Echo

Алексей А. Шепелёв

Echo (Роман в трёх частях)

«Лексика, орфография и пунктуация данного произведения не совместимы с программой Word!»

«Но в вообще огромный ШОК меня повергла книга Алексея А. Шепелева “ЕСНО”. После нее я еще долгое время испытывала страх и отвращение к подросткам».

«Лучшее, что я прочёл в 2000-х. Почему-то нераскрученное…»

(отзывы из Интернета).

По мнению Захара Прилепина,

Алексей Шепелёв самый необычайный, самый непредсказуемый и самый недооцененный персонаж современной молодой литературы.

Предупреждение: детям до 18 лет чтение данного текста не рекомендуется;

все совпадения с реальными именами и событиями случайны. – Авт.

Ура!

Миру – мир

спиду – нет

В – питух

Таня – швабра

Б-11 – карали

гомик есть гомик

Лена дура и т.п

Безымянная надись

НАДЮ НАША ТАНЯ

Их не зовут

Они приходят сами

заучен(н)ные лаской

руки глаз

с богатым прошлым

· ΛV Надпись. Подпись: Лена

Я (фамилия, имя)…перед лицом

своих товарищей торжественно обещаю:

горячо любить…, жить, учиться и бороться….

всегда выполнять законы…

Из «Торжественного обещания

пионера Советского Союза»

…человек на земле стремится

к идеалу, противоположному его натуре.

Достоевский, запись в дневнике

Я засмеялся потому, что… издатели

то и дело присылают мне... произведения лишь одной

разновидности: романы, напичканные непристойностями,

вычурными словами и нарочито зловещими происшествиями.

Впечатление такое, что все их пишет один и тот же автор…

Набоков,запись интервью

Чтоб всё было обнажено до предела,

чтоб все были обнажены и на пределе,

чтобы все были при деле, чтоб всё

было как на самом деле, чтоб были

двери, пороги, сортиры, трактиры, чтоб

вышибали пинками двери, чтоб пердели, пировали,

даровали, били, жили – и всё это как лейтмотивы…

А. Шепелёв, из записей к «Эху»

Убийство двух девочек… в саду.

Аффект, девочки. Аффект, ребёнок,

столкнутый из окна…Что ж, твёрдо вы уверены,

что не существует такой черты, за

которую нельзя переходить в аффекте.

Всё от среды… не называйте зла нормальным

состоянием. Для чего не изнасиловать девочки

и т.д. Ещё теперь стыдятся и отговариваются аффектом,

но скоро перестанут стыдиться. Прав, права, так и следует.

Достоевский, из записных книжек

Насилие безмолвно, тогда как разум наделён речью…

…существование в основе своей благопристойно

и упорядочено: труд, забота о детях, благожелательность

и лояльность определяют взаимоотношения людей…

но в определённых условиях те же самые люди начинают

грабить, поджигать, насиловать и подвергать своих

собратьев пыткам…

Насилие в передовых обществах и смерть в отсталых

не заданы изначально: лишь некая ошибка

может повлечь их за собой.

Ж. Батай, из записей о Саде

В Тамбове… нет ни одного поэта, ни одного

беллетриста! Удивительный город!

…я сейчас уснул и мой кошмар – Тамбов…

Видишь, как трудно мне. А как тебе – не вижу

и не слышу.

Сейчас 5 часов… Вновь охватила меня

моя порочная тоска, вновь я в «Тамбове»,

который в будущем станет для меня каким-нибудь

символом, как тяжкий сон в глухую тамбовскую

ночь, развеваемый утром надеждой на

свидание с тобой…

А.Платонов, из писем

Black day, stormy night

No love, no hope inside

Don’t cry, He is coming

Don’t die without

Laibach, запись текста песни

Проблема статического и динамического

в искусстве. Мои герои – хватаются за предметы,

за самоё реальность – схватил, оттолкнулся, отбросил –

словно работают лыжными палками.

И вообще это скоростной слалом… Всякие там неровности,

бугры… А палки не в руках изначально, а как бы вросшие

в сугробах и по пути их и надо схватить…

Конечно, несколько корявая метафора…

- По-ашепелёвски…

- О, спасибо за комплимент.

- Все события и герои – «вымышлены» – как же так?

Ну, это широкую публику дурачить легко, а как

быть с теми, кто знает Вас лично – Вы ведь даже имена

не потрудились изменить!

- Признаю; стыдно, стыдно, товарищ! Мне так и говорят:

что ты, Олёша, с девочкой трагедия произошла, а ты…

Ну живёшь ты как урод, но зачем же этим кичиться?!

И самое отвратительное в том, что ты

удумал всё это совместить, - а если ещё учесть и то, что ты

сделал сам с ней потом…Что ж ты про это-то не написал?!

А.Шепелёв, из интервью, данного во время работы над романом «Echo»

чёрный снег

чёрная землистая луна

все люди самоубийцы

доживают только единицы

тёмная ночь

даже крики не могут помочь

я тебя как родимую дочь

в темноте расстилаю…

Достоевский

миллионными тиражами

его читают (почти) все

но никто не становится лучше

Библия есть в каждом доме

у меня нет я ее никогда не читал

но знаю сюжет и смысл

А.Шепелёв, наброски к эпиграфу для «Эха»[1]

# 1.U -

  ю – Ю болела; она проснулась только в 12 часов. Ты злоупотребляешь таблетками, говорил всегда я (мать её работает медсестрой и заносит домой лихорадку поглощения лекарств и сами эти лекарства). Полезные полужелеобразные пилюли. Горло болит, голова болит, говорит она раза два-три в месяц (а просто голова болит - чуть ли не каждый день). У меня вот, говорю, практически никогда, тьфу-тьфу, а почему? – думать, думать ей надо… Она, Ю-ю, можно сказать, глупая – со мной не сравнить. Развитие её не ушло дальше, чем группы  «Вирус», «Руки вверх», «Дискотека «Авария» и отягощённое чтение краткого изложения русской классики и – конечно же и – в  особенности – бессознательной любви-потребности к телевизору как к самой невинной вещи. В будущем, я думаю, всё это преобразуется в вялую любовь к профессии и статусу, а также в потребность (уже без любви) в телевизоре и таблетках (в том числе витаминах и кремах), еще, конечно, кроссворды, рецепты масок, тортов и прочие советы, кругом одни советы… Но моего мнения, как вы  догадались уже, вообще никто не спрашивает. И как я ей объясню, что это, может, злоупотребление. Я, например, люблю злоупотреблять спиртным, а если мне кто-нибудь скажет, что злоупотреблять им нехорошо – неужели я поверю?! Я, допустим, слышал, что это как бы вредно, но уж если оно мне органически присуще, то я этот вопрос закрою как таковой.  Она проснулась в 12 часов, встала. В свои пятнадцать она была такой хорошей, на мой взгляд (теоретически я очень оч. понимаю в девочках). Она соответствует всем современным канонам красоты – высокая, стройная, с формами - но формы эти суть андрогинизированные, в стиле Мэрилина Мэнсона на обложке «Микеникел энимэлз» - милая, слегка а-ля Николь Кидман (здесь и далее мы будем пользоваться трафаретными образами  масскульта, дабы короче достигнуть мозга читателя. – Авт.), такие ходят по самым высоким подиумам; единственное, что её отличает от её супердвойников – у нее нет еще надменной улыбки, означающей понимание жёстких законов шоубизнеса, нет взгляда усталости из-за «жизни», нет домашней улыбочки, означающей то же самое, а именно, что всё о’кей, ребята, и что свои деньги надо отрабатывать, нет никакой осанки, позы, позиции, позиционированности, никакой аристократичности. Если б она была хоть в каком-нибудь виде аристократкой, училась бы всему, воспитывалась, носила брильянты, знала бы языки, а также то, что жизнь это поток удовольствий, за которые надо платить, делая карьеру, - она была бы самой натуральной аристократкой, дочкой, секретаршей, моделью, психологом, любовницей – самой восхищающей смятые взоры всей этой «ботвы». Но она не понимает, что это такое. Она покупает дневник с портретом Алсу и думает, что вот она-то красива, вся соткана из талантов, интервью, платьев, кожаных штанов, фуршетов, любви и самое главное – из какой-то звёздной пыли, похожей на свет от телевизора. Ну в пятнадцать лет сие ещё более-менее простительно (ведь и впрямь нелегко сразу осознать, что у Алсу, например, не очень большой рот, что противоречит всем нормативам  современной шоу-аристократичности).К тому же никто даже не может оценить ее красоту – думают и говорят, что она не уродина, что симпатична, что несколько длинновата, тоща и неуклюжа, что вялая какая-то, что очень большой размер «обувки», что, мягко говоря, не очень большие «груди»… Меж тем, как надо бы  ползать за ней на коленях и целовать, как поётся, песок, где ступала ее «лапа»; Алсу же надо одёргивать, чтоб не зазнавалась, Королёву надо шлёпать довольно грубовато по крупу – как хозяйки ласкают перед тем как подоить свою бурёнку, К. Орбакайте надо говорить: «Конечно оно, «Чучело» фильм хороший, и сам образ, и роль. Но образование ты получила зассатенькое, молодая мама», а когда застигнешь эту Ю-ю или другую свою дочку за просмотром передачи про Л. Долину или так называемую нашу землячку, получившую достойную подготовку в Тамбовском культ-просвет училище, тоже с детства вполне себе упитанную и созревшую, но взявшую в пику традиции после набоковского романа не называть сим именем дочек наименование «Лолита», их, всех вместе, надо так отделать ремнём, чтоб на всю жызню  запомнили, что можно, а что нет.Она, с вчерашним компрессом на горле (фу, водяра – как её только пьют!), в одних трусиках, сидит на кресле и мутно думает о любви (можно сказать, что в настоящий момент даже о сексе), рядом стоят книги маркиза де Сада и графа Толстого, но она не знает этих имён – она листает мягкую коротенькую разваливающуюся на глазах книжку из серии «Романтическ (-ая,-ое, -ий; второе слово я забыл)» и морщится: как мать может читать такую парашу. «Параша» - это ее личное слово: параша – это сериал или советский фильм, непараша – это что-нибудь увлекательное или развлекательное, клёвое, короче. Хоть ей и пятнадцать, она не знает, что можно раздвинуть ножки, приникнуть к ним пальчиком, проникнуть в них и классно закайфовать; но уже близка к этому… (она просто ленива, как говорят «родаки», просто инертна и безынициативна, как выражаются «классуха», «преподы» и «психачи»). Вот она берёт в руки развалины желтопузых и, так сказать, черносотенных газет, обильно украшенных изразцами всякой пакости и обильно приносимых домой одной из «родаков» - «Житьё-бытьё», «Криминал», «СПИД-Инфо», «Экспресс-газета» – где-то они разгадывали кроссворд с формулировками типа «река», на что ответ даётся такой: «русло», или, допустим, «дельта» (хотя последнее я, наверное, загнул) – она тут видит цветную фотографию трупа – сине-зелёное тело пузатого мужика, красно-чёрные лохмотья – отрублены руки и голова (она стоит у него на груди) – даже у Slayer’а на развороте «Diabulus in musica» приличнее! «Фю!» - она отбрасывает листок, выгребая другой, шарит взглядом, чисто механически читает: «Как 20 способами совершить мастурбацию»; это слово не говорит ей ничего («…если поднапрячься, то вспомню, а так…»), но она бегло и вяло читает и вдруг – вчитывается… «Парфюмерный вариант», - читает она. Возьмите шариковый дезодорант… использованный уже, короче… натяните на него презерватив… Я что-то не так поняла?.. Проехали. Можно взять огурец, морковь, баклажан лучше не брать (??!),  тоже натяните, а то бактерии… Душ и т. п. Тоже не очень понятно (ей).(Некторые думают, что речь идёт о девочке лет одиннадцати-двенадцати, но я два раза повторил, что ей больше!) Ей не охота идти на кухню, разогревать этот заклёкший рис без подливки и пить этот почти бесцветный чай без сладостей… Она читает, читает и почти дрожит, хотя и невероятно жарко в квартире, солнечно (самая трудная болезнь была лежать в такую жарищу под сорок под двумя одеялами с температурой под сорок, трястись от озноба, кружиться в бреду под потолком; но сегодня вроде уже всё). Она открывает дверку шифоньерки, чтобы взять майку и новые трусики, смотрит на себя в длинное узкое зеркало. Выпячивает задницу, нагибается, смотрит, дрожит, тянет что есть мочи трусы вверх…«Хард-способ для девственниц».              Роется в коробочке на шкафу, выбирает самый дорогой и красочный  презерватив (их много - и не понять зачем! - натаскала мама – она теперь работает ещё и в аптечном складе), кладёт его за резиночку трусов, берёт также и коротенькие лосины-бриджи и идёт в ванную, в уборную надевать их.Вдруг она прихватывает и маленькую подушку с дивана.Закрывшись в сортире (хотя и никого нет дома), она засовывает подушку в лосины, что-то смотрит. Потом приносит ещё две таких подушечки, закрывается, лихорадочно суёт, поправляет, переминает. Вот!! – совсем похоже на ягодицы. Она пробует свои, потом эти. Снимает трусики, надевает их на «куклу», натягивает, нюхает на ней, трётся об нее своими бёдрами, пугается шумов в коридоре… Потом даже голая выходит, вытряхивает подушечки на диван, идёт на кухню, берёт какую-то толкушку и бежит в ванную. Она натягивает латекс и пробует языком, на этой ли стороне смазка, клубника. Неумело пятится к унитазу и пытается сесть на толкушку. Но это не так просто. Она пробует себя пальчиком и спереди, и сзади, как бы сравнивая, смотрит на новую «куклу» и вдруг ее осеняет, что мешают складки латекса – он должен быть расправлен и гладок! Она бежит в кухню и хватает деревянный молоток с более толстой, чем у толкушки, ручкой, переодевает, вывернув, расправляет, суёт, садится, но… она кидается за газетой, читает, хватает шампунь, льёт на руку, с отвращением и страхом тыкает себя пальчиком с ногтем («ногти, даже длинные или накладные, пластиковые или акриловые – не помеха. Главное – смазка! и… желание!..»), уливает, с большим мужеством толкает молоток в себя и вдруг нечаянно вскрикивает… Боль адская!.. Фу, вроде жива... Теперь и не туда, и не сюда!.. Но ручка-то, как не крути, всё равно меньше, чем член настоящий, – сама себе удивляясь, даже безвольно усмехаясь, думает она, вспоминая этоужасаеющее зрелище – та-акой толстенный! – из фильма. Значит, надо. В ушах стоит эта мерзкая завсегдашняя фраза мамы: «А ты как хотела, моя дорогая!» - она относится к учёбе или работе по дому, а как вот с этим начать или как привыкнуть выпивать – ну, все эти проблемы взросления… Ну что ж, ведь пробовала уже водяру по чайной ложечке – фу, какая параша!..Она падает на пол, на колени и, зажав основание молотка между «лапами», начинает приседать на нём… Она то замирает, то вскрикивает, то толкает ручку в себя рукой, то приседает, затрачивая самые большие усилия… Вдруг она замечает, что вся ручка (и её рука) испачкана фекалиями.  Это её пугает, отвращает и в то же время возбуждает – она неистовствует, хочет даже взять ручку в рот, попробовать, как это «за щёчку»… Вдруг ее прорывает такой шквал потрясений, упражнений и испражнений, что испачканным становится всё: и её стянутые на икры новые трусы, и икры, и ступни, и руки и даже майка… и пол. Она слышит звонок в дверь.

Надо открывать. Она стягивает одежду, закапывает в грязное бельё, моет руки и одновременно молоток, вытирает газетой руки, подтирается ей, собирает с полу всё и заворачивает в  неё  вместе с презервативом, бежит в кухню бросить, зарыть всё это в мусор, бежит в сортир, отматывает колоссальную ленту бумаги, вытирает ягодицы и бёдра, бросает в унитаз, смывает, бежит, летит открывать… «Дерьмо» - в голове её одно слово.         -    Кто?Она осмотрела на свои руки – есть (ли) следы.-    Дэн, ты?-    Открывай, дура – «кто – кто»?!

Это был  девятилетний братан Денис.

-    Что, кончились танцы? Ирина Васильевна не ругала за костюм?

-    Не-е-ет! – заорал,  «как полоумный», Денис, бросая ранец в коридор.

-    Люлька-писюлька!

-    Не-э-эт! – заорал Денис еще пуще, отвешивая заодно сестрице пинка. –А чё – рис что ль опять?

-    Нет, знаешь, котлеты! Мать сказала, чтоб ты пожрал перед школой.

-    Посрал? Я бзды не беру – мне за державу обидно! А ты берёшь!

Он вцеился в подол её громадного цветастого и истасканного халата, в котором Ю-ю ходила всегда дома, и попытался дёрнуть так, чтоб повалить ее; она пыталась управляться с едой, но он ей мешал, оттаскивая.

-    Ну, Ден!

-    Мой папаша был хронический алкаш, но на счастье на него напала блажь! – опять процитировал братишка. – Тёлки, тёлки, ваши целки…

-  Всё матери скажу. Гадость, фу-у…

-    Ладно, давай – чай; щас, посру…

Вернувшись, он набрал в рот чаю, потом выплюнул его в бокал с надписью «Ю-Ю». Когда она стала пить, он сказал об этом.

Выпив чай, она пошла в туалет. Он не пускал ее, терзая. А когда всё-таки зашла, слушал, приложившись к двери.

-    Чё пердишь – дристун пробрал?!

-    Пошёл вон, дурак!

-    Сама -  дура!! Иди спи! Свали в туман! Кусай ты за… А! Не выпущу!

Минут десять он издевался над ней, закрыв дверь снаружи и выключив свет. Она вовремя вспомнила, что надо прибраться внутри.

Позвонили и вошла мать.

-    Привет.

-    Привет.

-    При-вет!

-    Опять не убралась – я ж тебе сказала специально! Были танцы? (- Да-а!! Дура, блин, тебе спецом сказали!) Ирина Васильевна не ругалась за костюм? ( - Не-э-эт!!) Что ж ты делала до двух часов! (- Пердела!!) Тебе в школу сегодня идти ведь?

-    Идти – практика началась. Сказали тряпки принести, рабочую форму и 15 рублей на краску.

-    Где б их взять! Вы ели, Ден?

-    Да!!!

-    Ты варила макароны?!

-    Я не успела.

-    Ой, ты, дорогая вообще. Давай, разогрей, а то мне тоже уже надо бежать – сегодня ревизия, шеф  приехал… ( - Ммю-у!..) А ты как же хотел, мой дорогой, на двух работах раскорячиваться! А этот охломон не объявлялся? Опять нажрался по дороге, паскуда. Давай, чисть дорожку – успеешь. Ден!! Отвали!

Ю-Ю сидела на корточках, широко расставив свои длинные суставы, хорошо прикрытые халатом, выгнув спину, на длинной ковровой дорожке, опрыскивая ее водой изо рта и чистя-гладя ладонью (пылесос давно сломан), мать ела, Ден расчленял муху и совал её Люльке.

-    Ты бзду берёшь? На, чтоб ты подавилась! На-а, закуси!

-    Ма-ам, он мне мешает!

-    Ден, отстань, а ты сама хороша – сидишь как попадья.

Ден дёрнул её за халат, и она повалилась на дорожку. Позвонили.

-    Привет, Валентина Петровна.

-    Здорова! – заорал Ден.

-    Я картошку принёс от Сашки. Вот, целая сумка, еле допёр. Что, есть что жевнуть, Валюш? Что не отвечаешь?

-    Иди, блядь, спи. (- «Иди спи! Свали в туман, ёжик!») Ты уже вот где сидишь, если честно.

-    «Нахуярился!», «нажрался!» - только и на уме. Я ж за картошкой, говорю, ходил… Ага, напился - аж хуй залупился! Я подпишу развод – хуль ты думаешь. Мне как два пальца обоссать. А тебя я, ошарушка ёбная, на хую видал, поняла? Чё молчишь?! Поняла, а, бля?!

-    Что ж тут понимать-то, мы уж тебя знаем давно.

-    Ну и пошла ты на хуй. И ты, блядь, ишачина, ещё раз языком  трёкнешь – пиздюлей получишь. Вот подрастёшь – мы ещё с тобой схлестнёмся, трепло, баба хуева. Не бойсь – чё  дёргаешься – солдат ребёнка не обидит!

(И т. д. и т. п.).

-  Э, бе-бе! Сам получишь! (Ден и Ю-Ю в другой комнате) Как у наших у ворот налетели гулюшки – нашу Люльку от-та-та-та и её… писюлькою!

-  Дурак!

-    Сама – дура!

-    Малому за танцы надо деньги отдавать (это мать говорит), а он хуярит!..

-    Я хуй положил в эти танцы! Как пидарасы жопой крутят – штаны в обтяжечку, волосы он гелем, геем там каким-то натрёт!.. Я на работе корячусь, у печки двадцать лет загораю за копейку, а этот гей, он, блядь, стоит 60 рублей! (Это, кстати, он всё правильно говорит. – Авт.) А потом дорастёшь, тебе ещё этим же гелеем натруть прям в жопу!..

-    Хватит! заткнись! Сколько же можно терпеть!.. сколько ж можно пить!…

-    Блядь, сдохну, а вино не брошу!

-    Урод, когда ж ты сдохнешь.

-    Буду пить, пока хуй не отлетить!

Она звонила.

-    Слышь, Кирюх, это Ю-ю. Ты чё оденешь-то – в смысле, рабочая форма там?..

-    И телефон отрежу! Как платить, так Коля, а как вякать по два часа…(и т.д., дискуссия родителей переходит в фон).

-    Дды? тты чё? Ну как – мы ведь на окнах стоять будем, мыть, заклеивать и всё такое, а пацаны внизу… В этой юбке у тебя вооще всё будет видно снизу – ваще свихнулась…

-    Поэтому и одеваю, дура, - отвечала Кирюха (Ксюха? Кирюхина? Карюха-Карина?). – И тебе советую. И тангу… Штангу?! Трусики, говорю, поменьше – сзади одна полосочка, а все ляжки наружу…

-    Ну воще… У меня таких нету…

-    Ну забеги ко мне – у меня всё равно месячник – оденешь и полный кайф.

-    Спасибо, конечно - я лучше в джинсах старых или в своих лосинчиках…

-    Лучше в лосинах, дура, жарища! Понятно, почему ты юбки не любишь – ты ведь дура не понимаешь (и т.д.).

-    У тебя что понос, что ты каждую минуту бегаешь? – мать.

-    Наверно…

-    Как это «наверно»?! На угольку выпей, а то в школе ещё будешь по сортирам лазить – заразу собирать.

В школе она лазила по окнам (как самая длинная); было очень жарко.

-    Эй, Кирюх, Люляка, Джанка, пойдём щас в карьер купаться, - приглашали пацаны, - там вчера Лариса  Черникова (да-да, та самая, которая так нравится Репе; а я вот больше прикалываюсь по группе «Тату», особенно по Юлечке - кстати, пишите ей, им по мейлу [e-mail], или мне на [e-mail], что всё равно, т.к. подозреваю, что к тому времени, когда будет опубликован мой роман, мы с ними, я думаю, будем уже одной большой и дружной семьёй. - Авт.) была, репетировали танцы и всё такое, может, и сегодня придут…

-    Не-а, там утопленники…

-    Брр, боюсь-с, - лепетала Юлька, приседая с тряпкой и опять выпрямляясь на громадном подоконнике.

«Ха. Была б она ещё в юбончике и в моих трусерах – можно было б обкончаться, - думала Кирюха, - девочка даже не красится ещё». Но пацаны смотрели не на экзерсисы Ю-ю, а вниз – пялились на голую ногу самой Кирюхи, выставленную на батарее.

-    Да я сама видела – чувак с девахой, оба синие, жуть. На берегу нашли фату и свадебный костюм. Они только обвенчались, свадьба, то-сё, гости разошлись, а они – так романтично! – вдвоём поехали купаться. Ну и выпили наверно парочку шампанских (а невеста вообще, говорят, плохо плавала). «Ты меня любишь?» – «Да». – «А ты меня?» - «Да!» - «Поплыли тогда!» - «А если того, утонем?» (шутка, но берег-то далеко) – «Ну и что? Любовь, она… навсегда, навеки вместе»…

-    А ты тоже там была, Кирюх? Как же ты не утонула? Тем более со свечкой в руке!

-    Третьим будешь? – как говорят алкаши. Ну пойдёмте.

-    Ты, Люляка, пойдёшь, а? Она не хочет – я тоже не пойду тогда. Облом вам, пацаны, а стобой, люля в тесте, мы ещё  поговорим…

Они втроём пошли на «Кольцо», к Вечному огню, к монастырю (этот район так и зовут: «Монастырь»; привет также всем надолбням-охлокраеведам – действие происходит в Тамбове). Кирюха и Джанка пили пиво, даже курили, Ю-ю хлестала газировку. Они сидели на лавочке, пили, смеялись, оглядывались, вздыхая и обмахиваясь от жары; Кирюха стояла у лавочки, поставив, выставив на неё ногу, чтобы ветер обдувал её влажный, потный низ и косились парни с соседней лавочки.

Это Кольцо известно каждому. В центре его Вечный огонь (куда, кстати, мочеиспускали ренегаты О.Фролов и Санич – не для профанации, конечно, а просто узнать, достанет ли струя до сердцевины и не потухнет ли пламя), этот огонь-на-звезде-пентаграмме обрамляется монументом с именами и лицами героев… Так вот, монумент этот в виде кольца, а сам он стоит не на земле, а как бы на ножках (точно я уж и не помню). От центра в разные стороны расходятся бетонные дорожки, которые метрах на двадцати опоясаны кольцевой бетонной дорожкой, вдоль которой стоят лавочки и растут деревья. Все говорят, что здесь тусуются голубые, но я их особо не видел как таковых. Зато наркозависимые и независимые здесь обретаются частенько. В основном тут собираются тусня из 29-й школы, которая тут же, через дорожку – лингво-математический лицей, знаменитый своим выпускником по фамилии Саша, благородный Саша-сан, он же Санич. Диаметрально противоположны и, можно сказать, на касательной окружности, два воистину противоположных объекта – монастырь (сожалею, но не знаю названия) и совсем знаковая, как сейчас принято выражаться, фигура – сортир в пятиэтажке (а это уже пережиток-подарок времён не столь отдалённых). Этот сортир, можно сказать… (и т.п.).

…Они пошли в церковь, в монастырь.

  На дороге очень маленькая бабка, закутанная в чёрное, крестилась и кланялась, подходя ближе ко вратам храма. Девушки переглянулись и – не сдержали смех. Совсем в дверях бабка упала на колени, кланяясь, касаясь лбом земли.

-    Ну-ка, Люляка, на колени! – девушки вдруг крепко схватили Ю-Ю под руки, подставляя ей подножки, пытаясь её повалить. Она трепыхалась и  билась, всё-таки вырвалась. Кирюха, громко плюнув в сторону подруг, встала, буквально-таки прыгнула на одно колено, но тут же вскочила с криком: «Ой, горячий! Блин, тут смола!».

Они зашли в церковь, перешагивая своими длинными запотевшими частями тела через бабушку, слишком уж надолго приютившуюся на самом проходе, - оглушительно захлопнулась дверь на жёсткой железной пружине, отдавая объёмным эхом зеленоватого простора (какая жарища всё-таки!). Джанка вдруг зарделась от подавляемого смеха, девушки заглядывали на неё недоумённо, она подманила их, шепнула: «Когда я корячилась через бабку, чуть на нее не пёрнула!.. а если честно, то нем-много да!..». Девушки хныкнули, затыкая руками рот, смачно зашетались: «Дура, тут нельзя без платка!» – «Кого? Сама дура!» – «Зачем суда вообще припёрлись!» – «Пёрлись?!» - «Гля! Батюшка!» – «Замолчи, щас пукну!» - «Гля-янь, Бог стоит!» (и закатилась) – «ВОТ дура, бля-а-адь!» – «А ты зачем со своей менструацией сюда пр…» и т. д. В церкви почти никого не было, девушки соскучились и пошли в туалет, поспешили, чуть ли не бегом.

  Они, смеясь и семеня, пересекли Кольцо по диаметру – зайдя зачем-то по ступенькам и к звезде – перешли дорожку и завернули в подъезд дома, где публичный, то есть известный практически всем посетителям Кольца, сортир на 2-м и 3-м этажах.

  Дверь ужасно хлопнула (опять пружина!), внутри темно (глаза привыкают), доски лестницы по-идиотски скрипят, пахнет, эхнет… Дверью хлопают, по лестнице спускаются девушки, одна за одной, курят, ругаются… Но всё это, конечно, прикольно!

-    Блин, на втором закрыли! – провозгласила Кирюха, подёргав двери и убедившись, что они заколочены намертво, а не вибрируют, как когда на крючке изнутри.

-    Вот вы видите пережиткки эпохи застоя – общественные сортиры в подъезде, - пояснила экскурсию Джанка.