Гангутское сражение. Морская сила

Пригубив рома, адмирал не уклонился от взятого им курса:

— В самом деле, на первый взгляд, в летнюю кампанию его величество не бросил ни одного упрека нашему флоту, но мы и не заслужили ни одной похвалы. Припомните, в какую пушечную перепалку поначалу вступила наша эскадра с неприятелем, который пытался помешать высадке королевских полков. Слава Богу, эскадра англичан и голландцев вовремя подоспела и датчане присмирели. Только несколько странно, что адмирал Рук тут же получил приказ короля Вильяма не вмешиваться в наши распри с датчанами. Хорошо, что курьер с этой депешей прибыл, когда мы закончили высадку наших войск, иначе мы могли бы попасть впросак.

Анкерштерн запыхтел, раскуривая трубку и продолжал:

— Не в пример нашему юному сюзерену, король Вильгельм знает цену флоту. Не будь у него в Ганновере отличной эскадры, ему никогда бы не владеть английской короной.

Гости одобрительно закивали, а Нумере вспомнил прошлые времена — выбрал удачный момент. Английские моряки не любили короля Джемса, и голландцы беспрепятственно пересекли канал и высадились в Британии. Пять сотен транспортов и пять десятков кораблей под флагом Голландии выбросили на берег пятнадцать тысяч войск, и роковой приговор королю Джемсу был произнесен на деле. Флот Вильяма решил судьбу Англии.

Анкерштерн с довольной миной на лице поднял вверх большой палец левой руки, как бы подтверждая высказывание Нумерса, а Шеблад, улыбаясь, заметил:

— Нельзя забывать о странной нерешительности в ту пору короля французов. Мне до сих пор непонятно, почему Людовик не воспрепятствовал Вильяму? Ведь его флот, мог с успехом разрушить планы штатгальтера Голландии, но Людовик отправил его в это время в Средиземное море.

Никто не возразил, и стало ясно, что собеседники согласны с мнением товарища.

После небольшой паузы Анкерштерн возобновил беседу. Повернувшись к Нумерсу, он спросил:

— А что новенького на наших остовых румбах, дорогой Карл?

— В моих акваториях полнейший порядок, — благодушно проговорил Нумере, — в Финском заливе и наших крепостях на Неве моряки скучают. Их покой тревожит лишь крик залетных альбатросов. На Ладожском озере мы полные властители, а московиты забились в устьях рек, точно пескари.

Нумере глубоко затянулся, закашлялся и, отдышавшись, закончил важно:

— Но мы не даем им дремать и ради потехи шквальным огоньком подпаливаем их деревеньки на другом берегу. Наши матросики не забывают их пошерстить, при этом не упускают шанса прихватить все, что плохо лежит. Русские как очумелые убегают в лес.

Адмиралы, довольные шуткой, ухмыльнулись и не сговариваясь пригубили ром.

— И все же мы еще не отсекли напрочь московитов от моря, — неожиданно, прервав молчание, заговорил Шеблад.

Анкерштерн и Нумере недоуменно переглянулись, а Шеблад пояснил:

— Я имею в виду северный порт московитов на Белом море, Святого Архангела. Как-то я слышал сетования Уксеншерна, что там вольготно торгуют англичане, голландцы, французы. Без пошлин они берут там лес, пеньку, смолу, а главное, прекрасные меха зверей, которыми славится Московия…

Продолжая беседу за обеденным столом, адмиралы, разомлев, вновь заговорили о юном короле, на этот раз восхищаясь его безудержной смелостью. При подходе эскадры к берегу к свисту ветра в судовых снастях прибавился посвист пуль, долетавший от ружейного огня датчан.

— Что это? — удивился Карл.

— Сиё поют пульки неприятеля, ваше величество, — поеживаясь, пояснил Вахтмейстер.

— О, такая музыка мне по душе, — беззаботно рассмеялся король, — я готов ее слушать бесконечно.

Когда началась высадка десанта, он вскочил в одну из первых шлюпок, направлявшихся к берегу. Солдаты пригибались под ружейным огнем и не решались прыгать за борт. Подавая пример, Карл бесстрашно выпрыгнул из шлюпки и сразу погрузился по шею в воду. Отфыркиваясь, он зашагал к берегу, размахивая поднятой шпагой, и тогда десятки и сотни пристыженных солдат как горох посыпались из шлюпок и, обгоняя короля, ринулись в атаку…

Обо всем этом вспоминали, дополняя друг друга, Анкерштерн и Шеблад. Глядя на них, несколько флегматичный по натуре Нумере в душе радовался, что ему пока выпало служить подальше от взбалмошного его величества…

Покидая метрополию, Карл XII неожиданно для окружения объявил, что в его отсутствие впредь всем иностранным послам следует обращаться только в Государственный совет.

Молодой король, по складу характера довольно замкнутый и молчаливый, почти никогда не делился своими сокровенными мыслями и замыслами даже с близкими из его окружения людьми, такими, как граф Пипер или льстивый фаворит генерал Аксель Спарре. Непомерно гордый и самоуверенный Карл безотчетно уверовал в свой гений, не желал слушать советов, особенно штатских людей в кружевных жабо. Запретив иностранным послам появляться в его ставке, он фактически поставил себя особняком среди европейских монархов и довольствовался докладами из Стокгольма о том, что происходит в Европе. В начале весны, получив одно из первых посланий Государственного совета в Дерптском замке, Карл разгневался.

— Эти пигмеи ничего не смыслят в стратегии, — горячился он, слушая своего постоянного спутника и советника первого министра, графа Пипера, — два моих заклятых врага, царь Петр и Август, должны быть поставлены на колени. Никаких сделок с Августом я заключать не намерей до тех пор, пока не изгоню его из Речи Посполитои и он не сложит оружие в Саксонии.

Граф Пипер привык к таким тирадам и заметил:

— Но, ваше величество, королевская казна почти пуста, а война против Саксонии и Московии требует слишком больших денег. Разумнее было бы искать покорства Августа мирным путем.

При упоминании Августа король снова разгневался:

— С этим негодяем я-таки разделаюсь рано или поздно. Деньги в Стокгольме найдут, пускай потрясут кошельки наших бюргеров. В крайнем случае займут у голландцев.

— Ваше величество, мы и так должны им, год не платим проценты.

Король остановился у пылающего камина и продолжал разговор, будто и не слышал доводов первого министра.

— Мне нужны только пушки, ядра, порох и рекруты. Моя армия сама себя прокормит на неприятельской земле. Я не намерен быть жалостливым к иноземцам. Каждый мой солдат стоит дюжины жизней этих русских и польских плебеев.

Карл подошел к столу, где лежал ворох карт, и жестом пригласил своего министра:

— Первый удар мы направим на Московию. — Король провел линейкой по карте к Новгороду и Пскову. — Для этого подождем пушки и порох из Стокгольма, потом перебросим два полка драгун из Сконе и пехоту из Голштинии. Я уже дал указание генералу Стюарту готовить план похода. Я намерен пополнить армию и местными рекрутами из Лифляндии.

Пипера всегда удивляла молниеносность решений, принимаемых королем. Между тем Карл переворошил карты на столе и наконец нашел то, что нужно.

Несколько минут прошло в молчании. Карл, выпрямившись, усмехнулся.

— Наши матросы в Стокгольме и Карлскроне наверняка беспробудно пьянствуют в тавернах, а флагманы занимаются пустопорожними беседами. — Король небрежно махнул кружевным платком вдоль карты. — Вы помните, дорогой граф, что Уксеншерн не раз твердил мне, что русские беспошлинно торгуют с англичанами и прочими европейцами через свой порт на Севере. Так вот, я решил заткнуть эту отдушину, заодно и отвлечь внимание царя Петра от наших планов.

Глядя на несколько опешившего первого министра, Карл повелительно произнес:

— Итак, граф, берите бумагу, чернила и перья. Мы не откладывая отправим повеление нашему Адмиралтейству.

Не ожидая, пока Пипер расположится за столом и привычно сочинит предисловие королевского указа, король рублеными фразами излагал наставление о снаряжении весной эскадры с десантом в Белое море для пресечения русской торговли с европейскими странами. Приказ не оставлял никаких сомнений в конечных целях экспедиции.

— Сжечь город, корабли, верфи и запасы продовольствия, — с каким-то упоением диктовал король, — после того, как высаженный экипаж успеет согласно воинскому обычаю захватить пленных и уничтожить или разрушить все, что может быть приспособлено к обороне, каковая задача, должно надеяться, будет исполнена при помощи Господа Бога…

В отличие от лютеранских кирх Европы, в православных храмах на Рождество Нового, 1701 года перезвон колоколов звучал по-иному. В Пскове и Новгороде, Смоленске и Твери, да и во многих других городах, весях и монастырях немало звонниц помалкивало. Грустно чернели они пустыми глазницами в окрест на снежных просторах. По царскому указу с колоколен в сугробы летели большие и малые колокола, кололись на части. Осколки медных колоколов грузили на сани, везли на переплавку на Пушечный двор. Под Нарвой полки оставили полторы сотни пушек, почти всю армейскую артиллерию.

Прихожане испуганно глядели на происходящее, в душах царило смятение, — «никак антихрист вот-вот наведается». Священники в приходах насупленно помалкивали об истинных причинах происходящего, православные в страхе крестились: «Свят, свят, изы-ди, сатана…»

Ни днем, ни ночью не знал покоя в те дни царь Петр, на счету был каждый день, каждый час. Одного остерегался он, как бы шведское войско не двинулось к Москве.

Весть о разгроме принес поручик при Шереметеве, Павел Ягужинский.[6] Рядом стоял новгородский воевода Ладыженский.

— Слыхал?! — с перекосившимся от гнева лицом крикнул ему Петр. — Ступай немедля, поднимай всех на ноги, собирай поголовно мужиков, сыскивай все зелье огневое, рвы копай. Вечером поедем, осмотрим.

Повернулся к генерал-фельдмаршалу Головину:[7]

— Езжай, Федя, в Псков, изготовь там оборону.

Подумал несколько мгновений, позвал Меншикова:

— Данилыч! Сыщи немедля ко мне капитана Салтыкова.[8]

Быстро, через ступеньки, взбежав в воеводские палаты, Салтыков застал царя за конторкой, он что-то размашисто писал. Кивнул Салтыкову: жди.

Закончив писать, пробежал глазами, поманил Салтыкова.

— Ты, я вижу, горазд в политесе. Сей же час скачи в Митаву, разыщешь короля саксонского Августа, брата моего, — Петр криво усмехнулся. — Запоминай, с чего начнешь. Государь так передать велел: мол, он отъехал из Нарвы для встречи с ним, Августом. Получив известие от войска, посылаю тебя доподлинно оповестить его, Августа, дабы клевету отвести. — Петр взял с конторки исписанный лист. — Садись, вчитывайся, все до слова мне молвишь. Потом перескажешь Августу.

Салтыков взял бумагу, сел на лавку.

«Дабы от неприятелей общих не внушен был и своей персоне, что противное получил, никогда от его союза и отечественного наследия не отступить, как еще при приходе своем к Нарве писал, так и ныне желает видеться не мешкая на праздник Рождества Христова. Велели войскам генерала Репнина с 12 000 человек пехоты быть в Новгороде, а гетману Черкасскому с 8000 конных и 10 000 пехотных быть в Пскове, также которые отстали от Нарвы полки к обороне развернули», —

читал вполголоса Салтыков.

Когда Салтыков заучил написанное, Петр взял бумагу:

— Уясни генеральное. Нам Август потребен, дабы шведа отвлекать. Штоб он знал — мы союзу верны и силу имеем. А с братом Карлом, придет срок, сочтемся.

Салтыков умчался, а царь проверял готовность войск для отпора нашествию Карла XII.

Обновлялись, пополнялись пушками, припасами, рекрутами крепости Новгорода, Пскова и Гдова, опоясались они рвами, ощерился пушками Печерский монастырь.

Первые донесения о сражениях под Нарвой не весьма огорчили Петра. Войска в полном порядке отходили от Нарвы.

Прибывшим к нему генералам Борису Шереметеву, Петру Апраксину,[9] Аниките Репнину сразу выговорился:

— Все вы в батальях с турками бывали, однако ты, Борис Петров, опытен, а сплошал у Пуртцы, тогдаб с шведами иначе обошлись мы под Нарвой.

Шереметев виновато развел руками, а сам, грешным делом, подумал: «Ты-то тож хорош, от Нарвы утек неведомо зачем, когда узнал, что швед близко, да кумандиром над нами оставил иноземца».

За три недели до сражения под Нарвой конница Шереметева сначала успешно атаковала там передовой отряд шведов генерала Велинга, однако, вместо того чтобы закрепиться, Шереметев решил отступить к деревне Пюхайоги в 30 верстах от Нарвы. Царь сделал ему выговор и наказал держаться. И опять граф сплоховал, начал отступать под напором шведов к Нарве…

— Ну да будет, — примирительно сказал Петр, — авось грехи замолишь делами. Нарва же, одним словом сказать, яко младенческое играние было, а искусства ниже вида.

Царь шагнул к разложенной на грубо сбитом столе походной карте и поманил прибывших:

— Ты, Аникита, — начал он с Репнина, — принимай под начало войско у Новгорода, сбирай по всей округе воев, которые от Нарвы отошли. В подмогу тебе приписаны свежие рекруты. Оградишь от шведа с норда, ежели он к Москве вознамерится идти.

— Борис Петров, — без остановки продолжал царь, — с заглавными полками ополчения московскими и новгородскими оборону Пскова станешь держать. Тебе в подмогу из Малороссии семь тыщ казаков идут. Держи ухо востро, шведа сторожи, не мешкая доноси.

Петру Апраксину поручалось особое задание, но царь начал издалека.

— Штоб все вы знали, нынче почнем воевать море с другой стороны, от Ладоги к Неве и далее, к Финикусову[10] заливу. Об этом, окромя вас, никто ведать не должон.

Царь оживился, глаза его засверкали привычными прежде огоньками, как всегда, когда он был в добром расположении духа.

— Для того, ты, Петр, сядешь воеводой и на Ладоге. Войск тебе под начало будет тыщ десять, наперво отваживай шведов от наших берегов на Ладоге. Перепиши на Ладоге, Онеге и в реках окрест все струги до единого. Тамошних людей поспрашивай подробно о путях водных между Соловками, Онегой и Ладогой. Далее поглядим, а нынче указ выйдет в Архангельский, Прозоровскому, крепостцу ладить на двинском устье. Брат Карл беспременно навестит те места. — Петр выпрямился, ухмыльнулся, не спуская глаз с Апраксина. — А што, тебе братец Федор весточку не дает из Воронежа? Давненько от него слуху нет.

— В аккурат, государь, получил от него письмецо на Рождество, похваляется диковинным кораблем, денно и нощно с ним трудится, к спуску готовит.

Апраксин доподлинно знал, чем порадовать царя. Петр заулыбался:

— Молодец. Отпиши ему, вскоре буду. Надобно поспеть «Предистинацию»[11] самому спровадить со стапелей[12] на воду.

Генералы отъехали, а Петр начал перебирать и просматривать почту. Редкий день теперь не жаловались послы, что при иноземных дворах после Нарвы надсмехаются над ними.

Обычно донесения докладывал Головин, а сейчас Петр сам вчитывался в слезливые строчки. Сверху лежал распечатанный конверт от Андрея Матвеева из Гааги.

«Жить мне здесь теперь очень трудно: любовь их только на комплиментах ко мне, а на деле очень холодны. Обращаюсь между ними, как отчужденный; а от нарекания их всегдашнего нестерпимою снедаюсь горестью».

Царь закашлялся, вспомнил поездку в Голландию, тогда все улыбались и раскланивались…

Самым горестным тоном выделялись откровения князя Голицына. Он сообщал об издевках венского двора:

«Главный министр, граф Кауниц, и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться; они только смеются над нами… всякими способами надобно добиваться получить над неприятелем победу. Хотя вечный мир учинить, а вечный стыд чем загладить. Непременно нужна нашему государству хотя малая виктория, которою бы имя его по-прежнему по всей Европе славилось. А теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются».

Петр тяжело вздохнул, нехотя взял донесение Петра Толстого из Стамбула. Тот сообщал, что турки обнаглели, требуют возврата Азова, уничтожения кораблей флотилии. Крымские татары начали тревожить набегами.

— Паскуды! — одним словом ожесточился царь и снова перечитал письмо Матвеева. От последних строк повеяло теплом. Оказалось, из Лондона передавали, что Вильгельм при всех чужестранных министрах всенародне заявил, что лифляндские города «были отчиной» Петра I, сожалея, что поход русских начался «в осеннее, самое жестокое время».

Ну что ж, Вильям покуда держит слово, а в сию пору наиглавное передохнуть, собраться с силами, для того Карла надобно отвлечь. Так или иначе, для державы нет иного пути, дабы выкарабкаться из невежества, окромя как прикоснуться грудью к морю. Там раздолье для торговли, надобно растормошить Русь. Для того не миновать с Европой столковаться, придется где ловчить, где хитрить. Не зря же почти два года мерил версты по Европе от Лондона до венского двора… Потому сейчас и поскачет в Биржи, на встречу с Августом. Надо уломать его сразиться с Карлом. Нам свою выгоду держать потребно.

Всего триста верст отделяли местечко Биржи в Ливонии от Дерпта, где зимовал Карл XII с войском. Он и не подозревал, какие сети плетет для него русский царь.

Долго пришлось Петру «уламывать» своего «союзника» Августа. Тот не без оснований опасался, что русский царь метит обосноваться в Нарве, где мечтал обрести земли сам Август. Пришлось усыпить его волнения, договориться, что Россия уступит Августу и Ливонию, и Лифляндию, и Эстляндию. Весомым, а быть может, и решающим доводом стала подачка — 100 тысяч рублей в год и 100 тысяч нудов пороху. В подчинение Августу пришлось придать и 20 тысяч пехоты для противостояния шведам…

В Биржи «вдруг» оказались и французы, и послан-цы Пруссии, и поляки. Почуяли легкую добычу от Русских после Нарвы.

Подканцлер Литвы, Щука, сразу позарился на Левобережную Украину с Киевом, но получил отповедь, Француз Иерон начал заигрывать с польскими противниками Августа, надеясь примирить Польшу с шведами, а потом рассчитывая вместе с турками на-править их против России…

Петр узнал о происках французов и не погнушался встретиться с Иероном наедине. Прекрасно зная о вражде Франции и Голландии в Европе, царь намеренно выразил недовольство голландцами:

— Они супротив нас выступили на деле, помогая шведам, а с Францией мы готовы выгодно торговать, ваши купцы желанные гости в Архангельском.

Иерон несколько смутился. В Париже его наставляли не связываться с Россией.

А русский царь, зная о намерениях посланника Людовика XIV, сделал совсем неожиданный ход:

— Ежели мы договоримся с его величеством королем Франции, то, возможно, и поможем вам возвести на польский престол другого монарха, любого Франции…

Так или иначе, Петр покинул Биржи, окрыленный поддержкой саксонских войск, которые слыли в Европе крепкими бойцами. Теперь он держал путь на Воронежские верфи, где готовили к спуску его первенца «Предистинацию».

По пути вновь мучительно размышлял царь о неудачной попытке пробиться к морю. «Там ли верно сделан первый шаг?» — думал он. Не всегда короткая дорога к цели самая верная и надежная. Вспоминал опять северные земли, где бывал после Плещеева озея ра. Там пока единственная тропка к морю, ее оберегать надобно. Давненько зарятся шведы на северные морские ворота России. Добро, царь побывал там прежде.

От берегов Белого моря думы Петра опять возвращались к Балтике. Здесь придется ломать новую брешь к морю.