Том 18. Счастливчик

— У вас дома всегда так здорово едят? — осведомляется Подгурин, облизывая губы.

— Что? — недоумевает Счастливчик.

— Вкусные, говорю, блюда такие у вас всегда готовят?

— Всегда!

— Ах, ты, хвастунишка! Дай ему щелчок по носу, кто стоит поближе! — хохочет Бурьянов.

— Нет, нет, подожди, Бурьяша, — смеется Подгурин, — мы его поисповедуем раньше. Пускай поврет.

И он делает такую лукаво-смешную физиономию, что все мальчики фыркают со смеха.

— Я никогда не лгу, — серьезно говорит Счастливчик.

— Уж будто? — щурится Бурьянов. — Не врешь? А ну-ка побожись, лилипут-девчонка! Побожись, что не врешь.

— Божиться грешно, — спокойно возражает Кира, — очень дурно божиться, особенно по пустякам.

— Ах, ты, святоша! Божиться грешно, видите ли, а хвастаться не грешно, скажешь? — не унимается Подгурин.

— Я не хвастаюсь!

— Врешь! А ну-ка повтори, что у вас каждый день едят за завтраком такую рыбу, компот, котлеты.

— Да, у нас всегда такие завтраки! — спокойно отвечает Кира, не понимающий, почему к нему так пристает этот долговязый мальчик.

— И одет ты всегда так хорошо?

— Как хорошо? — изумился Счастливчик.

— Ну, вот как на экзамене одет был: в бархат и кружева, точно его величество принц китайский! — говорит Подгурин.

— Я не видел, как одевается принц китайский, — говорит Счастливчик, — но бабушка любит, когда на мне бархатный костюмчик с кружевным воротником. Теперь я гимназист и носить его не буду больше. У меня форма, — заключает он.

— Не форсись, гимназист! Не гимназист ты, а девчонка или просто лохматая собачонка, или овца! — сердито крикнул Бурьянов и неожиданно дернул Счастливчика за волосы.

— Ай! — вскрикнул Счастливчик. — Мне больно!

— Коли больно, не держи себя вольно, — ухмыльнулся Бурьянов.

Другие мальчики вторили Калмыку, как они уже успели прозвать Бурьянова за его маленькие глаза и монгольские скулы.

— Эка неженка! Крикун! Волосок тронуть нельзя! Подумаешь тоже!

— Оставьте его, братцы! Я его живо от хвастовства отучу, — повысил голос Подгурин. — Эй, ты, левретка, овца, кукла нечесаная — резко обратился он к Кире, — небось тебе бабушка на заказ костюм шила?

— Да, на заказ, — отвечал удивленный таким неожиданным вопросом Счастливчик.

— Ишь ты как! Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты. А сапоги, поди, из кожи шевро?

— Право, не знаю.

— А белье? Тонкое, поди, дорогое, батистовое?

— Да, тонкое, — спокойно отвечал Счастливчик, — а что?

Оп поднял серьезные глаза на Версту с молчаливым вопросом. "Что, мол, тебе за дело до моего белья и платья?"

— Ага! Ты так-то! Хвастаться вздумал! Пыль нам пускать в нос с первого же дня своим богатством! Так постой же ты у нас! Мы тебя проучим! — закричал Подгурин и, нагнувшись к уху Бурьянова, шепнул ему что-то.

— Ха-ха-ха! — так и покатился со смеха Калмык. — Здорово придумал! Ай, да Подгурин! Молодец!

— Эй, ты, лилипут, снимай, брат, твою амуницию! — решительно проговорил Верста и крепко схватил Счастливчика одной рукой за плечи, а другой изо всей силы рванул его за борт куртки. Две пуговки на вороте отскочили. Тонкое сукно затрещало по швам. Подгурин и Калмык ликовали.

— Что вы хотите делать со мною? — теряя обычное спокойствие, спросил Счастливчик, стараясь запахнуть расстегнутую курточку на груди.

— Ничего особенного, миленький, — корча обезьянью гримасу, пищал умышленно тоненько длинный Подгурин.

— Раздеть тебя хотим. Ничего особеннаго, прелесть моя! Только костюмчик твой снимем, чтобы ты не больно-то форсился своим платьем. Эй, Калмычек, помоги мне справиться с этим франтом! — не переставая гримасничать, поманил Подгурин приятеля.

Вокруг них прыгали мальчики.

— Раздеть, раздеть, конечно! Что, в самом деле, за хвастун выискался! Франт пике нос в табаке! Форсило!

Счастливчик испуганным взглядом затравленного зверька окинул толпившихся мальчиков.

"Неужели это они, те самые, что только что угостились из его корзины? И ни одного расположенного к нему не найдется между ними!.. Все охотно принимают глупую, злую шутку этих двух гадких, злых второгодников. О, если бы можно было уйти домой! Сейчас домой!" — Мучительно сжималось сердце мальчика, но желанию Счастливчика не суждено было осуществиться.

Несколько пар рук протянулось к нему, и Подгурин крикнул:

— Эй, Малинин, иди караулить дверь!

Черненький, как мушка, Малинин, мальчик лет одиннадцати, стремглав помчался к двери класса.

Счастливчика окружили плотнее, схватили за руки, прижали к стене. Чьи-то проворные пальцы стали стаскивать с него куртку, пояс, сапоги, штанишки…

Через какие-нибудь пять минут у доски вместо гимназиста в куртке стоял в одном нижнем белье дрожащий как лист от холода и волнения худенький мальчик.

— Ну, вот, теперь ты и повар! Не хочешь ли сготовить нам обед? — спросил Подгурин, дергая Счастливчика то за волосы, то за рубашку.

— Нет, нет, он не повар, а сенатор! Только сенатор без мундира! Честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство! — вторил товарищу Калмык, становясь во фронт перед раздетым Счастливчиком и взяв руку под козырек.

— Вот умора! Совсем, совсем ощипанная левретка! Стриженая овца! Бе-бе-бе-бе! — неистовствовали остальные гимназисты.

Счастливчик стоял у стены. Губы его дрожали, глаза были полны слез.

"Бабушка! Бабушка! Зачем ты меня отдал сюда на такую обиду, на такую муку!"

Вдруг Подгурин наклонился, схватил с пола валявшееся платье Счастливчика и, вскочив на парту, ловко забросил его на лампу, висевшую под потолком.

— Господа, кто желает купить с аукциона эти вещи? Дешево продам! — вскричал Калмык и волчком закружился на одном месте.

Но тут дверь класса широко распахнулась, и карауливший ее Малинин вылетел на середину комнаты.

В класс ворвались Янко, Голубин и Курнышов.

Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и в один миг понял все происшедшее.

— Ага! Вы все-таки обижаете его! — крикнул он. — Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!

Засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.

Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!

Аля Голубин растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив его за плечи, отчаянно жестикулируя, кричал:

— О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло!

Но мальчики и сами отлично знали, что во всем происшедшем действительно немного было хорошего.

Они отхлынули от новенького.

А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся куче.

* * *

— Директор идет!..

— Директор! Что делать? Что делать?

На лицах мальчиков отразился ужас. Только четверым драчунам сейчас не было до директора никакого дела: они продолжают кататься по полу, награждая друг друга пинками и тумаками. Тогда Малинин бросается к Помидору Ивановичу и кричит ему в самое ухо, что есть мочи, как на пожаре:

— Директор идет! Понимаешь — директор идет.

— Что? Где? Какой директор? — Тяжело дыша и сопя носом, с вытаращенными глазами, недоумевает Помидор Иванович.

Но ему некогда пояснять.

Десятки рук подхватывают его, ставят на ноги; потом приводят в стоячее положение Янко, Калмыка, Подгурина.

Голубин в это время хватает за руку Счастливчика и кричит:

— Спрячься! Спрячься! Под скамейку! Не то всему классу попадет!

И сам мчится к своему месту.

В классе топот… шелест… возгласы испуга…

Директор идет — это ведь не шутка! Директор идет, а у них раздетый мальчик в классе! Что делать?

Счастливчик, трепещущий, измученный, медленно направляется к своему месту.

— Скорее! Скорее! — кричат ему мальчики с первых скамеек.

Но уже поздно…

На пороге класса стоит директор — высокий, полный, красивый господин, с баками, вроде котлеток.

На лице его не то недоумение, не то испуг.

— Это еще что за явление? — говорит директор и протягивает вперед указательный палец.

Спиною к нему стоит Счастливчик в нижнем белье и носках.

На вопрос директора он оборачивается и, увидя взрослого, почтительно кланяется, шаркнув полуобутой ножкой по всем правилам.

— Это еще что такое? — строгим голосом спрашивает директор.

Подоспевший воспитатель, «дедушка», бочком протискивается к Счастливчику и тревожно спрашивает:

— Где же твое платье, Раев?

Счастливчик хочет поднять руку и показать, где его платье, хочет ответить, что его платье мирно покачивается на лампе под потолком, но в это время между партами пробирается Янко и, очутившись около Голубина, рядом с первой скамейкой, шепчет Счастливчику:

— Только не выдавай!.. Только не выдавай!.. Они все дрянные, гадкие, но ты их все-таки не выдавай!.. У нас выдавать не полагается… У нас правило товарищества… Пожалуйста, не выдавай!

Счастливчик молчит. Его губы сжаты. Глаза полны слез.

— Да что с тобой, голубчик? — тревожно спрашивает его воспитатель. — Отвечай же господину директору, отчего ты раздет.

Голос «дедушки» похож на голос monsieur Диро, и еще он смахивает немножко на «Ами»: такой же седенький, старый. И потом он первый приласкал Счастливчика в этих так неласково встретивших его стенах, назвал приветливо «голубчиком», тревожится, сочувствует ему…

Кира, перенесший столько волнений сразу, не выдерживает. Слезы брызгают фонтаном из глаз. Он прижимает голову к синему сюртуку воспитателя и рыдает горько, неудержимо.

Нечасто можно видеть в классе плачущего гимназиста в нижнем белье, похожего на поваренка. Это явление далеко не обычное. Притом мальчик плачет так искренно, так исступленно и так дрожит, что тревога невольно наполняет сердце директора, и он говорит, приближаясь к Кире:

— Ну, ну, успокойся, мальчик! Да расскажи, в чем дело.

Но так как вместо рассказа слышны одни только рыданья и всхлипыванья, директор ровно уже ничего не понимает.

— Да объясните же вы мне, наконец, что случилось? — начиная сердиться, обращается он к классу. Но мальчики стоят, как истуканы, каждый у своей парты, и молчат.

Тогда встает Янко с первой скамейки. Рожица у Ивася сейчас самая плутовская, но брови он хмурит, стараясь быть серьезным. Он оборачивается назад и смотрит на заметно испуганных Подгурина и Бурьянова.

На них лицах написано:

"Не выдай нас, Янко! Пощади! Не выдай!"