Свет-трава

– Два грамма.

– Надо довести дозу до шести граммов в день.

Маша встретилась взглядом с глазами Феклы Захаровны и прочла в них одобрение.

Вера Павловна оказалась права – в женской палате не было тяжелобольных. И обход этой палаты Маша закончила почти спокойно.

Больным новый врач понравился, и они долго говорили о ее внимательности и серьезности.

Фекла Захаровна этого мнения больных не передала. «Рано ей голову кружить!» – решила она. Но сама с любопытством присматривалась к молодому врачу. Вроде и скромна, и краснеет по всякому пустяку, молчит все больше. А на обходе откуда что взялось: голос твердый, движения уверенные и для каждого ласковое слово нашла. Словно приворожила больных!

Фекла Захаровна чувствовала, что пройдет три-четыре дня – и Маша приворожит и ее.

Но это случилось в первые же сутки.

Вера Павловна, вероятно, намеренно не сказала новому врачу, что в мужской палате лежал тяжелобольной. Это был бригадир колхозной рыболовецкой бригады Никита Кириллович Банщиков – тридцатилетний смуглый человек с необычайно блестящими, беспокойными карими глазами.

Он лежал на подушках, в рубашке, разорванной им в момент приступа удушья. У него было крупозное воспаление легких, и в эту ночь ожидался кризис.

Маша надолго задержалась у постели Банщикова, прослушала его, проверила пульс, расспросила у Феклы Захаровны, что назначено больному.

Банщиков тяжело закашлялся, прижимая руки к груди.

– Дайте больному кислородную подушку, – сказала Маша Фекле Захаровне и, когда они обе отошли от постели, шепнула ей: – Вы бы записывали, Фекла Захаровна, больных много – забудете!

– Я забуду?! – изумленно подняла брови Фекла Захаровна. – Не случалось такого со мной. Не так уж я стара, чтобы дело забывать.

– Вам виднее, – сказала Маша, – но полагаться на память в таких случаях рискованно.

Фекла Захаровна достала из кармана халата сложенную вчетверо бумагу и огрызок карандаша. Обидчиво подобрав губы и прищурившись, она приложила бумагу к стене и записала сердитым, размашистым почерком:

«Банщикову – кислородную подушку».

В тот же день Фекла Захаровна воспользовалась случаем отомстить Маше. У больного надо было взять кровь.

– Вы это сделаете лучше меня, у вас большая практика, – сказала Маша Фекле Захаровне.

– Что вы! – ответила та. – Вы врач с высшим медицинским образованием! У вас, поди, и приемы какие-нибудь новые. Я уж поучусь!

Спорить у постели больного было нельзя. Маша засучила рукав на полной руке больного и, как ни приглядывалась, не могла найти вены. Она помолчала немного и сказала просто:

– На студенческой практике мне труднее всего было брать кровь из вены больных. Я не хочу причинять лишнюю боль. Сделайте, пожалуйста, вы, Фекла Захаровна.

Откровенное признание молодого врача разоружило Феклу Захаровну. Она послушно села на табурет у постели больного.

Летняя ночь подходила к концу. Таяли тени по углам просторной палаты, и в окна осторожно вливался свет. Маша сидела около кровати Банщикова. Она держала его холодную, влажную от пота руку. Теперь она знала, что больной будет жить.

– Я, наверно, не умру, – вдруг сказал Банщиков, и слабая улыбка тронула его губы.

Маша отпустила его руку и, счастливо улыбаясь, сказала вполголоса:

– Конечно. Все страшное осталось позади.

Больной закрыл глаза. Маша еще некоторое время постояла над ним и, убедившись, что он спит, на цыпочках вышла из палаты.

В кабинете она устало опустилась на кушетку, накрытую белой простыней. Ей казалось, что бесконечно много времени прошло с того момента, когда Вера Павловна втащила в эту комнату ее чемодан.

Во время обхода больных, в долгие, томительные часы ожидания у постели Банщикова Маша была в состоянии нервного подъема. Сейчас он прошел, и ее охватили сомнения. А правильно ли она ведет себя? Сможет ли она справиться с теми ответственными делами, которые надвигались на нее со всех сторон?

Она уткнулась лицом в прохладное полотно простыни и горько заплакала. В таком состоянии и застала ее Фекла Захаровна. Она гладила ее по голове, утешала, как девочку, называла ласково Машенькой.

Маша стояла у жестяного умывальника и, засучив рукава халата, задумчиво смывала с пальцев мыльную пену. Она думала о себе, о Вере Павловне и Фекле Захаровне. За несколько дней, проведенных в Семи Братьях, кроме этих людей, она пока еще никого не знала.

Вера Павловна ей не понравилась. Ее поразила легкость, с которой та оставила больницу на нового, неопытного человека. Она радушно предложила Маше свою квартиру, но оказалось, что и в этом преследовала выгоду. Ей не с кем было оставить дочь. Шустрая десятилетняя девочка стала тяжелой обузой для Маши.

Совсем другое впечатление произвела Фекла Захаровна. Она не кривила душой в отношениях с людьми и преданно любила свое дело. Но Фекла Захаровна была пожилым человеком, с интересами, присущими людям этого возраста, и Маша чувствовала томящее одиночество.

Она вздохнула, вытерла полотенцем руки и подошла к двери.

– Пожалуйста! – сказала она и открыла дверь.

В комнату вошел рослый светлоголовый парень. Он сел на белую табуретку около стола, застенчиво положил на колени большие руки.

– На что жалуетесь? – спросила Маша, и почему-то ей стало неловко от этого традиционного вопроса. – Что болит у вас?

– Я не здешний, из Власовки, – заговорил парень. – Шофер я. Привез ночью горючее в Семь Братьев. На рассвете зашел к сторожихе в сельсовет. А у нее внучка больна. Вы же ей ванны велели делать. Ну вот, бабка чуть свет грела воду. Печь нажарила так, что тронуть нельзя.

Маша прислушивалась к тихому говору больных в приемной и думала о том, что их там сегодня очень много, а этот пациент на редкость разговорчив, но остановить его она не решалась.

– Я дорогой озяб, в спину покалывать начало, – продолжал больной. – Думаю: простыл, дай-ка погреюсь хорошенько. Скинул стежонку, верхнюю рубаху и сел на скамейку возле печки. Задремал и привалился к ней. Слышу сквозь сон, хозяйка говорит: «Горелым пахнет» – и шарит по кастрюлям. Я встал. Она на спину мне взглянула да как закричит: «Мать моя родимая! Спину-то прожег!» А я не верю. Боли не чувствую.

Маша недоверчиво покачала головой и встала.

– Разденьтесь, – сказала она.

Парень поднялся, стянул через голову обе рубашки, снова сел на табуретку и повернулся спиной.

Ожог занимал почти треть спины справа и распространился на руку.

– Боли вы совершенно не чувствовали? И теперь не больно? – спросила Маша.

– Теперь немного больно. Почему же так, доктор?

Но Маша молчала. «Профессор говорил, – напряженно вспоминала она, – что подобные явления связаны с тремя заболеваниями: лепрой, сирингомиэлией и эпилепсией во время припадка. Что же это?»

Она почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине и забилось сердце. Чтобы не показать своего состояния, она отвернулась от больного. В какую-то долю секунды в мыслях ее пронеслось воспоминание о том, как однажды на экзамене профессор Якушкин обратился к ней с вопросом: «Что такое лепра?» Она дословно помнила сейчас свой ответ: «Лепра – проказа, пока еще неизлечимая болезнь. Ее возбудитель – микроб – известен, но неизвестны способы заражения и условия передачи ее».

Вспомнила она, как вскоре после экзаменов с группой студентов-старшекурсников рискнула пойти в лепрозорий. Студенты сшили себе туфли, которые вместе с чулками потом сожгли. Надели специальные халаты. Они договорились друг с другом ни до чего не дотрагиваться руками.

Было известно, что врачи, десятки лет лечащие больных в лепрозории, оставались здоровыми. И все же Маша боялась. Она боялась заразиться и даже раскаивалась в том, что пошла туда.

Студенты, молодые, здоровые и шумные, затихли, как только прошли через проходную будку лепрозория.

Но с первого взгляда их ничто не поразило. Они шли вдоль улицы. С обеих сторон стояли небольшие дома. Окна их были завешаны тюлевыми занавесками и вышитыми по полотну шторами. На подоконниках буйно цвели герани, розы, лилии. Позади домов зеленели огороды. То же солнце, что и там, за высокой стеной, ласкало зреющие овощи, золотило стройные подсолнухи и осыпающиеся маки. Изредка навстречу студентам попадались люди, и большинство из них на первый взгляд казались обыкновенными, здоровыми людьми.

Это небольшое поселение, отрезанное от всего мира, было все же безраздельно связано с ним. Люди здесь также работали, любили и женились.

Маша старалась не встречаться взглядом с больными. Она чувствовала виноватой себя в том, что она – молодая, здоровая, сильная, что она через час уйдет отсюда в светлый, большой и радостный мир, а они останутся здесь…

Все это пронеслось в памяти Маши.

В первый момент она так растерялась, что не могла даже скрыть своего состояния от пациента.

Парень торопливо начал было надевать рубашку, но Маша остановила его:

– Припадки какие-нибудь у вас бывали?

– Нет, не бывали.

– И никогда раньше с вами таких явлений не было?

Парень покачал головой.

«По-видимому, эпилепсии здесь нет. Теперь попытаюсь опровергнуть сирингомиэлию», – подумала Маша.

Она осторожно прикоснулась пальцами к позвоночнику больного. Ни искривления, ни реберного горба она не нашла.

Она бегло осмотрела правую руку больного, но ни похудания мышц, ни изменения ногтей не заметила.

«Неужели это проказа? – с волнением подумала Маша, и ей захотелось немедленно вымыть руки. – Но я же врач, я не имею права показывать больному свое состояние», – убеждала она себя.

Маша на несколько секунд отошла от больного, овладела собой и тогда спокойно обратилась к нему:

– Сейчас сестра обработает и перевяжет вам рану.

Она открыла дверь, позвала Феклу Захаровну и подошла к умывальнику. Прохладные струйки воды коснулись ее рук, и ей стало легче. Она тщательно промывала пальцы щеткой и мылом, потом протирала их спиртом.

«Что же делать дальше?» – с отчаянием думала она, пока Фекла Захаровна точными взмахами руки накладывала больному бинт. Но когда рана была перевязана, Маша подошла к Фекле Захаровне уже успокоенная.

– Больного нужно немедленно положить в изолятор, – тихо сказала она. – Я предполагаю, что у него лепра. Я сейчас же буду звонить в город.

Фекла Захаровна ничем не выдала своего волнения, только подвижные брови ее дрогнули.

– Мы оставим вас здесь, – обратилась Маша к больному. – Я предполагаю у вас серьезное заболевание.

Парень помолчал и вдруг спокойно заявил:

– Не хочу в больницу. Я лучше на перевязки ходить буду.

– Но мы не можем вас отпустить. Хотя бы трое суток вы должны полежать у нас, – схитрила Маша.

– Даже сутки не хочу, – мрачно ответил парень, опоясываясь кожаным ремнем. – Нет у меня такого времени, чтобы по больницам прохлаждаться, коли ничего не болит.

– Никаких возражений не может быть. Вы взрослый, сознательный человек. Директора вашего мы сегодня же известим, что вы заболели, – властно сказала Маша. – Вы пойдете с сестрой вот туда. – В открытое окно виднелся окруженный молодыми березами дом с широким крыльцом и двумя небольшими окнами. – Мы задержим вас всего на три дня, проведем необходимое исследование и тогда отпустим на все четыре стороны. Договорились?

«Ох, круто взяла. Надо бы помягче, поласковей уговаривать», – подумала Фекла Захаровна.

Но парень с тяжелым вздохом покорно махнул большой рукой: дескать, делайте что хотите, подчиняюсь.

– Ну и хорошо! – обрадовалась Маша. – Я вам книг принесу, чтобы не скучно было. Вы читать любите?

– Люблю! Только вот времени не хватает. Живешь на четвертой скорости.

– Ну вот, теперь и время будет. Хотите, я принесу вам «Молодую гвардию» Фадеева?

– Это читал!

– Ну, тогда «Как закалялась сталь» Островского?

– Так кто же не читал эту книгу? Вы мне принесите что-нибудь новое, про нашу Сибирь, и чтоб земляком написано было.

– Хорошо, принесу! – улыбнулась Маша. – Вот прием больных закончу и принесу.

Больной вышел в сопровождении Феклы Захаровны.

Маша подошла к телефону.

– Мне срочно нужен город, – сказала она. – Да, да. Облздравотдел.

Ночь Маша провела в больнице. Она ждала телефонного звонка из города.

Несколько раз заходила в палаты. Больные спали спокойно.

Маша пересмотрела скудную библиотечку больницы, но о лепре ничего не нашла и подумала, что нужно немедленно купить новых брошюр и книг.

В эти дни, проведенные в больнице, она заметила, что здесь не хватает и других важных мелочей, и ей показалось, что ни у Веры Павловны, ни у Знаменского не было настоящей заботы и любви к делу.

О чем бы ни думала Маша в эту ночь, мысли ее возвращались к больному шоферу. Верен ли ее диагноз? Почему молчит облздравотдел? Что делать с больным дальше? Казалось, одной только этой заботы было через край, но существовали десятки еще других забот: надо где-то доставать железа для крыши, не привезли своевременно и риса для больных, бухгалтер жаловался на незаконные перерасходы по смете. И все эти дела были темным лесом для Маши, в котором она вот-вот могла заблудиться.

Чуть свет в больницу прибежала Фекла Захаровна. Ей тоже не спалось в эту ночь.

– Шофер-то, видно, с левой ноги встал, – рассказывала она Маше, – кричит: «Забуксовал тут, в ваших Семи Братьях! Ничего не болит – в постель уложили! Давайте документы, поеду!» Я его на замок закрыла.

– Не нужно на замок! – испуганно возразила Маша. – Сейчас пойду сама, уговорю.