Помоги проекту - поделись книгой:
Процессия двигалась в сторону кладбища, которое расположено возле самого моря.
Чуть поодаль от кладбища вытянулся в одну линию ряд невысоких, поросших редкой травой холмов. За последним холмом – свежевырытая могила.
– Сюда кладите, – приказал Афанасьич, и носилки опустили рядом с могилой.
Старик первый приложился губами ко лбу покойницы и отошел, освобождая место другим. За ним вереницей пошли остальные.
Где-то в хвосте этой очереди двигалась Манька с матерью.
– Мамонька, – спросила дочь, – а как же мы теперь без Владычицы будем жить?
Она задала этот вопрос громко, и мать испуганно дернула ее за рукав. Потом вполголоса объяснила:
– А мы без нее не будем. Это тело ее сносилось, а душа осталась живая. Дух Святой из нее душу вынул и в другое, молодое тело вселил.
– А где ж это тело? – недоверчиво спросила Манька.
– Где-то здесь, – убежденно сказала Авдотья. – Завтра, должно, вызнанье начнется.
– А как это можно вызнать?
– Молчи! – оборвала ее Авдотья.
Подошла их очередь. Авдотья опустилась на колени, приложилась ко лбу Владычицы и уступила место дочери.
Они отошли в сторону. Прошло еще несколько человек. Снова выступил вперед высокий старик и приказал:
– Опускайте!
Подбежали четыре мужика, подвели под носилки жгуты из длинных вышитых полотенец.
Хор старух, выстроившись в стороне от могилы, затянул новую песню:
И снова зарыдала толпа. Афанасьич первым бросил в могилу горсть земли. За ним прошли остальные по нескольку раз, пока не вырос над могилой небольшой холм.
Утром ходил по деревне горбатый мужик, собирал народ:
– Эй, народ, выходи, никто дома не сиди, будем пить и гулять, Владычицу вызнавать! Эй, народ, выходи…
На деревне заканчивались последние приготовления к торжеству. Топились бани, шипели в утюгах угли, из сундуков вынимались самые лучшие сарафаны и ленты. Распаренные, красные, взволнованные девки и не меньше их взволнованные матери носились по дворам, суетились – событие предстояло серьезное.
Вот Анчутка только что после бани придирчиво осматривает свой наряд, одеваясь с помощью матери. Вот на другом дворе какая-то девка застыла над бочкой с водой, пытается разглядеть свое отражение, поправляет прическу.
Некрасивое, нескладное существо стоит посреди избы, напялив на себя все, что можно. Ее мать сидит на лавке и не скрывает своего полного восхищения:
– Уж какая красавица, какая красавица! – радуется она. – А уж зубы, ну чистый жемчуг!
«Красавица» самодовольно улыбается.
Тем временем на опушке леса в ожидании предстоящего торжества собирались жители деревни: мужики, бабы, дети.
Два здоровых парня притащили большой неструганый стол и опрокинутую на него лавку. Подошли Афанасьич с Матреной, нянькой Владычицы.
– А сама Владычица перед смертью ничего не говорила, не намекала? – допытывался старик у Матрены, следя за парнями, устанавливавшими стол на траве.
Матрена ответила, подумав:
– Да говорила еще по осени про Таньку Николину, так она ж замуж за Степку вышла.
Афанасьич хмыкнул:
– Да она хоть бы и не вышла, куда ей, тупая! Ну ладно, поглядим. – Он отошел от Матрены. – Здорово, старички! – сказал, подойдя к группе седобородых дедов, стоявших особняком.
– Здорово, Афанасьич! – хором ответили старички.
Афанасьич обошел всех, каждому пожал руку.
А Манька еще сидела в своей избе, на лавочке у окошка, и смотрела на улицу. Мать стояла возле нее, уговаривала:
– Слышь, доченька, собирайся, пойдем.
– Не пойду, – уперлась Манька.
– Доченька, да как же так? – в нетерпении всплеснула руками Авдотья. – Народ-то уж давно собрался, а нас все нету.
– А нам там неча делать. Я ж тебе говорю, нету во мне ничьей души, окромя моей собственной.
– Да откуда ж ты знаешь? – сердилась мать. – Откуда тебе это ведомо? Это старики еще вызнавать будут, у Духа Святого выспрашивать.
– А чего там выспрашивать? Неужто я в себе другую душу-то не почуяла б? А то все как было, так есть, как хотела я с Гринькой жить, так и сейчас хочу.
– Ах ты, охальница! – закричала мать. – Да как ты можешь таки-то слова говорить. Вот услышит тебя Дух, покарает.
– Не покарает, – уверенно сказала Манька. – Он ведь знает, что в душе моей нет ничего, окромя только Гриньки.
– Вот я сейчас отца позову, он из тебя вожжой всю дурь твою вышибет.
Мать вышла на крыльцо и увидела мужа, который лежал на сене возле крыльца, бормотал что-то бессвязное.
Мать посмотрела на него осуждающе, покачала головой:
– Эх, охламон, надрызгался!
– Иди гуляй, – сказал муж, не оборачиваясь.
– Я вот тебе погуляю. А ну, вставай! – Она сбежала с крыльца и ткнула его носком лаптя.
– Ну чего?
– Чего-чего! Пьянь несчастная. Владычицу вызнавать надо идти, а дочь твоя упирается.
– Ну и что? – беспечно спросил он, все еще надеясь, что его оставят в покое.
– Я тебе покажу – что! А ну подымайся! – Она опять ткнула его лаптем, но уже изо всей силы.
– Ты что, Авдотьюшка? – Он быстро вскочил на ноги. – Сказала б по-людски: так, мол, и так, дело есть, вставай, а ты сразу бьешься…
– Иди-иди, – она подтолкнула его кулаком в спину.
Манька сидела на прежнем месте, глядела в окошко, не обращая никакого внимания на вошедшего в избу отца. Отец растерянно посмотрел на Авдотью.
– Ну, чего делать? – спросил он.
– Прикажи дочери, пущай собирается.
– Дочка, собирайся, – послушно сказал отец.
Дочь пропустила эти слова мимо ушей.
– Ну что ж ты за отец? – сказала Авдотья презрительно. – Ты говоришь, а она тебя и слухать не хочет. Да ты сними вон вожжу и поучи, как следовает быть в таком разе. Бери, говорят тебе, – она схватила вожжу и хлестнула отца по заду так, что он подскочил от боли.
– Что же ты дерешься-то? Больно ведь! – закричал отец. Он взял вожжу и, подойдя к дочери, сказал ласково: – Поди, дочка, добром, не то ведь она меня совсем зашибет.
Манька промолчала. Мать подошла и повалила ее на лавку, сама села ей на ноги. Отец все еще растерянно топтался перед распластанной на лавке дочерью.
– Доченька, – сказал он, – ты же видишь, я не хочу, а она меня заставляет.
– Заставляет, так бей! – закричала Манька. – Хоть убей совсем, все одно никуда не пойду.
Отец еще потоптался и нехотя взмахнул вожжой.
– Да куда ж ты бьешь, глупая голова? – сказала мать. – Платье попортишь, а оно у нее одно.
Она задрала дочери подол и сказала удовлетворенно:
– Теперь бей, да покрепче, пока самому не попало.
Отец бил Маньку долго. Она лежала молча, сцепив зубы от боли, и только вздрагивала. Потом не выдержала.
– Хватит драться, – сказала она. – Пойду. Ищите во мне душу святую, может, чего и найдете.
Отец сложил вожжи. Мать встала с лавки.
– Так бы и давно, – сказала она.
Манька сползла с лавки, поправила платье. Морщась от боли, схватилась рукой за побитое место.
– Обормоты проклятые! – простонала. – Дочь родную до смерти засечь готовы.
Вышли втроем во двор. Мать с дочерью пошли к калитке, а отец остался возле крыльца.
– А ты не пойдешь, что ли? – обернулась Авдотья.
– Приду опосля, – сказал отец. – По хозяйству еще надо заняться.
– Уж ты приходи, – попросила Авдотья. – А то неудобно: народ соберется, а тебя нет. Праздник ведь.
– А как же, праздник, – охотно согласился отец.
Он подождал, пока жена с дочерью скрылись за углом соседней избы, и улегся на старое место.
На поляне за столом сидели бородатые старики, человек шесть-семь во главе с Афанасьичем, и разглядывали очередную претендентку.
– Ну-ка, поворотись, – приказал Афанасьич. – Еще. Так. Зубы покажи. Ага. Юбку чуть-чуть подбери, ноги посмотрим. Чем колено ссадила?
– В море, Афанасьич, об камень ударилась, – объяснила девица смущенно.
– А не хромаешь, нет? А пройдись-ка туда-сюда. Ничего, вроде не хромает, – обернулся он к соседу слева.
– Да вроде нет, – сказал сосед слева.
– Ну ладно. Становись туда, – Афанасьич указал на группу девиц, уже прошедших эти странные смотрины. – Кто там еще?
Вышла Анчутка. Платье расшито бисером. На ногах расписные сапожки.
– Ближе подойди, – приказал старик. – Повернись. Зубы покажи. Закрой-закрой, хватит. Сапожки зачем надела? Лапоточков не нашла?
– А на что лапоточки? – бойко спросила Анчутка. – У меня ноги ровные, погляди. – Она приподняла юбку и приспустила немного сапоги.
– Ладно, – сказал старик. – Не надо. – Он повернулся к старику справа: – Ну как?
– Да так, ничего, – шепотом ответил старик. – Косовата немножко.
– Это не беда, – сказал Афанасьич и показал Анчутке один палец: – А ну, погляди сюда. Сколько пальцев?
– Один, – сказала Анчутка.
– А не два? – лукаво спросил он.
– Один, – нагнув голову, упрямо сказала Анчутка.
Поделиться книгой: