. Она зрела давно, несмотря на то, что Михаил Владимирович, как умный человек, хорошо понимал суть той грандиозной пропагандистской кампании, которую верхушка российского общества вела против царской четы. И вовсе не Александра Фёдоровна была мишенью кампании интриг, слухов, клеветы и инсинуаций. Целью была власть, самодержавный порядок, который упорно отстаивал Государь, даже подписавшись в Манифесте 17 октября под некоторыми конституционными уступками. Но Николая Александровича любил простой народ, за него горой стояла армия. Офицерство ещё не было подвержено болезни интеллигентского скептицизма. Поэтому жаждущие власти под лозунгом общественных перемен депутаты Думы, в том числе и помещики-дворяне, терявшие год от года своё влияние в стране из-за крестьянской политики Царя, понимали, что Государя можно скомпрометировать в глазах всей России и мира, только усилив натиск на Государыню Императрицу.

По слухам из Царской Семьи, от великих князей и великих княгинь, именно Государыня настраивала Императора на твёрдую позицию в вопросах власти. Может быть, это было и не так, а Государь отстаивал Самодержавие потому, что так был воспитан своим Батюшкой, Александром Третьим, но, не лишив Николая Александровича духовной поддержки Императрицы, не расколов единство этой Семьи, невозможно было добиться успеха – замены Государя его братом Михаилом, или следующим престолонаследником – великим князем Кириллом, или даже дядей царя, великим князем Николаем Николаевичем. Они всё заигрывали с «общественностью», и каждый из них давал понять, что будет послушным конституционным монархом.

Родзянко считал себя убеждённым монархистом, но громкие фразы о «прогрессе», длительная и искусная кампания против Александры Фёдоровны и, следовательно, против Николая Александровича сделали своё дело. Хотя сомнения в правильности курса Думы на подрыв и компрометацию Самодержавия иногда и закрадывались в душу её Председателя, Родзянко уже не мог избавиться от господствовавшего среди депутатов и «общественности» настроения. Помогая им расшатывать власть Государя Императора, Михаил Владимирович весьма гордился своим монархизмом. Это помогало ему преодолевать разлад с совестью, когда сомнения начинали обуревать его. Но сегодня никакие сомнения не посетили его. Твёрдым шагом, словно на параде, приближался Председатель Государственной думы к парку Александрии, чтобы наконец поставить точки над «i» в беседе с Императором.

Марлинская аллея закончилась. Родзянко по поперечной парковой дорожке спустился налево, к Финскому заливу, и взял направо, вдоль берега. На высоком береговом выступе показался живописный Нижний дворец.

Высокая ограда отделяла парк Александрия от остальных парков Петергофа. Экскурсантам и прогуливающимся вход сюда был запрещён. Пристав дворцовой стражи, дежуривший у калитки, узнал Председателя Государственной думы и любезно пропустил внутрь, отдав честь.

В этом уголке большого Петергофа жизнь как будто замерла. Если в Нижнем и Верхнем парках было полно гуляющих, няньки и бонны важно шествовали с детьми петергофских дачников или занимали скамейки в тенёчке, то здесь царило безлюдье. Даже охрана, которую терпеть не могли царь и царица, пряталась в густых кустах.

Среди деревьев показался Коттедж. Галереи и балконы дворца были романтично увиты плющом. Мраморные террасы, статуи в саду вокруг него прекрасно дополняли неоготическую архитектуру особняка, словно перенесённого с туманного Альбиона на берег Финского залива. Первое впечатление энглизированности жизни в этом доме дополняли характерные звуки ударов теннисной ракетки по мячу, доносившиеся от корта, скрытого за высокими кустами и деревьями. Оттуда же звучал звонкий девичий смех, восклицания по-английски мальчика и обрывки английской речи.

«Ах да! – вспомнил Родзянко. – Ведь сказал как-то великий князь Пётр Николаевич, что в Царском Семействе между собой говорят по-английски, пишут письма – по-английски и даже чопорность и пуританизм мыслей Александры Фёдоровны имеют происхождение от её бабки, королевы Виктории!»

На мраморном крыльце с фонтаном Председателя Государственной думы встречал дежурный флигель-адъютант капитан первого ранга Дмитрий фон Ден. Толстый и высокий Родзянко легко поднялся на крыльцо, обменялся рукопожатием с фон Деном. Флигель-адъютант провёл его в Малую приёмную на первом этаже. Михаил Владимирович с любопытством огляделся.

Стены комнаты были отделаны благородным резным орехом, на резных консолях с рокайльными завитушками на разной высоте стояли дюжины две редких фарфоровых статуэток из Мейсена XVIII века. В углу довольно маленькой комнаты покоился бронзовый бюст супруги Николая Первого Александры Фёдоровны, для которой российский Император и построил этот дворец.

«Вот улыбка истории: то, что первый Николай Романов построил для Александры Фёдоровны, принцессы Прусской, теперь Николай Второй отдал Александре Фёдоровне, принцессе Гессен-Дармштадтской, тоже немке. Сильна немецкая кровь в России!» – подумал Родзянко и вспомнил, как генерал Ермолов на вопрос Императора Александра Второго, какой награды он хочет, простодушно ответил: «Государь, назначьте меня немцем!»

Фон Ден, сопроводивший Родзянку в Малую приёмную, любезно предложил газеты и журналы. Он сообщил, что сейчас Государь принимает доклад Сазонова и к шести часам, назначенным для аудиенции Председателю Государственной Думы, министр иностранных дел, наверное, уже покинет кабинет Его Величества. Родзянко уселся на удобный диван. Читать ему не захотелось. Он принялся разглядывать старинный фарфор. «Неужели в этой домашней обстановке мне придётся говорить с русским царём по-английски?!» – сверкнула вдруг озорная мысль. Но тут же Михаил Владимирович отогнал её. Он хорошо знал, что Государь любит и знает свой родной язык, всегда пытается в официальных бумагах заменить иностранные слова на подходящие русские и требует того же от всех высокопоставленных чиновников, многие из которых иногда не знают в достаточной степени своего родного языка, а предпочитают по старинке французский.

Ровно в шесть часов дверь отворилась, и мягкий грудной голос Николая Александровича произнёс:

– Михаил Владимирович, здравствуйте!

Государь, а это был он, любезно протянул Родзянке руку. Его рукопожатие было крепким и энергичным, как у всякого сильного и волевого человека. При приветствии он доброжелательно, но твёрдо посмотрел в глаза гостя, а вовсе не отвёл их, как приписывала ему великокняжеская молва. «Однако! – подумал Родзянко. – Он и в домашней обстановке не производит впечатления слабого или неуверенного человека, как о том говорили в Знаменке и во дворце великого князя Владимира Александровича!»

– Вы намереваетесь сообщить о позиции Думы по отношению к военно-морской программе министра Григоровича[54]? – задал первый вопрос Николай Александрович и, не дожидаясь ответа на него, предложил: – Пойдёмте ко мне, в Морской кабинет… Там нам будет удобно говорить…

9

Большие напольные часы с башенками по углам пробили десять раз, но на улице было ещё совершенно светло. Приближались белые петербургские ночи, которые не давали заснуть не только юным, но и питерцам всех поколений. Даже самые старые члены Яхт-клуба, словно мотыльки на фонарь, слетались к ярко освещённому электричеством подъезду на Морской улице и к огромным хрустальным окнам. Под светлым, почти дневным небом электричество выделялось издалека среди тускло-серых громад домов.

В обоих этажах особняка клубные помещения, начиная от кают-компании и до курительного салона, постепенно заполнялись строго одетыми господами, военными в гвардейских или генеральских мундирах. Ровный гул сдержанных голосов, наполнявших Яхт-клуб, напоминал рабочее жужжание пчёлок в улье.

Ничто не мешало сенатору и уланскому корнету продолжить свою беседу в малой библиотеке. Почтенный член Государственного совета Ознобишин спокойно просвещал своего внука.

На миг заглянул артельщик. По одной только поднятой брови Ознобишина, без особого заказа, он принёс кофейник свежего ароматного напитка, серебряное блюдо с произведениями клубного кондитера на крахмальной салфетке, до которых и сенатор, и гвардейский корнет были большими охотниками, разлил кофе по чашкам. Фёдор Фёдорович подождал, пока он бесшумно, словно испарившись, исчезнет из зала, и, наклонившись к Петру, шёпотом принялся излагать ему самую страшную тайну Российской империи, известную только очень ограниченному кругу лиц при дворе:

– Ты помнишь, наверное, mon cher, в прошлом году Государь с Семьёй после торжеств на Бородинском поле отправились сначала в Беловеж, а затем и в Спалу?.. –спросил сенатор внука.

– Конечно помню, ведь вы тогда гостили у нас в Лисовицах… – удивлённо ответил корнет.

– Ваши соседи, польские магнаты, устраивали тогда охоты для Императора и приглашали меня, как тестя их любимого графа Лисовецкого-сениора… – продолжал Ознобишин.

– Но вы, grande-peré, что-то очень мало дичи настреляли тогда, – улыбнулся Пётр.

Сенатор не обратил внимания на иронию внука.

– Не по моему возрасту было носиться верхом за собаками по лесным тропинкам… Я катался в покойном шарабане вместе с любимым камердинером Его Величества Радцигом… Третьего дня старик умер, Царствие ему Небесное, да упокоит Господь душу его… – перекрестился Фёдор Фёдорович, без тоста, как на поминках, поднял свой бокал, осушил его, помолчал минуту, а затем ещё более таинственно продолжал: – Однажды, улучив минуту, я спросил Радцига, почему Государь так не весел, хотя он обожает охоту? А Государыня выходит в столовую с заплаканными глазами… Старик камердинер замахал на меня руками, а потом взял страшную клятву, что я никому не скажу о смертельной болезни Наследника… – перевёл дух Ознобишин.

Пётр воспользовался паузой и простодушно спросил:

– Зачем же тогда вы, grande-peré, нарушаете теперь эту клятву?..

У молодого графа Лисовецкого было обострённое понимание дворянской и офицерской чести, поэтому он давал своему деду возможность не продолжать разговора, нарушающего однажды данную клятву. Но тут же пожалел, что бросил упрёк деду, настолько расстроенным и обеспокоенным выглядел сенатор.

– Затем, чтобы ты знал, какая болезнь бродит в крови Царских Детей! – вполголоса, но резко ответил старик, уязвлённый упрёком Петра. – Если ты когда-нибудь сможешь добиться исполнения твоей мечты и сочетаться хотя бы морганатическим браком со своей возлюбленной великой княжной, то не вздумай иметь с нею детей…

При этих словах бравый корнет пунцово покраснел и, чтобы скрыть смущение – ему претили разговоры такого рода о его чистой любви, – залпом, словно водку, выпил чашку кофе.

Старик опять понизил голос до шёпота, оглянулся, чтобы проверить, нет ли лишних ушей в библиотеке, и продолжал, не обращая внимания на реакцию внука:

– Как мне рассказывал царский камердинер – а от него не скрывают никакие разговоры в Семье, в том числе и с докторами, – бабушка нашей Государыни, английская королева Виктория, передала через свою дочь – а эта болезнь передаётся только через женское колено в семье – Александре Фёдоровне и, видимо, дальше, юным Романовым, как и другим своим правнукам через внучек, страшный недуг – гемофилию… Этой болезнью страдают в роду только мужчины, хотя гнездится она, – снова понизил голос Ознобишин, – в крови у женщин… От всякого, самого незначительного ушиба у мужского потомства может произойти внутреннее кровоизлияние, сопровождающееся мучительным воспалительным процессом, который легко может довести малютку до смерти… Или при малейшем порезе, или ранке, или сковырнутой болячке, при лечении зубов – кровь начинает истекать и абсолютно не свёртывается…

Пётр понял серьёзность того, что сообщает ему дедушка, и весь обратился в слух. Сенатор продолжал:

– Первым из английских королевских гемофиликов был дядя нашей молодой Императрицы, принц Леопольд. Он умер от незначительного ушиба головы в возрасте тридцати одного года… Испанское королевское семейство также получило от бабушки Виктории это «наследство»… Испанские Бурбоны по этой причине одевают своих принцев теперь только в одежды, подбитые ватой, и почти не позволяют им двигаться. Даже деревья в королевских парках Испании, где играют дети короля, обмотаны ватой и стоят с высоко срезанными сучьями, чтобы никто не мог даже случайно зацепиться об них… А вот наши Государь и Государыня, как говорил покойный Радциг, ни в чём не ограничивают своего сына… Ему, оказывается, не разрешают только кататься на велосипеде, от чего он сильно страдает, поскольку Алексей – обычный живой и подвижный мальчишка, я сам видел… Как ты был когда-то, – улыбнулся в усы сенатор. – А в остальном Цесаревича воспитывают как обычное дитя…

– Значит, и здесь проклятая англичанка нам нагадила, – попытался пошутить расхожей простонародной фразой корнет.

Сенатор резко осадил его:

– Не кощунствуй!.. Господь тебя накажет, если так будешь говорить! Может быть, великая княжна Татьяна тоже носит это несчастье в своей крови…

До корнета только теперь дошла вся серьёзность положения Наследника Цесаревича.

– Несчастные отец и мать!.. – сочувственно покачал он головой, представив себе все страшные муки Государыни и Николая Александровича.

А дедушка продолжал полушёпотом свой рассказ:

– Как говорил старик Радциг, тогда в сентябре в Беловеже Алексей Николаевич, оказывается, во время катания на лодке случайно ударил уключиной в бедро… Появились опухоль и гематома – сгусток крови под кожей, – пояснил сенатор Петру. – Но он полежал несколько дней, и опухоль вроде бы прошла… Когда Царская Семья переехала в Спалу, он провёл ещё несколько дней в постели… Затем Государыня взяла его на прогулку в своём экипаже, но лесная дорога по корням деревьев так растрясла мальчика, что у него началось катастрофическое развитие болезни.

Представляешь, Радциг без слёз не мог говорить о том, как малыш кричал от боли, не спал ночами, звал отца и мать. Если Николай Александровичи виду не подавал посторонним о том, что творилось у него на душе, – а он в этом большой мастак, говорю тебе по собственному опыту, – только темнел лицом и почти не улыбался, то Государыня Императрица так ни разу и не вышла к обществу… И я понимаю её материнские чувства… Тут уж не до протокола, хотя Николай Александрович очень старался тогда сблизиться со сливками польской шляхты…

Сенатор немного помолчал, отпил кофе, как-то безучастно откусил от своего любимого пирожного, пожевал и с трудом проглотил. Видимо, картина страданий царевича Алексея так живо встала перед его глазами, что он потерял аппетит. Может быть, он представил себе, что Петру посчастливится жениться на Татьяне и у них родится сын…

– Я видел Радцига ещё раз почти перед самым отъездом Августейшей Семьи из Спалы… – продолжил он затем свой рассказ. – Но тогда уже и царь улыбался, и Александра Фёдоровна показалась гостям, правда, сильно постаревшая, с сединой в волосах и чёрными кругами под глазами… А до этого… Царский камердинер поведал мне, что совсем недавно Цесаревич говорил о смерти, а его родители и сёстры неимоверно страдали, ожидая самого худшего. Из Петербурга примчались профессора Фёдоров[55] и Раухфус[56], педиатр Острогорский, но кровотечение не останавливалось… Алексею не помогали ни болеутоляющие, ни кровоостанавливающие средства… У мальчика образовалась огромная гематома в паху, в бедре, кровь заполнила весь низ живота… Боль приходила к нему приступами, каждые четверть часа. Он стонал, плакал, а временами и кричал. Я тоже слышал через стену дома эти ужасные крики дитяти, страдающего от жуткой боли, – передёрнуло от страшных воспоминаний Ознобишина. Он замолчал, вспоминая пережитое.

– Но почему же, grande-peré, вы сказали, что царь улыбался? – удивился Пётр.

– Потому что случилось чудо, о котором ты тоже должен знать, поскольку оно кое-что объясняет в нашей сегодняшней жизни… – встрепенулся сенатор после того, как несколько секунд сидел молча, уставившись в окно. – Радциг тогда поведал мне, что врачи перестали верить в выздоровление мальчика. И тогда подруга Императрицы, фрейлина Вырубова, – ты слышал, наверное, о ней, поскольку в свете ходит много разных сплетен, – посоветовала послать в село Покровское телеграммму Распутину и просить его помолиться об Алексее… Радциг сказал, что и раньше к Старцу обращались за помощью, и тогда помогало… Но теперь сила приступа была столь ужасна, что все потеряли надежды…

– Веришь ли, mon ami, – оживился сенатор, как будто маленький царевич уже был его родственником и он сам ему помогал выздороветь, – Распутин тотчас ответил телеграммой, что беспокоиться не надо, Алексей скоро выздоровеет… В тот же вечер боли стали утихать, температура – падать, и ребёнок даже смог заснуть! Профессора, приговорившие Цесаревича к смерти и даже так составившие для министра Двора барона Фредерикса медицинский бюллетень о болезни Наследника престола, что его можно было понять как сообщение о его кончине, не могли поверить своим глазам! Профессор медицины Фёдоров, который знал о телеграмме Распутина, никак не мог понять, почему молитва сибирского Старца так помогает, и не в первый раз, как не может помочь вся современная медицинская наука! А как радовались отец и мать этому новому чудодействию! После этого становится понятно, почему Государыня Императрица общается с этим мужиком, для чего его принимают во дворце…

– Но разве никто, кроме Царской Семьи, не знает, что Распутин – святой целитель, ибо только праведному Божьему человеку под силу творить такие чудеса? – наивно спросил корнет.

– Знать-то знают… – протянул Ознобишин. – Великая княгиня Милица Николаевна, супруга великого князя Петра Николаевича, для того и продвигала Распутина ещё в 1905 году в Царскую Семью, чтобы этот мужик вёл во дворце свои святые разговоры, лечил Маленького, как лечил сына Милицы Романа, а великая княгиня через Странника оказывала бы своё влияние на Государыню…

– Ну и что же, – задал новый вопрос корнет, – оказала?..

– У «черногорок» из влияния на царицу и царя ничего не вышло. Наша Государыня не так проста, чтобы служить куклой в черногорских руках. Вот и пошла у них дружба с Александрой Фёдоровной врозь… Да так остро расстались они, что теперь стали злейшими врагами и пускают о Государыне самые дикие сплетни…

Пётр наморщил лоб и задумался. Ему постепенно становилось ясно, что придворная жизнь, помимо блеска и удовольствий, скрывает в себе много тайных закоулков, капканов и липкой паутины слухов, причудливо переплетающей самые разные персонажи…

Что-то показалось ему непонятным, и он задал деду вопрос:

– Grande-peré, я не очень силён в церковной иерархии… Что такое Старец?.. Это что, очень старый монах?

Ознобишин в душе расстроился. «Вот что значит внук-полуполяк, хотя и православный… Наверное, дочка окружала Петра всякими французскими боннами да гувернёрами, а русских нянюшек, которые всё знают и с детства передают ребёнку народный опыт, у бедняги не было…» – подумал он, а вслух ответил:

– Нет, дело совсем не в возрасте или монашеском постриге… Если тебя этот сан заинтересовал в связи с Распутиным, то он совсем не стар ещё и в монахи не пострижен… Дело в том, что в религиозной жизни православного люда Старцы и Странники до сих пор играют большую роль… Этот сан им дают не священники, а сам народ. Так называют богомольцев и аскетов, которые кочуют из монастыря в монастырь, из церкви в церковь… Они ищут духовной правды, укрепляются в вере сами, молятся за себя и других людей… Старцы глубоко изучают церковные книги и предания о Святых, постятся, ведут душеспасительные беседы… Многие люди, и не только из простонародья, считают, что Старцы и Странники ближе к Богу, потому что они ведут праведную жизнь… И Сам Господь Бог даёт им указания… Их часто избирают духовниками, как и священников, им открывают душу, просят совета и благословения, заступничества перед Богом… Самые святые из них могут творить чудеса… Это типично русская форма духовной жизни, и не только среди простых людей… Старец – это посредник между богобоязненным человеком и Господом Вседержителем…

– Спасибо, grand-peré, – задумчиво поблагодарил Пётр, –. я понимаю теперь, что царь и царица нашли в Старце Григории Распутине…

10

Игра в теннис закончилась для ОТМА – Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии, их младшенького и любимого братца Алексея, а также для Дмитрия, который был для них как родной брат, обычной юношеской вознёй, которую затеяли младшие дети. Старшие полезли их разнимать, и всё перемешалось. Кто-то повалился от хохота, его или её стали поднимать, но не тут-то было, кого-то подтолкнули, и образовалась куча мала. В детских играх это в порядке вещей. И самые маленькие всегда оказываются внизу. Когда все со смехом поднялись, никто ни на что не жаловался. Только Ольга и Дмитрий раскраснелись и запыхались немного более других. Сёстры сделали вид, что не замечают этого.

Алексей тоже поначалу ничего не чувствовал. Но то обстоятельство, что он много махал рукой с ракеткой во время тенниса и затем оказался в самом низу кучи малы, где кто-то сильно прижал его, вызвало у него лёгкую боль под мышкой.

Все пошли умыться и поменять платье перед обедом. В своей комнате Алексей тоже хотел переодеть рубаху, но из-за боли не мог этого сделать самостоятельно. Матрос Деревенько, приставленный к царевичу; чтобы оберегать его от падений, не позволять ему делать резких движений и вообще заслонять от опасностей, подстерегавших резвого ребёнка, помог ему переодеться.

Боль в локте и руке всё усиливалась. Мальчик побледнел, чёрные круги легли у него под глазами. На лицо его наползла печать ужаса: он вспомнил мучительный, почти доведший его до смерти приступ болезни год тому назад в Спале. От испуга ему сделалось ещё больнее. Он заплакал и лёг в отчаянии на кровать, но новый приступ боли заставил его вскрикнуть. Сквозь слёзы он попросил матроса отнести его к маме. Рослый и крепкий Деревенько легко подхватил худенькое тельце и быстро понёс его на второй этаж, в спальню Государыни.

Александра Фёдоровна уже давно была нездорова. Переживания из-за болезни Алексея в Спале и страх потерять его обострили её собственные недомогания. За год она постарела на десять лет, поседела и не могла так следить за собой, как делала это раньше. Ещё до приступа гемофилии у Алексея в минувшем году в Спале Аликс оставалась стройной белокурой красавицей. Но угроза жизни Маленького, как называли Алексея в Семье, изменила и её внешность. Теперь это была дебелая матрона, почти без румянца на лице, с печально опущенными уголками губ. Она немного расцветала лишь тогда, когда вместе со своими детьми смеялась проделкам и обезьянничанью Анастасии или оставалась одна с любимым Ники.

Государь, казалось, не замечал ухудшения её состояния. Он очень ей сочувствовал и всячески старался расшевелить, был подчёркнуто заботлив и внимателен. После обычного летнего отдыха в финских шхерах на яхте «Штандарт» состояние Александры Фёдоровны вроде бы стало улучшаться. Милые дети и муж, любимая подруга Аня[57], добрые и славные морские офицеры на корабле и приветливые финские крестьяне на островах, где Семья совершала прогулки, – всё это целительно действовало на Государыню…

Когда Деревенько внёс плачущего от боли Алексея в её комнату, в душе Александры Фёдоровны словно что-то оборвалось. Она чуть не зарыдала сама, но усилием воли взяла себя в руки и не показала ребёнку слабости, от которой ему сделалось бы только хуже. Алексея положили на её постель, и Аликс присела рядом, стала гладить больную руку. Маленький чуть-чуть успокоился, но всё ещё повторял:

– Мама, помоги мне! Помоги!..

Александра Фёдоровна звоночком позвала камер-фрау: