Помоги проекту - поделись книгой:
Д. Кимхе
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ БИТВА
Предисловие
Книга «Несостоявшаяся битва» принадлежит перу английского историка Д. Кимхе и посвящена анализу событий, связанных с англо-французскими «военными гарантиями» Польше, которые во многом определили развитие начального периода второй мировой войны. Автор книги бросил вызов официальной трактовке этих событий, распространяемой реакционной историографией, и дает им свое объяснение.
Напомним драматические события 1938–1939 годов.
После того как под видом «спасения мира в последнюю минуту» Англия и Франция при поддержке США выдали Гитлеру Чехословакию, следующим актом подталкивания фашистской агрессии против СССР стало предательство ими Польши.
«Советское правительство, — указывается в Тезисах ЦК КПСС „50 лет Великой Октябрьской социалистической революции“, — предпринимало энергичные усилия для создания системы коллективной безопасности в Европе с тем, чтобы преградить путь войне. Эти усилия натолкнулись на сопротивление западных политиков — „мюнхенцев“, стремившихся направить фашистскую агрессию против СССР и вступить в союз с Гитлером. В этой сложной обстановке Советский Союз заключил договор о ненападении с Германией, который расстроил расчеты империалистов и позволил выиграть время для Укрепления обороны страны. Но предотвратить войну в тех условиях оказалось невозможным. При попустительстве правящих кругов Запада гитлеровская Германия развязала вторую мировую войну».
Что представляли собой англо-французские военные гарантии Польше? Такими гарантиями принято считать комплекс военно-политических обязательств, взятых Англией и Францией по отношению к Польше, и соответствующих соглашений, заключенных между этими странами в марте — сентябре 1939 года.
31 марта 1939 года английское правительство от своего имени и от имени французского правительства заявило, что будет оказывать Польше возможную помощь, если над ее безопасностью нависнет угроза. Односторонняя английская гарантия Польше 6 апреля была заменена предварительным двусторонним соглашением о взаимной помощи между Англией и Польшей. Окончательно англо-польский союз был оформлен в виде Соглашения о взаимной помощи и секретного протокола, подписанных в Лондоне 25 августа.
Статья первая англо-польского Соглашения о взаимной помощи гласила: «В случае если одна из Договаривающихся сторон будет вовлечена в военные действия с европейской державой вследствие агрессии, совершенной этой последней против указанной Договаривающейся стороны, другая Договаривающаяся сторона немедленно окажет Договаривающейся стороне, вовлеченной в военные действия, всю зависящую от нее поддержку и помощь».[1] Под «европейской державой», как следовало из секретного протокола, подразумевалась Германия.
В свою очередь, Франция подтвердила союзнические обязательства в отношении Польши. «Франция и Польша, — говорилось в официальном заявлении главы французского правительства Даладье, — дают друг другу немедленные и прямые гарантии в отношении любой прямой или косвенной угрозы, которая представляла бы собой посягательство на их жизненные интересы».
Эти торжественные и далеко идущие обязательства западные державы выполнять не собирались. Польша, как и ранее Чехословакия, стала разменной монетой в их политике подталкивания фашистской агрессии против СССР.
Главным тезисом западных историков и мемуаристов, стремящихся оправдать отказ английских и французских правящих кругов от выполнения военных гарантий, является утверждение, что в сентябре 1939 года Англия и Франция потому якобы не были способны дать вооруженный отпор фашистской Германии, что она «имела решающее военное превосходство».[2] Бывший английский премьер Макмиллан в своих мемуарах утверждает, что Великобритания не была готова к войне «в экономическом отношении». Его соотечественник Селби объясняет бездействие Англии и Франции после нападения на Польшу тем, что «эти две страны очень мало могли повлиять на исход польской кампании».[3] Француз-скин историк Гальтье-Буасьер утверждает, что «Франция была слаба». По существу, этой же точки зрения придерживается профессор Стэнфордского университета Райт, который делает вывод, что «ни одна из западных держав не могла оказать помощь Польше по крайней мере в течение первых двух недель войны».
На основе многих, в том числе неопубликованных, источников, не известных советскому читателю, Кимхе показывает несостоятельность этой легенды. И у него есть к тому веские основания.
Фашистская верхушка Германии после захвата Австрии, Чехословакии и Клайпеды хорошо усвоила подлинную суть политики умиротворения. «Наши враги, — говорил Гитлер, — всего лишь убогие черви. Я видел их в Мюнхене. Они не пойдут дальше установления блокады».[4] Фашистский генералитет опасался войны на два фронта, однако анализ двурушнической политики западных держав по отношению к Польше позволял Гитлеру и его окружению извлекать из этой политики максимум выгоды. 22 августа 1939 года, за восемь дней до нападения на Польшу, Гитлер заявил на совещании с генералами: «В действительности Англия поддерживать Польшу не собирается».[5]
Сущность политики западных держав по отношению к Польше, подлинная глубина совершенного предательства и степень вероломства правящих кругов Запада раскрываются при ознакомлении с некоторыми оперативными документами англо-французского командования, разработанными на основе данных Польше гарантий, а также с практическими военными мерами, предпринятыми этими странами после нападения Германии на Польшу.
В одном из директивных английских документов по планированию войны прямо говорилось: «Судьба Польши будет определяться общими результатами войны, а последние, в свою очередь, будут зависеть от способности западных держав одержать победу над Германией в конечном счете, а не от того, смогут ли они ослабить давление Германии на Польшу в самом начале».[6]
Между тем западные державы имели реальные возможности нанести в первой половине сентября 1939 года достаточно сильный удар по Германии, который мог бы существенно изменить положение на польско-германском фронте. В своей книге автор приводит убедительные цифровые данные на этот счет. Оценивая военный потенциал фашистской Германии в тот период, нельзя не учитывать, что захват Австрии и особенно Чехословакии, гонка вооружений и интенсивное строительство привели к значительному росту этого потенциала. Тем не менее вооруженные силы фашистской Германии в 1939 году не были готовы к ведению длительной войны на два фронта с достаточно сильным противником.
История свидетельствует, что миф о решающем военном превосходстве Германии был искусственно создан совместными усилиями англо-французских правящих кругов и штабов, а также фашистской пропагандой. Типичной в этом отношении была разительная противоречивость в оценках германских ВВС.
В конце 1969 года западногерманский журнал «Шпигель», подчеркивая пропагандистский характер хвастливого заявления Геринга о том, что «с помощью авиации он разыщет английский флот и будет гонять его с места на место вокруг Британских островов», писал, что «в действительности командование ВВС не могло выделить ни одного бомбардировщика для Западного фронта. Что касается возможностей бомбардировать Англию, то они также были ограниченны».[7]
Реально германские ВВС имели около четырех тысяч самолетов. Однако незадолго до начала второй мировой войны посол США в Лондоне Джозеф Кеннеди передал Чемберлену данные американской военной разведки, из которых следовало, что ВВС Германии насчитывали в пять раз больше боевых самолетов, чем Великобритания, и в одиннадцать раз больше, чем США. Большую активность в этом проявил профашистски настроенный американский летчик Линдберг, который, прибыв в Европу, внушал высокопоставленным государственным и военным деятелям союзников, что «воздушная мощь Германии больше всех европейских стран, вместе взятых». Автор, говоря об этом, замечает, что Линдберг преуспел в своем деле «куда лучше, чем нацистская пропаганда».
Французский министр авиации Ги ля Шамбр заявил, что Германия якобы имеет в своем распоряжении 12 тысяч самолетов. Ллойд Джордж, выступая 19 мая 1939 года в палате общин, высказал предположение, что «у немцев уже имеется двадцать тысяч танков и тысячи бомбардировщиков».
Следует, однако, отвести как несостоятельные доводы тех буржуазных историков, которые исходят в своих расчетах из подобных цифр. Фашистская пропаганда могла оказывать воздействие на военно-политические решения союзников, но подлинное или близкое к нему соотношение сил было, конечно, известно высшему политическому и военному руководству Англии, Франции и США.
Более того, имеются данные, что видные английские государственные деятели преднамеренно искажали сведения своей разведки в пользу Германии, с тем чтобы не допустить даже обсуждений каких-либо эффективных военных мер помощи Польше.
Кимхе приводит в своей книге сенсационный факт о том, что Чемберлен лично внес «поправку» в оценку германских ВВС, представленную ему разведывательной службой ВВС Англии. В результате цифровые данные, характеризующие немецкие ВВС, оказались в два раза выше данных разведки.[8]
Конкретные решения стратегического и оперативного характера принимались не на основе этих преднамеренно раздутых цифр. Они определялись в первую очередь последовательным курсом правящих кругов Англии, Франции и США, которые всеми имеющимися в их распоряжении средствами направляли фашистскую агрессию на Восток, против СССР, стремились заставить Германию отказаться от войны на Западе и пойти с ними на сделку. В 1938 году одна такая сделка им удалась — за счет Чехословакии. Теперь терновый венец был уготовлен Польше. Первые же дни войны показали, что у Англии и Франции нет планов оказания Польше эффективной военной помощи.
9 сентября 1939 года, когда начались переговоры польского командования с начальником имперского генерального штаба Англии генералом Айронсайдом, поляки смогли в этом убедиться. На их просьбу о безотлагательной военной помощи (передовые части немецко-фашистских войск в это время находились в непосредственной близости от Варшавы) Айронсайд, как свидетельствуют польские документы, ответил, что действия на континенте — это дело французского командования, и посоветовал «закупить известное количество вооружения в нейтральных странах». Переброска английских войск во Францию, начавшаяся 4 сентября, проходила крайне медленно. В те дни, когда Польша один на один сражалась с превосходящим по силе врагом, Англия вообще не бросила в бой против немецко-фашистских войск на Западе ни одного своего солдата.
Цинизм английских политиканов, казалось, не имел предела. Когда к министру авиации Буду обратились с предложением поджечь зажигательными бомбами лесные массивы в Германии, он ответил: «Этого мы не можем сделать, так как лес в Германии — частная собственность… Завтра вы меня попросите бомбардировать Рур, но это тоже частная собственность».
В том же духе действовали и французские правящие круги. 10 сентября Гамелен сообщил польскому правительству в ответ на его запрос о помощи: «Больше половины наших дивизий северо-восточного театра военных действий ведут бои». Под этим подразумевалось ограниченное наступление, предпринятое девятью французскими дивизиями 9—12 сентября в предполье Западного вала.
Но, продвинувшись на узком 25-километровом участке фронта в условиях незначительного сопротивления противника (фашистские войска получили приказ уклоняться от боя), англо-французское командование прекратило и это наступление. Затем было обещано начать наступление 17 сентября, наконец, 20-го, но все это оказалось обманом.
Генерал де Голль пишет в своих мемуарах: «Когда в сентябре 1939 года французское правительство по примеру английского кабинета решило вступить в уже начавшуюся к тому времени войну в Польше, я нисколько не сомневался, что в нем господствуют иллюзии, будто бы, несмотря па состояние войны, до серьезных боев дело не дойдет. Являясь командующим танковыми войсками 5-й армии в Эльзасе, я отнюдь не удивлялся полнейшему бездействию наших отмобилизованных сил, в то время как Польша в течение двух недель была разгромлена бронетанковыми дивизиями и воздушными эскадрами немцев».[9]
Представитель главного командования сухопутных войск (ОКХ) в ставке Гитлера генерал Форман позднее отмечал, что германо-польская война была для фашистской Германии «танцем на бочке с порохом, к которой уже был приставлен фитиль. Если бы, — продолжал он, — пришли в движение силы (западных союзников Польши. —
В условиях подавляющего превосходства противника, грубейших просчетов, а затем и позорного бегства буржуазных правителей Польши польский народ понес огромные жертвы, но сумел нанести существенный урон врагу. Героическая оборона Варшавы, так же как подвиг защитников Вестерплятте и Модлина, Хеля и Гдыни, навечно останется символом мужества и стойкости польского народа. Общие потери немецко-фашистских войск на польском фронте составили около 42 тысяч человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Было уничтожено значительное количество немецкой военной техники, в том числе до 1000 танков и бронемашин, около 600 самолетов. Совершенно иная картина выявилась на Западном фронте. В сводке германского верховного ко мандования от 18 октября 1939 года было объявлено о следующих потерях немцев на Западном фронте: 196 человек убито, 356 ранено, 144 пропало без вести. Потеряно 11 самолетов.[10]
Так на практике выполнялись «немедленные и прямые гарантии» Запада оказать Польше «поддержку и помощь». Историки ГДР справедливо отмечают, что «это было редкое искусство ведения войны (Англией и Францией. —
В час смертельной опасности западные союзники бросили Польшу на произвол судьбы. Правящие круги Запада надеялись, что гитлеровские армии, быстро двигавшиеся на Восток, с ходу вторгнутся в пределы Советского Союза. Поэтому они не только не хотели помогать истекавшей кровью Польше, но, наоборот, ждали ее скорейшего поражения. Всем своим поведением правители западных держав давали понять Гитлеру, что он может напасть на СССР, не опасаясь за свои тылы. Предательство западных держав, стоившее польскому народу огромных жертв, было, как и в случае с Чехословакией, страшной данью гитлеровским сатрапам за их неоднократно декларировавшиеся намерения сокрушить Советский Союз.
Своим содержанием книга Кимхе, помимо воли ее автора, подтверждает этот вывод. Слова «помимо воли ее автора» здесь не случайны, так как в анализе причин фактического отказа правящих кругов Запада от выполнения «военных гарантий» Польше автор книги лишь однажды близок к правильному выводу. «Концепция нацистской Германии как бастиона против русского коммунизма, — пишет он, — была воспринята значительно шире среди правящих и высших классов Англии и Западной Европы, чем это может предполагать новое поколение тридцатью годами позднее». В основном же автор, следуя, как заметят читатели, своему субъективистскому тезису, что «войны чаще всего являются результатом скорее выдуманных, чем реально сложившихся ситуаций», пытается объяснить политику западных держав и бездействие англо-французского командования то «стремлением Чемберлена к миру», то «страхом перед мощью Германии», что опровергается приводимыми им же самим цифровыми данными, а чаще всего «плохой работой западных разведок». Не случайно столь наивным звучит его заключение, где он главный урок событий первых двух недель сентября 1939 года сводит к необходимости создания Международного разведывательного агентства. По мнению Кимхе, это агентство устранит «те опасные разведывательные выводы, которые… были в основе большинства главных военных столкновений прошлого и могут легко привести к новому, более тяжелому конфликту».
Последовательное разоблачение главного виновника второй мировой войны — международного империализма остается за пределами той цели, которую поставил себе автор книги. Между тем уроки событий, рассматриваемых в книге Кимхе, в первую очередь свидетельствуют, что антисоветская политика западных держав была и остается основной причиной международной напряженности.
Коренное изменение обстановки в Европе в результате разгрома фашистской Германии и образования содружества социалистических государств, в состав которых входят братские Польша и Чехословакия, поставило мощный барьер на пути милитаристских сил. Однако эти силы, опирающиеся на агрессивную антикоммунистическую политику США, ФРГ и их союзников по НАТО, делают ставку на войну.
Весьма актуальными, имеющими крупное международное значение являются в этой связи документы международного Совещания коммунистических и рабочих партий в Москве (1969 г.). «Важнейшая форма борьбы против угрозы развязывания империализмом новой мировой войны, — говорил тов. Л. И. Брежнев в своем выступлении на Совещании, — это организация коллективного отпора действиям агрессоров в случаях, когда они в том или ином районе мира начинают военные авантюры».
События, которым посвящена предлагаемая читателю книга, указывают на глубокую историческую обоснованность этого положения.
Несмотря на отмеченные недостатки, книга Кимхе привлекает внимание советских читателей, поскольку приводимый в ней фактический материал при критическом отношении к выводам автора позволяет правильно оценить предательскую политику правящих кругов Англии и Франции в предвоенные годы, потворствовавших развитию гитлеровской агрессии.
Полковник О. А. Ржешевский,
кандидат исторических наук
Введение
Среди оставшихся в живых английских и немецких генералов существует общее мнение, что вторую мировую войну немцы проиграли вследствие того, что приковали себя к определенным решающим битвам, из которых им следовало бы своевременно выйти.
Основная идея данной книги состоит в том, что в действительности в ходе всей войны, на всех театрах военных действий наиболее истребительной и решающей была та битва, с которой не стали связывать себя ни Англия, ни Франция, — «несостоявшаяся битва» периода первых трех недель сентября 1939 года.
Она повлекла за собой больше человеческих жертв, чем все другие битвы, вместе взятые, — по меньшей мере двадцать миллионов. Эта несостоявшаяся битва фактически игнорировалась историками — исследователями второй мировой войны, не упоминалась политиками и была оправдана генералами.[11]
Многие факты, непосредственно относящиеся к этому событию, были, очевидно, либо изъяты из официальных описаний событий и правительственных архивов союзников, либо преднамеренно извращены перед тем, как представить их правительствам, принимавшим решения летом 1939 года.
Суть обстановки сводилась к тому, что в течение второй недели сентября 1939 года, когда война в Польше еще не была завершена, немецкие войска Западного фронта занимали позиции на линии Зигфрида,[12] строительство которой еще не было завершено. Они насчитывали в своем составе всего 8 недоукомплектованных кадровых дивизий и 25 недоукомплектованных территориальных, резервных дивизий и дивизий местной обороны — в целом 33 наиболее слабо обученных, плохо вооруженных соединения, которые вряд ли можно было бы назвать иначе, чем разношерстной командой местной обороны. У французов к моменту завершения мобилизации было на Западе 85 дивизий. (По этому вопросу существуют некоторые расхождения во мнениях и в подсчете, но даже наименьшая из приводимых цифр — 72 дивизии на Западе.)
Больше того, значительную часть немецких войск составляли молодые рекруты, многие из которых ни разу не стреляли боевыми патронами, а общие запасы боеприпасов у этих соединений были рассчитаны всего на три дня боевых действий. Документы немецкой разведки показывают, что на Западе Германия оставалась незащищенной. Генерал Вестфаль, бывший в то время офицером штаба дивизии на линии Зигфрида, считает, что, если бы союзники предприняли наступление в начале сентября, они достигли бы Рейна и, возможно, форсировали бы его без серьезного противодействия со стороны немцев. Однако нет никаких очевидных подтверждений тому, что возможность подобного наступления когда-либо обсуждалась в английском или французском генеральных штабах или в правительствах этих стран.
Правительства Англии и Франции, оправдывая свои действия, ссылались на широко распространенные в их странах пацифистские настроения и на нежелание солдат английской и французской армий воевать. Данная книга покажет, что это неправда; наоборот, в этих странах на политических и военных руководителей оказывалось большое давление, чтобы завязать решительное сражение, а политические и военные руководители не верили в успех такого сражения (или в самих себя?).
По моему мнению, собранные здесь материалы показывают необходимость основательного пересмотра существующих приемов и практики информации через дипломатические и разведывательные каналы.
В частности, вызывает сомнение ценность дипломатических миссий, которые стали известны как компетентные каналы информации своих правительств.
Возможно, что передача точной информации — дело политически слишком сложное, чтобы в дальнейшем оставлять его в ведении дипломатов и других официальных лиц. Страна, которая найдет в себе мужество первой отбросить устаревшие шаблоны дипломатии и шпионажа, не только получит значительные непосредственные преимущества и сбережет огромные деньги, но и проложит путь новому пониманию международных отношений, без которого народы будут продолжать жить в страхе без достаточных оснований и подозревать друг друга, а в случае необходимости не сумеют распознать подлинную опасность, которая может нависнуть над ними.
1. Три легенды
Современная история должна рассматривать неделю, начавшуюся 7 марта 1939 года, как одну из самых странных и наиболее многозначительных по своим последствиям. Эта неделя описывалась в больших подробностях и с большим пристрастием, чем любая другая; и все же, сколь бы знакомой она нам ни казалась, по, когда мы вновь возвращаемся к ней, располагая дополнительными официальными, личными и ранее хранившимися в тайне документами, мы неожиданно сталкиваемся с одним абсолютно неопровержимым фактом: современная картина той роковой мартовской недели воспроизведена людьми, находившимися в полном неведении относительно ее истинного содержания.
Ни английская, ни немецкая, ни французская, ни польская, ни швейцарская дипломатические службы и разведки не сумели добыть детальную, конкретную и прежде всего точную информацию, на которой их правительства должны были основывать свои решения и действия. Изучение архивов тех лет, непосредственно предшествовавших войне, показало полный провал как дипломатической, так и секретной разведывательных служб в вопросах сбора и передачи своим правительствам информации.
Именно провал этих служб в конечном счете сделал возможной последнюю большую войну, ибо без точной и детальной информации войну предотвратить нельзя.
Существует другая, и возможно даже более опасная, сторона такого провала в обеспечении надежной информацией, которая обусловлена тем, что ее место, как мы увидим, заняли страх и преувеличение — главные характерные черты кризиса, который предшествовал началу войны в 1939 году. И все же точная информация могла быть доступной для дипломатов и секретных разведывательных служб в первую очередь тех стран, которых это непосредственно касалось, как никогда раньше, ибо эта информация была где-то там, в передаточных каналах. Как же получилось, что она не дошла до своего назначения?
Понятно, что нас интересует нечто еще более важное, чем ответы на два первоначальных вопроса, а именно: было бы возможно военное поражение гитлеровской Германии в течение первых недель войны в сентябре 1939 года, и если было, то что помешало его осуществлению?
Однако, прежде чем вернуться к решающей мартовской неделе, небесполезно рассмотреть странный комплекс страха, который преследовал британское и французское правительства и поддерживавшие их круги во время мюнхенского кризиса. Как мы уже теперь знаем, страх не был определяющим фактором при урегулировании кризиса в Мюнхене, однако события мюнхенского периода являют собой поучительный пример того, как складывались правительственное мнение и оценка обстановки.
Три письма от Тома Джонса, этого «серого преосвященства»,[13] связующего звена между правительством Чемберлена[14] и газетой «Таймс», души газеты «Обсервер»[15] и кливлендской группы Асторов,[16] дают большее представление о настроениях тех дней, чем целый том избранных документов.
23 сентября 1938 года Джонс писал своему близкому другу Абрахэму Флекснеру, директору института перспективных исследований Принстонского университета, что англичане считались с возможностью войны, так как французские министры «умоляли наших любой ценой избежать войны. Они могли поднять в воздух только 700 самолетов!». Более того, британские министры Самуэль Хор и Кингсли Вуд,[17] ответственные за противовоздушную оборону страны, «знали, что Лондон беззащитен от ударов Германии». В конце письма Джонс отмечал, что в руководящих кругах Лондона царит подавленное настроение и стыд и здесь хотели бы знать, можно ли еще что-либо предпринять, чтобы спастись «от краха».
Спустя два дня, как раз накануне Мюнхенской конференции, Джонс опять пишет Флекснеру, что за всеми разговорами и газетными публикациями, за всеми тревогами и экскурсами в будущее «скрыт душевный страх министров в Лондоне и Париже». Небольшой по масштабам опыт испанских событий был достаточен, чтобы заставить их страшиться за судьбу населения своих огромных городов. Джонс отмечает, что лорд Брэнд показал ему написанное педелей раньше письмо Линдберга,[18] в котором «он говорит, что воздушная мощь Германии больше всех европейских стран, вместе взятых, и что ни мы, ни Франция не смогли бы предотвратить полного разрушения крупнейших столиц».
Четыре дня спустя, 29 сентября, в день Мюнхена, Том Джонс вновь возвращается к этому вопросу в третьем и более многозначительном письме своему близкому другу. Он беседовал с Линдбергом, и этот разговор произвел на Джонса определенное впечатление. «После моего разговора с Линдбергом в понедельник, — пишет он, — я встал на позиции тех, кто добивается мира ценой унижений. Это объясняется общей картиной нашей относительной неподготовленности к войне в воздухе и на суше, нарисованной Линдбергом, а также его убеждениями, что демократии были бы разгромлены безусловно и окончательно».
Далее Джонс пишет о том, как Артур Солтер, один из руководителей либеральной партии и видный деятель Лиги наций, пришел к такому выводу: следовало откровенно сказать чехам, что никакие возможные меры Англии не спасут Чехословакию от уничтожения. Джонс также рассказывает, как изложил Стэнли Болдуину[19] все, что узнал от авторитетных людей, и внушал ему, что он «своим выступлением в палате лордов, как первоначально было запланировано, мог бы спасти страну от войны». Болдуин стоял «за мир любой ценой». Затем Джонс воспользовался одной из автомашин Асторов и послал Линдберга встретиться с Ллойд Джорджем[20] в Чарте, «с тем чтобы тот мог из первых рук узнать мнение эксперта по авиации относительно наших шансов».
Наконец, Джонс написал еще одно, четвертое, письмо, изложив в нем ту информацию, которой руководители видов вооруженных сил снабдили премьер-министра и которую последний должен был взять за основу своей позиции на мюнхенских переговорах.
Военно-морской флот будет готов к войне через год; армия и военно-воздушные силы — к концу 1941 года. В отношении французов Джонс высказывал мнение, что «если бы был созван французский парламент, то не более десяти депутатов проголосовали бы за войну. Если бы правительство покинуло Париж с началом бомбардировок, вполне вероятно, здесь, в Париже, было бы создано временное коммунистическое правительство. Французский крестьянин готов к ведению в войне оборонительных действий, но не наступать на укрепления линии Зигфрида».
Это не была отдельная или крайняя точка зрения. Такой точки зрения придерживался штаб ВВС, разделяя мрачные предчувствия Линдберга и политические выводы, которые из этого сделало правительство Чемберлена.
Шолто Дуглас, бывший в то время помощником начальника штаба ВВС, вспоминает реакцию своих коллег по службе: они не могли понять «тех, кто хотел, чтобы мы пошли на риск войны с Германией во времена Мюнхена». Суровые факты, свидетельствовавшие о том, что военно-воздушные силы Великобритании существенно уступали ВВС Германии, вызывали у него «чувство постоянно усиливавшейся тревоги по мере продолжения политических переговоров в течение тех недель лета 1938 года». Он был убежден, что Англия и, особенно, Лондон «были бы открыты для ужасных и, возможно, гибельных ударов со стороны немецких военно-воздушных сил». Находясь в отчаянном настроении, он высказал свои взгляды Сайрилу Ньюоллу, своему шефу, который разрешил ему изложить их перед штабом ВВС. Эти взгляды легли в основу оценки, подготовленной для министра Кингсли Вуда, который в свою очередь передал документ кабинету министров. «Помня об этой важной информации, Чемберлен должен был соответственно вести себя в мучительных переговорах, которые закончились Мюнхеном», — напоминает нам Шолто Дуглас.
Болдуин, Линдберг и штаб ВВС — это было тяжелое бремя, с которым Чемберлен ехал в Мюнхен. Они внушили ему то, что он и ожидал от них: первую из легенд — превосходство Германии в подготовленности к войне на суше и в воздухе.
Больше того, это было кульминацией серии докладов, подготовленных начальниками штабов видов вооруженных сил для комитета имперской обороны, сводившихся к тому, что Англия не готова к войне, что ее вооруженным силам и промышленности потребуется еще определенное время для перевооружения и что французы не в состоянии вести наступательные операции против Германии ни на суше, ни в воздухе.
Французы также попали под влияние высказываний Линдберга. Командующий военно-воздушными силами генерал Вюйльмэн был настолько ошеломлен сообщением Линдберга, что, информируя своего премьер-министра Даладье накануне его отъезда на конференцию в Мюнхен, заявил, что за первые несколько дней войны Франция останется без военно-воздушных сил. В Мюнхене представитель Геринга генерал Боденшатц по секрету сообщил помощнику французского военно-воздушного атташе Полю Стэлэну (который был также и сотрудником французского Второго бюро), что военно-воздушные силы Германии находятся в готовности нанести молниеносный удар по Чехословакии. У чешских границ сосредоточены две тысячи боевых самолетов и уже в течение многих недель готовятся к операции. Бомбы подвешены, экипажы отработали выполнение поставленных им задач.
Стэлэн передал конфиденциальную информацию Боденшатца французской делегации и после мюнхенского соглашения заметил, что для немецкой авиации не было надобности предпринимать боевые действия. Со стороны военно-воздушных сил Германии было достаточно простой угрозы, чтобы держать Европу в состоянии нервозности, что, можно сказать, явилось решающим фактором в дипломатических успехах Германии. Угроза использования военно-воздушных сил позволяла Германии осуществлять захваты, не прибегая к войне. Немецкие руководители не без оснований были довольны своими военно-воздушными силами как инструментом осуществления своей политики.
Однако в это время нацистских руководителей занимали совершенно иные проблемы. Они и не думали о бомбардировке Лондона или Парижа, потому что изыскивали способы предотвратить катастрофу у себя дома. Высшее руководство вооруженных сил разделилось, и часть его проявляла открытое вероломство по отношению к Гитлеру. Некоторые из военных руководителей планировали арест и свержение Гитлера, другие стремились получить гарантии, что Германия не окажется вовлеченной в войну ни против Франции, ни против Англии.
Оценку обстановки, данную начальником штаба оперативного руководства вермахта генералом Йодлем на Нюрнбергском процессе, необходимо сравнивать с оценкой англичан и французов. 4 июня 1946 года адвокат йодля доктор Экснер спросил своего подзащитного, верил ли он, что конфликт Германии с Чехословакией мог быть локализован.
Йодль ответил, что был убежден в этом. «Я не мог себе представить, — сказал он, — чтобы фюрер, учитывая положение, в котором мы находились, вступил с Англией и Францией в военный конфликт, который привел бы нас к немедленному краху».[21]
Этот вопрос он обсуждал с генералом Штюльпнагелем 8 сентября 1938 года, когда тот явился к Йодлю, обеспокоенный тем, что Гитлер может отойти от первоначально намеченной линии и тем самым «втянет Германию в военные действия, несмотря на угрозу французского вторжения». Йодль полностью разделял опасения Штюльпнагеля. Его беспокоила слабость немецкой позиции. «Не вызывало никакого сомнения, — заявил Йодль на Нюрнбергском процессе, — что против сотни французских дивизий нельзя было устоять силами пяти боевых и семи резервных дивизий на западных оборонительных сооружениях, которые были не чем иным, как огромной строительной площадкой. С военной точки зрения это было невозможно», — добавил он с полной уверенностью.
Такой же точки зрения придерживался и Фабиан фон Шлабрендорф, один из оставшихся в живых участников попыток сместить Гитлера. Шлабрендорф был убежден, что бескомпромиссная позиция западных держав летом 1938 года не повлекла бы за собой никакого риска войны. Оккупация немцами Австрии в марте 1938 года со всей очевидностью показала, утверждает он, что немецкая армия никоим образом не была готова в то время вести большую войну, «особенно если такая война означала военные действия сразу на нескольких фронтах». По мнению Шлабрендорфа, даже нападение на одну Чехословакию поставило бы немцев перед серьезными трудностями; у них все еще не было необходимого вооружения и техники для прорыва чешских пограничных оборонительных сооружений.
«Если бы Англия и Франция вступили в войну против Германии в то время, когда она была бы занята боевыми операциями против Чехословакии, нет сомнения, что последовало бы очень быстрое поражение Германии». Шлабрендорф убежден, что все это было известно британской секретной службе, и он не может поверить, чтобы Чемберлен и его правительство не были в свое время проинформированы об этом.
Генерал фон Манштейн, который не был связан с движением, направленным на то, чтобы заменить Гитлера, позднее подтвердил это мнение. На Нюрнбергском процессе (9 августа 1946 года) он заявил, что, если бы война вспыхнула в 1938 году, немцы не смогли бы успешно защищать ни «нашу западную границу, ни наш польский фронт». У него не было никаких сомнений, что, «если бы Чехословакия защищалась, мы были бы приостановлены ее оборонительными сооружениями, так как не имели средств для их прорыва». Когда позднее Гитлер на месте ознакомился с системой обороны чехов, он сам признал, что немецкие армии встретили бы серьезную опасность и теперь он понял, почему его генералы настаивали на сдержанности. Однако в противоположность своим генералам Гитлер понимал умонастроения своих главных противников в Лондоне и Париже.
Английский министр иностранных дел лорд Галифакс[22] рассказывал своему другу, настоятелю Вестминстерского собора, что он никогда не читал «Майн кампф», больше того, он не скрывал своего намерения, став министром иностранных дел после отставки Идена в феврале 1938 года, сделать все возможное, «чтобы, не переходя границ чести, предотвратить войну», которую, по его убеждению, Англия в то время проиграла бы наверняка.
В те месяцы между Мюнхеном и роковой неделей в марте Галифакс в переписке со своими послами постоянно останавливался на последствиях для английской внешней политики, вызванных отсутствием достаточной военной мощи для поддержания твердого курса. 1 ноября 1939 года[23] он сказал своему послу в Париже Эрику Фиппу, что «впредь мы должны считаться с германским превосходством в Центральной Европе». Это было точным отражением взглядов правительства непосредственно после Мюнхена. В душе они все еще верили, что мир был возможен, и успокаивали себя (и страну) контролируемыми размерами перевооружения.
Ключ к пониманию такого положения находится в двойственном характере английского перевооружения. Цель перевооружения была строго оборонительной; оно было просто перестраховкой на тот случай, если в будущем не оправдаются надежды относительно мирных намерений Германии в отношении Англии. Ни до, ни после Мюнхена перевооружение не преследовало цели бросить вызов господствующему положению Германии в Центральной Европе. Более уместным для нашего исследования будет выяснение вопроса: произошли ли какие-либо изменения в таком взгляде на перевооружение после оккупации немцами Чехословакии.
Это возвращает нас к той мартовской неделе 1939 года, когда весь страх, неосведомленность, неправильная информация и обеспокоенность за сохранение мира «любой ценой» завершились рядом как будто бы не связанных между собой событий, которые должны были привести к периоду конфронтации Германии и вызова ей, несмотря на все прежние противоположные намерения. В начале недели ни у кого из членов английского кабинета не было тревожных предчувствий. Военный министр Хор-Белиша вносил последние штрихи в подготовленную оценку состояния армии, которую он собирался представить парламенту в среду, 8 марта, и в которой даже не упоминалось слово «Германия». Министр внутренних дел Самуэль Хор был занят подготовкой речи перед своими избирателями на ежегодном собрании в Челси в пятницу, 10 марта. Он собирался сделать несколько ссылок на заметное улучшение в международных отношениях и по этому поводу советовался с премьер-министром. Чемберлен рекомендовал ему развенчать точку зрения тех, кто считал, что война неизбежна, и подчеркнуть большие возможности для сохранения мира.
Премьер-министр устроил конфиденциальный инструктаж представителей прессы в четверг, за день до того, как Самуэль Хор должен был произнести свою заверительную речь в Челси. Чемберлсн сказал собравшимся, что в Европе наконец «устанавливается период спокойствия» и имеются хорошие перспективы скорого соглашения по разоружению. Хор в своем выступлении был еще более красноречив. Он рисовал картины встречи глав европейских государств, которые совместно разработают основы «для новой золотой эры мира». Он подверг критике тех, кто высказывал опасения по поводу возможного начала войны. Теперь очевидно, что ни Чемберлен, ни Хор не имели намерений ввести в заблуждение общественность; они сами верили в то, о чем говорили. Кабинет министров не предвидел никаких тревог или беспокойства. Премьер-министр после своей встречи с представителями прессы уехал на субботу и воскресенье развлечься рыбной ловлей; министр иностранных дел уехал на отдых в Оксфорд. Пресса воспользовалась намеками и указаниями сведущих людей в Уайтхолле. Газеты приветствовали новые веяния и видели в предстоящем визите в Германию министра торговли Англии Оливера Стейнма еще один шаг по пути урегулирования серьезных спорных вопросов в Европе.
На самом деле постоянный заместитель министра иностранных дел Александер Кадоган только что получил заверптельное личное письмо от английского посла в Берлине Невиля Гендерсона, написанное 9 марта, вместе с исключительно конфиденциальным обзором англо-германских отношений. Гендерсон отмечал в своем письме, что он все еще слышит «дикие рассказы о готовящемся нападении, но я, откровенно говоря, не верю ни одному сказанному слову. До тех пор, пока мы спокойно занимаемся подготовкой нашей обороны, все будет, по моему мнению, хорошо. Немцы сами остро нуждаются в мире».
По возвращении из Оксфорда министр иностранных дел 13 марта ответил Гендерсону личным письмом, в котором писал, что он тоже почувствовал «ослабление напряженности»: утихли слухи и страхи и у него не сложилось впечатления, что «правительство Германии планирует ту или иную выходку в каком-либо конкретном месте». Но все же они (немцы), добавил он в скобках, проявляют «нездоровый интерес к словацкой проблеме».
Это был до странности безмятежный ответ, если учесть, что два дня назад, 11 марта, уже после того, как пресса сообщила об обнадеживающем повороте событий, и после заверительного выступления Хора в Челси старший офицер разведки при министерстве иностранных дел принес Кадогану тревожную информацию. Он сообщил, что из надежных разведывательных источников ему стало известно о планируемой Германией оккупации Чехословакии «в ближайшие 24 часа».
Кадоган обратил внимание на эту информацию, но, казалось, не был ни убежден в ее правдивости, ни потрясен близостью нависшей угрозы. Он сообщил об этом министру иностранных дел, очевидно поделившись своими сомнениями, так как Галифакс решил ничего не предпринимать и продолжал заниматься своими личными планами отдыха на воскресный день.
Чемберлен также был поставлен в известность об этом, но и он решил не реагировать на столь неправдоподобное известие, чтобы не помешать себе поразвлечься рыбной ловлей. Не возникло никакой тревоги ни у начальника имперского генерального штаба, ни у французов. Все эти люди были удивлены, когда 15 марта немцы оккупировали Прагу. Этого никто не ожидал. Механизм дипломатической и разведывательной связи как-то не сработал.
И здесь, как и в последующем, опять возникает необходимость четкого выяснения источника ошибки. Информация достигла министерства иностранных дел. Французские власти также были информированы. Почему эта информация не была проверена; почему не были приняты меры предосторожности; почему ни Чемберлен, ни Галифакс не придали информации никакого значения? Ведь после Мюнхена прошло всего-навсего шесть месяцев. Напрашивается вывод, что не только Чемберлен и Галифакс, но и весь состав кабинета и большинство руководителей вооруженных сил и служб не хотели верить информации относительно нависшей угрозы уничтожения Чехословакии и нарушения мюнхенского соглашения. Имеющиеся материалы не позволяют делать иной вывод, и в значительной степени это относится и к положению во Франции. Французы, пожалуй, получили более точную информацию от своего посольства в Берлине. У них нет никаких оправданий считать себя не осведомленными в отношении намерений Гитлера. И все же, как и их английские коллеги, французы отказались поверить полученной информации.
Это нашло отражение в передовой статье газеты «Тайме» через сорок восемь часов после того, как секретная служба предупредила Кадогана в министерстве иностранных дел, что немцы собираются в поход на Прагу. «Если что и отличает этот год от предыдущего, — писала „Тайме“ утром в понедельник, 13 марта, — то это определенность, что Германия завершила свои требования к соседям, которые, по их собственному признанию, не были в состоянии добросовестно оспаривать эти претензии и все же отказались удовлетворить их, когда путь к спокойному урегулированию все еще оставался открытым».
Мюнхенское решение считалось трагичным, но справедливым. Следовательно, не было основания выступать против Германии. И именно этим объяснялась готовность правительства пойти на переговоры. «В сентябре развязку войны уже не сдерживали ни недостаток военных средств, ни недостойное нежелание правительства сдерживать ее», — объясняла «Тайме». Это было абсолютно неправильно, продолжала газета, но было бы также неправильно предполагать здесь или за границей, что быстрый прогресс в перевооружении привел к пересмотру внешнеполитических целей Англии. Время от времени правительство проявляло готовность идти на переговоры, и газета призывала английское правительство сделать «более широкое заявление» относительно своей политики мира, которое послужило бы основой сплочения всех людей доброй воли.
Газета «Тайме» не была одинока в своем оптимистическом взгляде на мартовские события. Английский посол возвратился в Берлин в середине февраля после «серьезной болезни», в подлинности которой ему стоило больших трудов уверить Риббентропа. Гендерсон хотел, чтобы немцы поняли, что его болезнь вовсе не была дипломатической формой выражения Англией своего отвращения к еврейскому погрому в ноябре прошлого года. Немцы приветствовали возвращение посла и подчеркивали это. А посол, в свою очередь, сообщил в Лондон о верных симптомах мирных намерений в высших правительственных кругах Германии, о миролюбивых оттенках в выступлениях Гитлера и добавил свои личные заверения, что немцы не предпримут никаких поспешных действий, хотя Мемель и Данциг в конце концов придется возвратить.
Насколько далеки от реальности были подобные предположения, видно из серии приказов, изданных имперской канцелярией в течение нескольких недель после мирного урегулирования в Мюнхене. Первым из них явилась «Временная директива», изданная Гитлером 21 октября 1938 года. Она предписывала вооруженным силам и отраслевым министерствам впредь «в любое время» быть готовыми ликвидировать остатки Чехословакии и оккупировать Мемель. Они должны также быть готовы ко всем случайностям, вытекающим из задач обороны границ и защиты от неожиданного воздушного нападения. Но центральным вопросом в директиве оставалась Чехословакия. «Мы должны быть готовы в любое время разгромить остатки Чехословакии, если ее политика станет враждебной по отношению к Германии. Целью является быстрая оккупация Богемии и Моравии».
Спустя четыре недели, 24 ноября 1938 года, Гитлер издал свое «первое дополнение» к директиве от 21 октября, подписанное Кейтелем. Фюрер приказал кроме задач, упомянутых в директиве, «осуществить необходимые приготовления для внезапного занятия свободного города Данциг». Через три недели Гитлер добавил еще одно указание к директиве. Подготовка к ликвидации Чехословакии должна продолжаться, «исходя из предпосылки, что не ожидается сколько-нибудь серьезного сопротивления».
13 марта, когда газета «Тайме» опубликовала успокаивающую редакционную статью, Риббентроп послал предупреждение немецкому посольству в Праге о необходимости быть наготове и принять меры, чтобы не было на месте никого из сотрудников посольства на случай, если чехословацкое правительство захочет с кем-либо связаться.
Из Будапешта регент Венгрии адмирал Хорти в тот же день телеграммой «сердечно поблагодарил» Гитлера. Необходимые приготовления осуществлены, информировал он фюрера. «В четверг, 16 марта, произойдет пограничный инцидент, за которым в субботу последует главный удар». Хорти заканчивал свое сообщение новыми заверениями в своей «непоколебимой дружбе и благодарности».
В тот же день Гитлер в продолжительном разговоре по телефону со словацким премьером Тиссо настаивал, чтобы последний объявил о независимости Словакии, тем самым обострив чешский кризис.
Быстрое нарастание кризиса отражалось в субботних и воскресных материалах прессы и радио Германии, Польши и Чехословакии. Немецкие, словацкие, чешские и венгерские войска пришли в движение. Одна словацкая миссия прибыла в Варшаву, другая — в Будапешт; одни правительства распускались, другие назначались. В этой суматохе в Берлин прибыл верховный комиссар Лиги наций в Данциге швейцарский профессор Буркардт. В воскресенье, 12 марта, он навестил своего старого друга, руководителя немецкого министерства иностранных дел Эрнста фон Вейцзекера; последний сообщил ему, что завершены последние приготовления для оккупации Праги. На следующий день они снова встретились, и Вейцзекер довольно подробно рассказал о возможных последствиях для Польши, Данцига и Мемеля, вытекающих из подготовляемой оккупации Чехословакии. Буркардт немедленно доложил о содержании этих бесед своему шефу в Женеве, политическому директору секретариата Лиги Фрэнку Уолтерсу.
Поделиться книгой: