Помоги проекту - поделись книгой:
Мысль о портвейне мне как-то в голову не приходила. Вообще то мы на футбол собирались.
Приятель быстро о чём-то консультируется с незнакомыми мне пацанами и радостно объявляет:
— На Зелениной «Агдам» продают. Полетели по быстрому, говорят — достать реально.
Летим по быстрому. Стоим в очереди, потом лезем без очереди, Лёха успевает заехать кому-то в глаз. Но портвейн достаём — целых три бутылки.
Интересуюсь — зачем так много.
— «Агдам» — вино для дам, философски заявляет Лёха, — Три — то, что надо: одну — до матча, другую — в процессе, третью — после. Железная логика?
Конечно, железная, чего уж там.
— Давай за мной, тут один парадняк есть — всё культурно сделаем.
Входим во двор — колодец, поднимаемся под самую крышу — на шестой этаж.
Откуда-то из-за батареи Лёха достает картонную коробку, открывает крышку.
В коробке — два стеклянных стаканчика, салфетки, перочинный нож.
Напарник ловко застилает подоконник салфетками, протирает стаканы, открывает пузатую бутылку с дурно пахнущем напитком, достаёт из кармана сырок «Дружба».
— Слышь, Лёша, а зачём это всё? Ну, «Агдам» этот, сырок, — решаюсь, наконец, на вопрос.
— Ну, ты даёшь! — Лёха нешуточно возмущён, — Как бы тебе это объяснить то попроще.
Ты как к Принципам и Традициям относишься? Положительно? Так вот — всё это — Принципы и Традиции — и сырок — именно «Дружба», и портвейн. Даже стишок такой есть: "Портвейн и «Зенит» — близнецы братья. Кто, нам, пацанам особенно ценен? Мы говорим «Зенит» — подразумеваем портвейн. Мы говорим «портвейн» — подразумеваем…" А, чёрт, забыл. Да неважно — давай — за «Зенит».
Пьём портвейн — первая порция, как полагается — комом, вторая — соколом. В процессе получаю море информации о мировом и отечественном футболе и о «Зените» и его игроках — в частности.
— Я за что «Зенит» уважаю? — Разглагольствует немного захмелевший приятель, — Во-первых, за то, что в этой команде, в основном, наши же, питерские пацаны играют, ребята
с нашего двора — образно выражаясь. Сечёшь? А во-вторых — за Володю Казачонка. Он — боец настоящий, всегда до конца сражается. Выигрываем, или проигрываем — Володя всегда в мыле, как лось педальный по полю бегает, бьётся. Да за него я любому глотку перегрызу! А вообще, у меня мечта есть. Хочу, чтобы в «Зените» только одни питерцы играли, вовсе без приезжих. И чтобы бились бы они все — как Володя, до конца. И не важно совсем — какое место конечное в чемпионате этом команда займёт. Неважно совсем. Главное — чтобы только свои, и чтоб бились! А звёзд иногородних набрать и первые места потом занимать — такого, лично мне, и даром не надо!
Бутылка кончается, Лёха открывает вторую, достает из-за пазухи плоскую объёмную флягу и переливает туда напиток. Прячет под ремень, одёргивает рубаху, интересуется:
— Ну, как? Незаметно? А то менты нынче — звери, в миг отнимут.
Аккуратно протираем подоконник, прячем коробку со вспомогательным инструментом обратно за батарею, и, болтая и травя неприличные анекдоты, перемещаемся на Крестовский остров, но идём не к стадиону, а в глубь парка, где в дупле старого трухлявого дуба прячем третью бутылку.
А вот, собственно, и футбол. Видно, что на поле делается — откровенно плохо, но на тридцать третьем секторе весело. Все кричат, размахивают руками, извлекают из потайных мест фляжки, бутылки и даже — медицинские грелки, и под одобрительные взгляды друг друга потребляют принесённые напитки.
Вроде бы — наши выиграли, а вот с каким счётом — уже забылось.
Дружной радостной толпой, уже в вечерних сумерках, в окружении доблестной милиции, двигаемся прочь от стадиона.
Мужики дружно скандируют:
— «Зенит» — бронза звенит!
— Менты — гордость нации!
Пьяненькие девицы предпочитают другую кричалку:
— Я хочу родить ребёнка от Володи Казачонка!
Милиционеры благостно улыбаются, вежливо помахивая дубинками.
Незаметно сворачиваем в парк, к заветному тайнику.
Как открывали бутылку — помню, потом — как отрезало.
Проснулся уже на рассвете — от холода. Туман оседал на деревьях капельками росы, рядом громко храпел Лёха. Вот и сходили на футбол — интересно, что бабушка скажет?
Лёха проснулся неожиданно в хорошем настроении, и тут же заявил:
— Классный был футбол, достойно сходили. А сейчас двинем на Ваську, там с восьми утра точки пивные работать начинают.
Двинули на Ваську. Приятель идёт впереди и в пол голоса напевает:
— Мои друзья идут по жизни маршем, и остановки — только у пивных ларьков…
У пивного ларька немаленькая очередь мятых мужиков. Но Лёха доходчиво объясняет, что мы — болельщики «Зенита», поэтому нам — без очереди. Первый несогласный тут же получает ногой в ухо — карате — весьма полезная вещь — и пиво уже у нас в руках. Впрочем, пива в кружке — процентов пятьдесят, остальное — чистая ленинградская водопроводная вода, но всё равно — хорошо.
Немного взбодрясь, двигаемся к метро.
Лёха, уже во всю глотку, орёт:
— Моя мать — Революция, мой отец — стакан портвейна….
Так вот ты какая, жизнь студенческая! Лично мне — нравится.
Бабушка встретила на удивление спокойно:
— Пей, внучок, пей молочко. Оно с похмелья — в самый раз будет.
Внучок и не спорил.
Пил молоко, и запоем читал книги про Че, добрым Лёхой предоставленные.
На жизненном пути каждого человека встречаются люди, воспоминания о которых всегда приятны и ожидаемы. Всегда — когда бы эти воспоминания ни постучались в потаённую дверцу твоего сердца.
И вот она — первая лекция. Называется — "Введение в специальность".
Заранее — ведь Первая Лекция — собираемся возле означенной аудитории, ждём начала.
Ещё группа чётко разбита на две половинки: вот — местные, ленинградские, а вот — приезжие, «общажные».
Разная одежда: местные — уже в джинсах — в «настоящих», либо — в болгарских; общажные — либо в школьных брючатах, либо — в широченных, уже года два как вышедших из моды — клешах.
Разная речь: кто-то громко «окает», кто-то, также громко, демонстративно этого не стесняясь — «акает»; местные — в основном, молчат, изредка негромко и отрывисто переговариваясь о чём-то между собой.
Пройдёт всего лишь полгода, и всё усреднится, все станут братьями — с общими интересами, предпочтениями в одежде, сленгом.
А пока — ленинградцы сгруппировались по правую сторону от входа в аудитории, приезжие — по левую.
Я, если посмотреть так — местный, если эдак — приезжий. Но, поскольку тусуюсь с Лёхой-каратистом, прибиваюсь к ленинградским.
И, вдруг, ровно по центру разделяющего группировки коридора появляется неожиданная, по-книжному брутальная — фигура.
Среднего роста блондин с шикарным киношным пробором посередине модной причёски, обладатель тяжёлого, волевого, опять таки — киношного — подбородка.
Одет — в чёрную классическую тройку, белоснежную рубашку со стоячим воротом, кроме того — шикарный галстук яркой попугайской расцветки и — нестерпимо блестящие, чёрные, явно импортные — туфли. На лацкане пиджака — большой значок с изображением лошади, перепрыгивающей через препятствие, с надписью на иностранном языке.
— А это что ещё за ферт такой? — достаточно громко, не таясь, спрашивает Лёха, никогда — с момента нашего знакомства — не уличённый в тактичности и трепетности.
Ферт, оглядевшись по сторонам, и, как будто услыхав Лёхин вопрос, тут же направился в нашу сторону.
Подойдя практически вплотную, и глядя только на Лёху — сугубо в глаза, заезжий щёголь пальцами на лацкане пиджака — противоположном тому, где красовались вышеописанные регалии — начинает показывать знаки, вынесенные из отечественных фильмов об алкашах — мол, давайте-ка, сообразим на троих.
Сюрреализм и импрессионизм в одном флаконе — ну никак не вяжется строгая черная классическая тройка с такими ухватками.
Но, Лёха у нас — кремень, и глазом не моргнув, он тут же, элегантно подхватив меня под локоть, начинает перемещаться в сторону мужского туалета.
Щёголь неотступно следует за нами.
В туалете, наш новый брутальный знакомый ловко извлекает из брючного кармана непочатую бутылку коньяка — пять звезд, за две секунды крепкими белоснежными зубами расправляется с пробкой, одним глотком опорожняет ровно треть, занюхивает рукавом, и, протягивая бутылку с оставшимся содержимым Лёхе, представляется — по-русски, но, с заметным акцентом:
— Бернд Мюллер, серебряный призёр чемпионата ГДР по конкуру, дипломированный спортивный тренер, к Вашим услугам, господа!
Естественно, Бернд говорил по-русски не всегда правильно — окончания путал, падежи, выражался нецензурно — к месту и не к месту. Но, для простоты повествования и, уважая русский язык, сделаем вид, что этого вовсе не было, пренебрежем — так сказать. Договорились? Тогда — я продолжаю.
Передавая друг другу бутылку, допиваем коньяк. На безымянном пальце нашего нежданного собутыльника — обручальное кольцо, совсем взрослый, в отличие от нас, значит.
Поскольку Лёха неожиданно закашлялся, беру нити разговора в свои руки, и спрашиваю иностранного ферта на прямую:
— Дяденька, а Вас то, как на эти галеры занесло? Чем, собственно, обязаны таким вниманием?
— Видите ли, мой юный друг, сорока на хвосте принесла — тут вроде заведение нормальное — Принципы и Традиции соблюдаются по полной. А это в наше время — не мало!
— Не, Мюллер, ты это серьёзно? — Встревает откашлявшийся Лёха, — Про Принципы и Традиции? Ну, тогда ты — брат, и всё такое. Краба держи!
Бернд поочерёдно пожимает нам руки, и вдруг, прислушавшись к чему — то потустороннему, заявляет:
— Мужики, а, похоже — дверь в аудиторию уже откупорили. Слышите? А знаете — кто нас сегодня воспитывать будет? Сам Бур Бурыч. Лично. Вообще-то, на самом деле, его зовут — Борис Борисович, но для своих, продвинутых — Бур Бурыч. Лучший бурила Союза, в Антарктиде зимовал бессчетно! Так что — почапали за мной — на первый ряд, не пожалеете.
Все остальные оказались скромниками, на первом ряду — только наша троица.
Открывается дверь, и по проходу, между рядами сидящих, вихрем пролетает крепкий мужик в годах с потрёпанным портфелем в руках — только полы расстёгнутого пиджака разлетаются в разные стороны.
Мужик чем-то неуловимо похож на нашего Мюллера — такой же плотный, челюсть — кувалда, разве что волосы — седые, и лысина на макушке — с небольшой блин размером.
Знаменитый профессор пробегает в непосредственной близости, и мой нос, уже неплохо разбирающийся в ароматах, свойственным крепким напиткам, однозначно сигнализирует: это — хороший коньяк, по взрослому — хороший, в отличие от того, который мы десять минут назад употребляли без закуски в немытом сортире, просто отличный — звёзд на пятнадцать потянет.
Бур Бурыч взбирается на трибуну, и, с места в карьер, начинает:
— Орлы, рад Вас всех видеть. Нашего полка — прибыло. Поздравляю! А куда Вы попали, представляете хоть немного? Знаете — что за Эр Тэ такое? Так вот, первыми словами своей речи, хочу сообщить, что Эр Тэ — это вещь совершенно особенная и где-то даже — неповторимая. Если совсем коротко, то Эр Тэ — это гусары нашего, славного Горного Института. Вот так — и ни больше, и ни меньше. Кстати, а какие Правила гусары
соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?
Наш новый знакомый тут же тянет руку вверх.
— Прошу, молодой человек, только — представьтесь с начала.
— Мюллер, Германская Демократическая Республика, в душе — гусарский ротмистр, — представляется Бернд.
— Даже так — ротмистр? — Густые профессорские брови со страшным ускорением ползут вверх, — Безусловно — очень приятно, продолжайте.
Ротмистр спокоен, и где-то даже нагл:
— Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам:
во-первых — это — "гусар гусару — брат";
во- вторых — "сам пропадай, а товарища — выручай";
в-третьих — "гусара триппером — не испугать";
в — четвёртых — ….
— Достаточно, Мюллер, достаточно, — торопливо прерывает Бур Бурыч, — Кстати, а чего это Вы, ротмистр вырядились — словно какая-то штатская штафирка? А?
— Сугубо из соображений конспирации, мон женераль. Что бы враги гнусные не догадались, — серьезно донельзя отвечает Бернд, преданно тараща на профессора круглые карие глаза.
— Юморист хренов, а ещё — иностранец, — хмуро морщится Бур Бурыч, — если умный такой — отгадай загадку: "Двести три профессии, не считая вора. Кто это?"
— Вопрос — говно, экселенц, — браво докладывает разухарившийся ротмистр, — Это, без всякого сомнения — полковник полка гусарского, гадом буду.
На несколько минут профессор впадает в транс, затем, ни на кого не обращая внимания, медленно достаёт из потрёпанного портфеля маленькую фляжку и подносит её к губам, после чего устало произносит:
— В смысле философском, Вы — Мюллер, безусловно, правы. Спасибо за откровенный ответ. Но, всё же, Горный Институт готовит вовсе не гусаров. А совсем даже — наоборот.
Представьте, тайга, или тундра какая, и до ближайшего населённого пункта — километров сто, а то — и поболе будет. И вертолёты не летают ни хрена — погода-то нелётная. И стоят пара- тройка буровых на ветру сиротиночками позабытыми. И хлебушек закончился — голодно, и шестерёнка какая-то важная сломалась. Разброд и уныние в коллективе. Но план давать то надо — иначе денежков не будет, да и начальство голову отвертит на фиг.
Поделиться книгой: