Помоги проекту - поделись книгой:
— Воевать на фронте надо, — крикнул им командир, — там, где сегодня льется кровь!
Он обернулся к Володе.
— Спортсмен?
— Нет, — ответил Володя, — самоучка.
Они еще поговорили и разошлись. И надо было так случиться, что, когда Володя часом позже оформлялся в военкомате, ему вновь встретился тот военный.
— Вы что здесь делаете, самоучка? — вспомнил майор.
— Назначен инструктором по физической подготовке в истребительный батальон, — доложил Володя.
Незнакомый командир пригласил Володю в кабинет. Расспросил о школе, о работе по сооружению оборонительных объектов. Поинтересовался, где это инструктор прошел такую, как он сказал, отличнейшую физическую подготовку. Велел ждать, сам ушел. Вернулся минут через двадцать.
— Вот тебе официальная повестка, — вручил Володе предписание, — завтра в двенадцать ноль-ноль быть здесь в этом кабинете с вещами. Понятно?
— Есть! — вытянулся Володя и вышел из кабинета.
Забежал в райком комсомола, оттуда прямиком на вокзал. В пути произошла задержка. Возле единственного в городе кинотеатра он встретил ту самую девушку, которую защитил от подвыпивших парней. Она шла в берете, в легком демисезонном пальто. Володя узнал ее сначала по ботикам. Потом глянул: точно — она. Дорогу не уступил. Встал на ее пути.
— Здравствуйте, — сказал.
Девушка остановилась. Узнала. Улыбнулась.
— А-а-а! Защитник?
— Я.
— Здравствуйте.
Помолчали.
— Я с занятий, — кивнула девушка на кинотеатр. Здесь теперь только вечерами кино показывают, днем курсы медсестер.
— У нас школа тоже не работает, — вспомнил почему-то Володя. — Госпиталь разместили.
— И у нас в школе госпиталь, — охотно отозвалась девушка. — Я там работаю. Ничего еще не умею. Записалась на курсы медсестер. Еле взяли.
— Почему?
— Из-за возраста.
Володя хотел сказать, что и его раньше не брали, мол, восемнадцати нет, но сейчас у него в кармане лежала повестка, и он промолчал. И как-то так само собой получилось, что девушка пошла, и Володя пошел с нею рядом.
— Ваш дом далеко?
Девушка сдвинула широкие черные брови, ответила едва слышно.
— Далеко. В Гомеле.
— Вы эвакуированная? — догадался Володя.
— Да. Еле до Москвы добрались. Так бомбили… Потом сюда приехали.
— Нас тоже бомбили, — отозвался Володя.
— Вы не местный?
— Я здесь родился и вырос. Не в городе. В Озерном. Слыхали, есть такой поселок?
— Нет.
— Рядом. Час езды. Я давно из дома. На оборонительных работах были. Вчера вернулись… Завтра на фронт.
Володя почему-то был уверен, что его сразу же отправят на фронт. Недаром же майор с таким пристрастием расспрашивал о приемах, о тренировках, которые он прошел с Семушкиным.
— Вы с какого года? — удивилась девушка.
— С двадцать пятого, — ответил Володя. — Но меня взяли.
Они подошли к деревянному двухэтажному Дому учителя, возле которого высились старые березы. Этот дом специально построили для учителей почти перед войной.
— У мамы подруга в этом доме живет, они с ней еще в институте учились. Она нас и приютила.
— Понятно, — кивнул Володя. — Сейчас многие уплотняются. Я вчера приехал домой, а там две семьи из Ленинграда. И у соседей живут. В каждом доме. Вы придете меня завтра провожать?
Вопрос этот сам собою с языка слетел. Володя не думал о завтрашнем дне.
Небо, плотно обложенное облаками, темнело быстро. По улице мимо дома учителя двигался обоз. Обоз, видно было, шел издалека. Лошади вспотели, едва тянули повозки, от боков и спин поднимался пар. Небо хоть и облачным было, но мороз не спадал.
Так Володе и запомнился этот день. Дом учителя, высоченные березы, растянутый вдоль улицы обоз, и они вдвоем стоят у калитки. И весь следующий день запомнился. Особенно мать, ее слезы. Мама собрала вещи, проводила до станции. Он один добрался до города, прошел в военкомат. К военкомату Клава пришла. Перед самым их отъездом. Майор уезжал и с ним двое. Владимир Кононов и еще один незнакомый парень — вся команда. Если б на фронт, подумал тогда Володя, команда была бы больше.
«…Дисциплинирован. Целеустремлен. Настойчив в стремлении овладеть знанием военного дела. Политически активен. Избран секретарем комсомольского бюро учебной роты. Физически подготовлен отлично. Знает приемы, в официальном спорте не зарегистрированные. Охотно делится знаниями с товарищами».
Строго, в высшей степени строго велся отбор в школу. Мандатная комиссия проверяла личные дела, врачи — здоровье. И еще были комиссии. Специальные, в состав которых входили психологи, другие специалисты…
Никогда раньше не испытывал Кононов столь стремительного бега времени, как в те дни, когда учился он в школе морской разведки. Сутки спрессовались. Не было возможности провести грань между днями. Боевые тревоги, марафонские марш-броски и занятия, занятия… Изучали электро- и радиотехнику, работали с шифрами, занимались стрелковой подготовкой и спортом: отрабатывали приемы, работали на снарядах. Единственным отсчетом времени оставались выходные дни. По выходным можно было выкроить час-другой, написать письма.
«…Сегодня у меня черный день. Иначе я его назвать не могу. Судите сами, Володя. Почти все наши девчонки уезжают, отправляются на фронт, а меня оставили в нашем госпитале только потому, что мне еще нет восемнадцати. С утра бурчу, как старушка. Я не просилась на передовую, знаю, что не пошлют. Но хотя бы во фронтовой госпиталь могли направить.
Извините, я, наверное, эгоистка. Свое скверное настроение передаю вам. Мне нужно, просто необходимо выговориться, а не перед кем. Мама разве поймет! Она рада. Моему назначению, тому, что я остаюсь здесь. Я ее понимаю. Тем не менее ничего не могу поделать с собой. Я должна быть там, понимаете, там».
«…Командиру отделения первого взвода второй учебной роты В.П. Кононову присвоить звание старший матрос».
«…Вот уже и лето. Кажется, совсем недавно мы с вами расстались, а прошло три месяца. Часто думаю о вас. Мне иногда кажется, что знал вас раньше, до нашей встречи. И еще я думаю: мы не могли не встретиться. Не потому, что я такой везучий, нет. Просто — не могли, и все. Вы меня понимаете?
Я думаю о вас даже тогда, когда ведет занятия Звягин».
Старшина Звягин был очень похож на Семушкина. Сухой до звона, так казалось. Грудь впалая, плечи опущены. Сутулый. Глубокие морщины бороздами пропахали лоб, резко обозначили щеки. Губы тонкие, как бы спаянные. Руки непропорционально длинные, почти до колен. Держит он их постоянно чуть спереди: точно в постоянной готовности — отбиваться, нападать. На тренировках, когда Звягин отрабатывал с курсантами приемы, трудно было определить миг выброса одной, тем более сразу обеих рук. Их движения были неуловимы, скорость мгновенной. Кононову удалось однажды перехватить руку Звягина, провести прием, один из тех, что отрабатывали они с Семушкиным, После того случая старшина стал присматриваться к курсанту, проявил к Кононову особый интерес.
Однажды, это было незадолго до Майских праздников, Звягин вел занятия. Как всегда, они шли по городу. Старшина выбрал улицу, которой водил их не раз. В баню они ходили по этой улице, на плац. Звягин остановил отделение. Потребовал устной зарисовки улицы. Отвечали по очереди. Дополняли друг друга. Все вместе, как оказалось, увидели много меньше, чем старшина. Потом такие занятия стали ежедневными. Рассказывали отделенным, друг другу, а тогда…
В тот день Звягин назвал фамилию Семушкина. Отделение как раз с занятий вернулось. Чистили личное оружие, приводили в порядок форму. Старшина проверял качество работы. Подсел к Кононову.
— Вы в каком году, — спросил он, — в последний раз Ивана Захаровича видели?
Кононов удивился: откуда старшине знать?
— Сразу, как в Испании началось, он и уехал из поселка, — ответил Кононов. — А вы его знали?
Глупый вопрос! Одно то, что старшина назвал Ивана Захаровича, говорит о многом. Мог бы сообразить курсант. Внимание курсантов надо еще шлифовать и шлифовать.
Вспомнилась Звягину Испания, бойцы-интернационалисты, командир отдельного взвода разведки Иван Захарович Семушкин. Июль 1938 года, Каталония, река Эбро, наступление республиканских войск. Челночные рейды по тылам врага, когда одна группа разведчиков уходила на задание, другая — возвращалась. Взрывы мостов, электростанций, складов с боеприпасами… Бои. Диверсии на дорогах. Последний переход из Испании во Францию с частями войск прикрытия. Иван Никанорович Звягин мог бы рассказать курсанту о Семушкине, о том, что это за человек, сколько воинов он воспитал, чему и как научил, но не время для таких разговоров, не положены в разведке такие рассказы. Иван Захарович снова на задании. Он в тылу врага, а значит, и говорить о нем не следует.
— Долго он вас тренировал, курсант? — поинтересовался Звягин.
— Два с лишним года, — ответил Кононов и не смог сдержаться. — Разрешите, товарищ старшина? — спросил у Звягина.
— Да.
— Вы о нем знаете что-нибудь?
— Что вас интересует?
— Просто… Где он?
— Воюет, товарищ курсант, воюет.
— Где?
Старшина вроде бы усмехнулся, так Кононову показалось. Тут же очень серьезным стал.
— На фронте, товарищ курсант, — ответил Звягин. — Хотел бы быть рядом с ним в любом даже самом тяжком испытании. Еще вопросы есть?
— Написать ему можно? — спросил Кононов.
— Думаю, что нельзя, — ответил старшина, и больше они к этой теме не возвращались.
Вскоре Звягин выделил Кононова. Рекомендовал курсанта на должность командира отделения. К этому времени курсантов стали тренировать на выживание, а в этом Кононов кое-что смыслил. На пользу пошли походы с Иваном Захаровичем на Злыдень-озеро. Звягин так и заметил, когда Кононова назначили отделенным.
— Хорошая в вас основа заложена, курсант. Будет из вас разведчик.
Сказал Звягин, а про себя подумал, что повторяет слова Семушкина. Когда-то Иван Захарович говорил то же самое и ему, Звягину. И это получается вроде эстафеты: военные знания, опыт передаются от поколения к поколению. И теперь только от него же, от Звягина, зависит, каким станет этот курсант и многие другие: молодые, горячие, нетерпеливые.
«…Подумать только, как быстро летит время. Вот уже и лето на исходе. В моей жизни нет перемен. Дни похожи один на другой. Не подумай, что я жалуюсь, нет. Я пишу тебе о моей работе. А это кровь, боль, страдания людей, которые проходят через наше хирургическое отделение. Изо дня в день, из ночи в ночь. Иногда мне кажется, что другой жизни у меня не было. Так умаешься иной раз — до дома дойти сил нет. Остаюсь ночевать в госпитале. Единственный просвет — письма к тебе и от тебя. В письмах я с тобой мысленно разговариваю, и как поговорю, сразу легче становится. Вроде бы часть тяжести на тебя перекладываю.
Да, мама всегда передает тебе привет. Жалеет, что я тебя с ней не познакомила. Чудачка, правда? Мы и сами-то как следует не успели познакомиться. Встретились, чтобы тут же расстаться. Тем не менее обещаю ей каждый раз представить тебя. Сразу после победы. Она говорит, что до победы еще дожить надо. Фашист к Волге вышел. Подумать только! Мы живем у самой Волги, а ниже, у Сталинграда, на этой же реке идут бои. Но мы доживем, верно? Несмотря ни на что.
Впрочем, хватит о грустном. Посылаю свою фотографию. Видишь, какая я веселая получилась. Потому что думала о тебе. Рядом — мама. Будем считать, что наполовину знакомство состоялось. Дело за тобой.
Недавно у нас был праздник. Да какой! Приезжали артисты из Москвы. Будто солнце выглянуло в затяжном ненастье…»
Письмо от Клавы Володя едва дочитал до начала комсомольского собрания. Началось собрание обычно, в спокойном, деловом тоне. Потом как будто вода плотину прорвала. Сама собой выплыла тема досрочного выпуска. С комсомольцами произошло что-то необычное. Все вдруг стали говорить. Складывалось такое впечатление, что каждый курсант решил высказать свою точку зрения. А какие там точки, если все говорили об одном: сталинградцы стоят насмерть, и не дело отсиживаться в тылу. Надо, мол, пересмотреть программу, сократить ее с тем, чтобы всем уже до нового года быть в действующей армии. Приближается праздник Октября. Если поднажать, уплотнить время, то можно ускорить выпуск
— Мы начали учебу в марте, так, — говорил член комсомольского бюро, москвич Степан Масленников. — Пришли сюда с хорошея физической подготовкой, так. Скажу больше: все мы прошли строгий отбор, так…
Поделиться книгой: