Елена Шварц
Лоция ночи
Книга поэмГорбатый миг
1 В Сингапуре пестрых дней В розовой кружася лодке, По волнам веселой водки Я ныряла средь теней, Счеловеченных неловко. Горою вспучился залив. Миг, нечто значащий, горбат. И звезд вдруг удлинились гвоздья. Сосен мерзнущие гроздья — Тяжкий зимний виноград — Он чуть подсолен, чуть в укор. Чего ты вздыбился, залив? Но он молчит, как будто горд, Что к небу бросил, не спросив, Зеленый непрозрачный горб. 2 (Пробуждение) Заката острая игла Кровавая накалена, Прямо в сердце впиться хочет, В сердце, слабое со сна. Болят соски — натерты Небритою щекой. Ты мне чужой, как мертвый, Мертвец не так чужой. В зеркало косо взгляну — Глаза камикадзе, Только светлей, Да сигарета пыхтит веселей И небрежней. Вдруг быстро и нежно Мандолина возле уха Пробежала бойким пони, Только-только я проснулась, А корабль дня уж тонет. Засыпала на рассвете И проснулась я под вечер, И неделями мне светят Только лампы, спички, свечи. Пахнет блуд кавказской травкой, И козел бежит к козлице — Для кого-то они блюдо, Для кого-то они боги, Для кого-то облака. И змеи шипенье в страсти, Потные хладеют руки — На краю как будто счастья И в краю смертельной скуки. 3 О несданные бутылки, Обниму вас, соберу вас, Ваши шеи и затылки, С вами я спущусь в подвал, Где лампа тонко Пищит и будто бы чадит, Где очередь стоит Обиженным ребенком. Бог тоже там, но Он пока молчит, Хоть слышит Он молитву из бочонка. Он запах перегара, водки, гнили Вдруг превратит в чистейшую из лилий. И всё, что стоило нам слез, И всё, что было нам как груз, И вся тоска уйдет в навоз, Чтоб дивный сад на нем возрос Для Диониса и для Муз. 4 Я в заснеженном Египте, Я в развале пирамид — Будто кто глушил пространство, Бросил страшный динамит. Зачем комета к нам летит? Зачем ты вспучился, залив? Ответ лежит под белым дном, Драконом невысоких гор, Как дева на ветру шарфом, Загородился. И побережье всё как спальня, Где детский сад в свой тихий час резвился, Где в перьях и подушках пол, Сползли матрасы, клочья ваты… Что значит этот миг горбатый? И что сломалось нынче в мире? Хоть не узнать нам нипочем, Мы все гадаем — кто на чем: На воске кто, кто — на Шекспире. Быть может, просто чернь минут Задумала времен сверженье, Но потерпела пораженье, И белый царствует террор. В небытие мятежников угонят. Как, впрочем, всех. Рисунок на ладони Сместился. Куда-то линии полезли, И я гляжу в глаза созвездий, Подернутых молочной пленкой, — Щенка невиннее, ребенка, Они не знают ничего. Ветшает ткань небес, Свежа одна лишь булка. Луна свисает ухом недоумка, Куда блохою космонавт залез. 5 Как женщина, когда она в разводе, Румянится, и шьет, и красит брови, — Паук, когда и мух-то нет в заводе, Уж в январе свой цепкий ромб готовит. И я вот так — иду сдавать бутылки, Хотя на сигареты мне б хватило, Так жалко их — как будто я на рынке, Они — цыплята, я их год растила, Они звенят, они пищат в корзинке. 6 Гляну в зеркало — и снова детский вид, Время, что ли, во мне стоит? И сломались во мне часы? И не слышу я свиста косы? И я опять подросток нервный, То жалко грубый, то манерный? И запылились только веки, С них не смахнуть уже вовеки Пыльцу дорожную времен. 7 . . 8 Ночью проснулась от крика — Да это же мне подпиливают переносицу: Два-три взмаха напильником, И путь от глаза до глаза Опасен — грозит обвалом. Ах, горб лица, и ты болишь! Вселенную уронили ребенком, И она всё еще плачет. Она горбата. Я видела вчера горбунью юную в аптеке, Она торговала — такая веселая, впрочем. Мужчина в одежде рабочей Попросил у нее презервативы, Так беззащитно и кокетливо Она ему их подала И улыбнулась так приветливо… Чужая боль — как музыкант за стенкой: Мозг раскололся, и любая белка Его достанет сточенным когтём, Дыша, кусая мелко-мелко И в лапках комкая, — для друга своего Несет комочек в домик поднебесный, Чтоб вместе слопать им святое вещество И снова ждать, когда оно воскреснет. 9 Что же значил этот миг? Отчего он стал горбат? Но что-то значил он. Я слышала какой-то крик, Какой-то странный был ожог. Быть может, в стакан вселенной Брошен яд, Комет ужасный порошок, Но в жилах космоса еще не растворился? Гадалки говорят: верней всего, Что в будущем году враг человечества родится, И, может, в этот миг родители его Решили пожениться. 10 Конек заржавленный луны Чертил носком дурные сны В моем мозгу И дуги, смутные круги В замерзнувшем пруду. Знаменья значили: беги! Иль — жди, вот-вот приду? Встал Новый год не с той ноги И плакал на углу. Комета канула во мглу, И мутно-серым языком Залижет горб залив. Опять летит равнина дней, Ты, время, уравняло шаг, И мы, как камень муравей, Твой обползли желвак. 1974 Хьюмби[1]
(Практический очерк эволюционного алхимизма) В тигле ранней весны Преобразилась. Пост, Алхимик невидимый, Кровь подсинил, Влил в глаза пустоту, Живой водой покропил Священную точку меж глаз. Понимаю старые сны Жизни своей бесноватой, Оседаю в кастрюле весны Порошком красноватым. 1 Мозг (а верное имя — мост) — Он повсюду. Звезд Брызготня — это он, Вплеснутый в темень. Я чашу протянула к промоклым небесам, И Он ее наполнил сам Ореховатой горькой Кашей знанья. Подмешан морфий к ней, Она — водоворот, Тропический цветок Там, у глазных ворот. Когда гроза в мозгу, Он кружится, плывет. Беспокойною вдовой Он трясет свой крепкий терем, Ливни белые секут Изнутри свой черный череп. Нет, он не зеркало для мира — Я не верю, А мир есть зеркало Сему седому зверю. 2. (Алхимик) Луну впустил он в левый глаз, А солнце — в правый, Разум гас. За переносицей его Свершилось брака торжество. Под чаном огнь развел, Шептал, чего-то сыпал, Нырнул в кипящее жерло, С молитвой к небу обратясь: «За Бога растворюсь сейчас, Как погибал и Он за нас, За Бога распадусь тотчас, Чтоб вырос из земли алмаз». Пришел нескоро ученик, Нашел он чан остывший, В нем — белый порошок, Как манна. На дне — большую жабу, Во мгле ее зеленой чистой Был человечек с ноготок, Весь каменистый. Но взять его он не решился И бросил в море — видеть сны. 3 Хьюмби чашку протянул к небесам, И Он ее наполнил сам Горячей кашей Синеватой — впрочем, белой. И Хьюмби, взяв ее несмело, — На свой двуножник ставит и варит, И сам в себе помешивает ложкой. Века проходят — каша не кипит Иль, закипев, сникает. Но иногда встречаются средь хьюмби — Как васильки в полях — почти не хьюмби. Их мозг оранжевый, зеленый или синий, Они, бывает, видят все ногтями, Как правило, бесстрашны, нелюдимы, На вид они — совсем простые хьюмби, Еще их признак — мяса не едят. Иные хьюмби любят их смертельно, Другие ж хьюмби очень их не любят — Ведь чем хьюмбабистее, тем суровей. А он, несчастный, смотрит ввысь, коровой, Он доится, как все, но чем? Настойкой ядовитою спиртовой. Но все-таки и он Немного хьюмбоват, Глухонемой и прозорливый, Но он вам — брат. 4 При дневной луне Хьюмби едет на коне В розовую тьму, Ухмыляется весне, Кланяется соловью — Радостно ему. Вдруг голос с неба: «Хьюмби, дети! Ради приятности одной разве вы на свете? Для того вас породил?» Хьюмби с коня упадает, Восклицает: «Сила сил! Этой радостью земной Я мечтал с Тобой делиться». Бедный Хьюмби, фарисей. Тихо, только в черепушку Бьет крылом большая птица. Этой птице клетка — ты, Она выпорхнет Из тесной темноты. Хьюмби едет на трамвае По окраине — барак За бараком проплывает, Ноет зуб и жмет башмак. «Хьюмби, Хьюмби, ты — дурак. Ум бы — Разве Жил бы так? Я летал бы на такси В облаках, в небесах…» В это время В голове его кружится Окровавленная спица, И перо широко машет И размазывает кашу По краям, То попробует, то сплюнет. Хьюмби же идет на рынок, Покупает васильки И себя он дома, плача, Хлещет по глазам. Хьюмби, Ум бы! И невидимый Алхимик Подбирает этот веник И несет за небеса. Хьюмби — что? Поест картошки, С телевизором немножко Он в гляделки поиграет, Хлопнет рюмку, да и спать. Вот тогда перо, и спица, И сама большая птица Очищают его зренье, Как тяжелый апельсин. И во сне его хоронят. «Ницше!» — плачет он и стонет, Нишей видит он себя. Зверь бестрепетный — судьба, Сидя в ней, клубок мотает. 5 Мне все виднее, все видней, Ау-ау — о ангел мой! Я становлюсь глухонемой. Но что же этого честней? Я слишком долго много знаю, Я задыхаюсь — пузырями Прольется только лепет злой. Тебя — и то, о ангел мой, — Дозваться ли глухонемой? Хотела я достать руками Ту точку — там, где вокализ Хватает ангела босого За пятку — то ль он тянет вниз, То ль ангел вверх его — не знаю. Меня не слышал ангел мой, И полетела вверх ногами, И становлюсь глухонемой, И с духом говорю глазами — Меня ты слышишь, ангел мой? 6. Достоевский и Плещеев в Павловском парке «Пора идти, мне надо в город. Ну я пошел, пойду, иду». — «Я провожу вас». — «Как угодно». — «Мы через парк здесь прямиком». — «Мне нездоровится немного, Припадок может вдруг случиться». — «Так заночуйте, ведь дорога…» — «Нет, нет, мне надобно домой». Через синий парк тревожный, вечереющий, шуршащий. Вот кузнечиком вдали показался Павел… Обойдется, обойдется — мимо, мимо пронесется, Может, в памятник ударит. К этим сумеркам лиловым Кровь подмешана легавой, Той, которую жестоко злой солдат трубой ударил. Как она скулила, выла. Бессильно плакал Павел, Князь великий. Горло, горло Расширяется трубою — Вот сейчас и я завою, Или ангел воет мною? Вот уж под руки схватили Меня Павел и собака И зовут: «Пойдем, писака, Поплясать». С ними трубы, и лопаты, и корона, и порфира… «Этот парк, он парк ужасный, Здесь Конец ведь где-то мира?» — «Да, вон там». — «Да, близко, близко». Римских цезарей печальных жирный мрамор представляет. Как пионы, они дремлют, Когда ночь повеет тенью, В их пустых глазницах зренье Туман вечерний обретает. «Вот Нерон. Я был Нероном. И еще я буду, буду». — «Вы не бредите ли, Федор?» — «Да, как будто. Извините. В голове немного… Одурь». Вот сейчас оно начнется. Деревянными шагами он к скамейке. «Федор, плохо?» Ах, скамейка-зеленушка, Твое тело деревянно, Вдруг ты стала осиянна. Он вцепился, задохнулся, мягко полуповалился — И скамейка вся в припадке, По морю плывет вся в пене. Ночной грозой расколот череп, Молнии, ножи сверкают. И ливень хлынул вдруг на мозг, На скорчившийся, пестрый, голый. Он расцветает, вырастает, В нем небу тесно, И тюленем Оно шевелится в мешке Худом телесном. Здесь — таинство: Случается со всеми нами что-то в миг, Когда надрывно эпилептик бьется. К нам кто-то исподволь приник, И нерожденный закричит, и мертвый тихо повернется. Здесь операция, быть может. И кто умело надрезает И зелье едкое вливает? Ужели я — марионетка И мастер нитки подправляет? Все под наркозом, под наркозом. И сад из роз шумит, гиганты розы. (Я прислонился головой к стеблю, И лепестки высоко так, высоко.) Блаженство Задувается, как свечка, И он встает, Тупой остриженной овечкой К вокзалу шумному бредет. (A боль и брага заперты в висках — «Спасу, кого могу, от этой фляги». Он будет убивать по голове Всех тех, кого убьет, — хоть на бумаге.) Фиалки запахом визжат Ночные — о, как жалки. Жалко. Захлопнут череп. Статуй ряд, Как лошадь под уздцы, ведет аллею парка. «Постойте, я вам воротник поправлю. Вам, правда, лучше? Как я рад». И с плеч, шепча, сползает Павловск, Как нашкодивший леопард. 7 Вот алхимический процесс: В мозгу у Хьюмби созревает Волшебный камень. Но это очень долго длится, Уже и крылья прорастают, Уж хьюмби полуптицы, Кентаврики с другим лицом. Вопрос лишь в том: Сначала мир захочет провалиться, Иль Хьюмби раньше высидит яйцо? Еще есть вариант — что он когда-то Уже разбил его случайно, равнодушно. Метались ангелы, оплакивая брата, Как будто бы горел их дом воздушный. 1982 Мартовские мертвецы
1. Веришь ли, знаешь ли?
Пусть церковь тоже человек И вросший в землю микрокосм, А нас ведь освятил Христос, Так вознесись главой своей Превыше каменных церквей. Раньше я все мысли говорила, Я тогда была как люди тоже, На свечу ночную на могиле Под дождем весенним я похожа. Оглянулась, оборотилась: Есть у церкви живот, есть и ноги. По живот она в землю врылась, А земля — грехи наши многи. Есть и сердце у нее, Через кое протекали Поколенья на коленях, Что кровинки — тень за тенью, Гулкий шепот покаянья. Из тела церкви выйдя вон, В своем я уместилась теле, Алмазные глаза икон По-волчьи в ночь мою смотрели. Темное, тайное внятно всем ли? О, сколько раз, возвращаясь вспять, Пяту хотела, бросаясь в землю, Церкви в трещинах целовать. И, крестясь со страхом и любовью, В ее грудь отверстую скользя, Разве мне ее глухою кровью Стать, как этим нищенкам, нельзя? 2. Черная бабочка
Звезды вживлены в крылья, В бархат несминаемый вечный, С лицом огромным меж нежных крыл — Мужским и нечеловечьим. Из винтовок она вылетает, Впереди пули летит, Кто видал ее — не расскажет, Как она свое стадо клеймит, Называли, именовали — Ангел смерти трудолюбив, Океаны что мысль пролетала, Каждый колос ревниво срезала Из бескрайних все новых нив. Закружилась она, зашептала, Легким взмахом сознанье темня: Как же ты воротиться мечтала, Если ты видала меня? 3
Где соловей натер алмазом дробным Из холщевины небеса, Там умирала, как на месте диком, лобном, Оранжевая полоса. Звезда расколотым орехом К деревьям низко подплыла, И будто ночи этой эхо Духа полночь моего была. Там луны пестрые сияли, И звезды смутно голосили, И призраки живыми стали — Входили, ели, выходили И жадно и устало жили. Там звери чье-то тело тащат В нагроможденье скал, И с глазом мертвым, но горящим В колодце темном и кипящем Бог погребен стоял. 4. Весной мертвые рядом
В мертвых холодном песке Стану и я песчинкой, На голубом виске Разведу лепестки и тычинки. Луна пролетает, горя, Только не эта, другая. Мертвых холодных моря Без берегов и без края. Подросток — только он один — он одинокость с Богом делит, Но уж зовет поводыря его душа, привстав над телом. Никогда ты не будешь уже одиноким — это верно тебе говорю — Духи липнут к душе — всюду кто-нибудь будет — в аду ли, в раю. Душ замученных промчался темный ветер, Черный лед блокады пронесли, В нем, как мухи в янтаре, лежали дети, Мед давали им — не ели, не могли. Их к столу накрытому позвали, Со стола у Господа у Бога Ничего они не брали И смотрели хоть без глаз, но строго. И ребром холодным отбивали По своим по животам поход-тревогу. И тогда багровый лед швырнули вниз И разбили о Дворцовую колонну, И тогда они построились в колонны И сребристым прахом унеслись… Может, я безумна? — о йес! Ах, покойников шумит бор сырой и лес. Ах, чего же вы шумите, что вы стонете? Не ходила на кладбище по ночам. Так чего ж вы стали видимы и гоните? И не тратьтесь на меня по пустякам. И ты, поэт, нездешний друг! Но и тебя мне видеть жутко, Пророс ты черной незабудкой, Смерть капает из глаз и рук. Он смерть несет, как будто кружку Воды колодезной холодной, Другой грызет ее, как сушку, И остается все голодный. Моя душа меня настигла — ой! Где ты была — неважно, Бог с тобой, Любовь из пальцев рвется ко всему, К уроду, к воробью — жилищу Твоему. А вот и кровь бредет — из крови волоса — Розовые закатила глаза. Я человек — она плачет — я жажду! О Маринетти — тю ля вулю, Ну так и стражди. И все-таки могучий Дионис, Обняв за икры Великий пост, Под лед летает к рыбам вниз И ниже — ниже — выше звезд. И в их смешенье и замесе, В их черно-белой долгой мессе Ползу и я в снегах с любовью, Ем серый снег вразмешку с кровью. И в эти дни, в Великий пост, Дождь черный сыплется от звезд, Кружком обсели мертвецы, Повсюду волочу их хвост. И Юнг со скальпелем своим Надрежет, не колеблясь, душу И имя тайное мое Горячим вдышит ветром в уши. Косматый мрак с чужим лицом Моим прикинулся отцом, Свою непрожитую силу Из жирной киевской земли, Из провалившейся могилы Вливает в вену мне — возьми! Нет, не про вас души алтарь! Что надо вам, умершим всем? И так я, как безумный царь, И снег, и глину, звезды ем. Пью кровь из правого соска Такую горькую — напрасно За плечи тащите меня В ад, как в участок, вы — так страстно. Всю вашу цепь столкну в овраг — Душой, не телом, в теле — тесно, Когда Страстной я слышу шаг, Гром тишины ее небесной. Вы, звери, крыльями шумя, Хотите поглотить меня, Вы, птицы, сладкий тленный мозг Из кости алчете — из сердцевины. Аркольский я — пусть слабый — мост, Толкнете — полетит в пучину Космический Наполеон, И мир, и свет, и блеск времен. Стоит, меняя маски, лица И пятки мне вдавив в глазницы. Меча вы слышите ли звон? Всю вашу цепь столкну в овраг — Душой, не телом, в теле — тесно, Когда Страстной я слышу шаг, Гром тишины ее небесной. 5
Смерть — это веселая Прогулка налегке, С тросточкой в руке. Это — купанье Младенца в молоке. Это тебя варят, Щекотно кипятят, В новое платье Одеть хотят. Смерть — море ты рассвета голубое, И так в тебя легко вмирать — Как было прежде под водою Висеть, нырять, Разглядывая призрачные руки И тени ног, — Так я смотрю сквозь зелень, мглу разлуки В мир, как в песок. Ты умер — расцветает снова Фиалковый цветок. Ты, смерть, — пчела, и ты сгустить готова В мед алый сок. Не бойся синей качки этой вечной, Не говори — не тронь меня, не тронь, — Когда тебя Господь, как старый жемчуг, Из левой катит в правую ладонь. 1980 Ночная толчея
Одежды ангелов суть их тела.1. Усилие
По эту сторону биенья Сердечного — я в темноте, Но я за гриву хвать мгновенье — Ему уже не пролететь. Как рыба в дыры под землей, Соединивших две реки, Так я скользнула пустотой, Напрягшись, — тяжкою стрелой В жары духовные — рукой Души, самой душой Небесные задеть огни. Чтоб все бесовское во мне Признали ангелы своим — Раз прокалил его в огне Своей печатью Элохим. Так вытянувшись и закрыв Глаза заемные, земные, Я помнила, что тьма была Когда-то Богом, но стекла, Землей сгустясь, а я — пчела, И светом я верну ее в края родные. 2
Ночь. Перевертывается карта Своею черной стороной. Они сначала без азарта Играют, козыряя мной. . . Туманный передернет снова, Трехглазый шепчет — не отдам, И вот уж я — валет трефовый, Разорванный напополам. 3. Темный ангел
Все это было со мною во сне При голой, и скользкой, и спелой луне. I Проникновенье пара в пар (А сонная душа есть дым непрочный) Или невиннее всего, Иль, может быть, — всего порочней. Как бы повторяя паденье, Ангел свалился с небес, И, в темное облако слившись, Кружили мы под потолком. И кости мои растворились, И кровь превратилась в ихор. Чужим ли крылом, заемным Я пробовала взмахнуть. Долго во мне он копался — Как будто зерно искал, В котором вся сладость земная И тайна, — и не отыскал. II Темный дух к душе моей Приникнул — к вене кровеносной. Из тела выщелувшись, я Большою стану вдруг и грозной. Огненным сияющим медведем, Всю меня свечением обняв, Трепетом все кости мне сломав… В нем обида темная играет. Ты не видишь — я ведь умираю, Мою душу тела вне всю корчит, Он меня зашепчет, защекочет. Пламя пожирает свой подсвечник, Погляди — ведь мы несемся в вечность, И со мною скоро ты растаешь В сполохах и вздохах. Понимаешь? 4
Нарцисса я сужу за недостаток К себе любви. Уж я-то не поверю отраженьям — В воде ль, в крови. Ах, эйнджелс, духи, когда бы вы могли Хоть на мгновенье Глухонемого «я» извлечь коренья И стебли бледные из бешеной земли. Когда б устроили одно Мне с ним короткое свиданье, Чтоб прошептало мне оно Свои желанья. Его слегка поцеловав, Я буду знать, что я жива, Я буду знать, что «я» во мне Спит в черноземной глубине. 5. Диалог
Имя с окнами на запад и восток Дал мне Бог. А душа открыта на все четыре — В ней кто хочешь живет — как в своей квартире. «Вы ли — те ли? Вы откуда вылетели? Вы, наверное, оттуда, Полыхает где Иуда?» — «Мы сорные духи, Ненужные души, С тобою хотим мы сцепиться И кровью твоей насладиться». — «Умру я и стану такою, Как вы, беспризорной душою, И одною из неисчислимых, Холодной искрой огня Закружусь пред глазами любимых, И они не узнают меня?» — «Мы не грешные души, И ничто нас не сушит, И никто не мучает нас, Никого не любили, Нас за это забыли, Ты открой нам на миг свой глаз. Мы просто пыль, Мы пыли тень, Открой, открой Ресниц плетень. Видишь — брат мой совсем Озяб и промок, Отвори, отвори Зрачок. Мы пришли из такой далекой тьмы, Глубже ада она и черней, На мгновенье — и сразу скроемся мы — Пожалей ты нас, пожалей. Ты не бойся вреда, Только крылья посушим, Улетим навсегда, Ведь не злые мы души». И впустила я их, Этих мошек чужих, И теперь их поди прогони, В хрусталик въелись они. «Нет, в море хладного злого огня Мы не уйдем назад». И если окликнете вы меня, Они вам посмотрят в глаза. 6. Ночная толчея
I И днем бывает иногда — И рыбкой пойманной блеснет Вдруг ангел — Но уж смыкается вода, Вода слепого дня. Зато уж ночью — Ангелов круженье, Демонов кишенье, А уж заблудшие души — Что вестовые в сраженье. Я руку подниму — И стаи пестрых душ Ее пронижут горячо, — Они влетят, как птицы в тучу, И вылетят через плечо. Во тьме меж мною и стеной Порхает серебристый рой. Вся их толпа синя, бела, Спешат, снуют куда-нибудь, И тьма всегда для них была Что смертным — зимний путь. Вот души — радужней микробов — Исцвечивают мглу дотла. Куда спешат, и где их дом? И тьма всегда для них была Увеличительным стеклом. Людей и ангелов такая Толчея — Тебя не сыщет никакая Гончая. Давка — как много их, Всякому дай пролететь. Будто конвертов живых Белая круговерть. Что вы, люди и духи, Что вы несете во брюхе? «Икринку. Иону. Весть». II Все сыплется песок ночной, Ночь превратилась в снег. Боюсь — за этой мелкотой Вослед придет другой. Умрет, бывает, человек Один, порой глухой, Подумают — инфаркт, инсульт… А нет! Убийство тут. Убийцу в суд не позовут И оправдали б там, Он убивает только тем, Что существует сам. Вот контур легкий зашуршал, Сгустился темный свет, И сердце ужас смертный сжал… Свидетелей-то нет. 7
В ангельских вижу повадках я нечто дельфинье. Вот, изогнувшись, ныряют всем скопом. Крылий их тонкотканных сияющих клинья В воздухе чертят круги и змеиные тропы. Вот, кувыркаясь, летают вверх-вниз И воробьями вьются. Уж меня облепили они, что карниз, И смеются. Может быть, часто зрачок прижимаю к луне, Кожа ее осталась на дне — Вот и мерещится мне. В ангельских вижу повадках я нечто павлинье, То разгорятся, то гаснут. Вижу тела их из огненных линий — Это опасно. Так на вид — просто облачко, светлый дымок, Глаз в середине, как щупальца спрута — ресницы, То пикируют прямо в глазницы, То, как пробки, летят в потолок. То на ресницах сидят и болтают Горсткой огня и зерна, Внутрь влетают и вылетают, Будто я им равна. Ах! Равны мы и вправду, огнистые тени, Хоть для вас я — что бабочке глиняный дом. Мы равны — мириады, обломки, ступени — И по ним, спотыкаясь, бредем. 1979 Рождественские кровотолки
(Нищенка с червонцем, дерево с дарами)1. Нищие
Где же нищие? Куда их дели? За небесной пищей они улетели? Говорят — они разбогатели, Миллионы — судачат — в тряпье они прячут, Они нас с тобою богаче. Еще сыщешь ты, может быть, нищих Только в церкви да на кладбище. Не увижу в грязи я стоящую шляпу И во тьме у нее серебристый улов, И немого язык, что бешеным кляпом Бился около слов. У кого вместо бедер колесики были — Те на них — на стальных — уже в рай укатили. Не попросит старушка хлеба ломоть И не скажет вослед: «Спаси тя Господь». И придется мне их заменить хоть собой И, петляя, бродить в переулках с сумой, Целовать всем прохожим ноги, Становясь голубой и убогой. Как тот блаженный, терпеливый, Осклизлый, синий и червивый — Почти землей был дядя Гриша, Ведь нищий — это Богу ниша. Он умалился, Бог в нем ожил И руку протянул к прохожим. Любви, любви — небесной пищи Просил Господь всем чревом нищим. 2. Симбиоз
Нету моей замшелой лиры — Дуба, что рос здесь на Черной речке, Его спилили, срубили, спилили, И не поставишь даже и свечки. Нету для дерева рая, нет и могилы, И когда впилось острие пилы В нежно-шершавое и беспомощное тело, Мне приснилось, что со скалы В пропасть я полетела То ль душа его прилетела Со мною навеки проститься, То ли в смертной тоске хотела За душу мою уцепиться. Пустоту вытесняло сто лет Его сложное сильное тело. Вот уж взяла свое! Нагло зияет и равнодушно — По торжеству пустоты Мы всегда узнаём о потере, По яме воздушной. Нету лиры замшелой, А душу она исцеляла, У нее глаза были, Ум был у нее. Приносила я в жертву вино и монеты, Два серебряных там зарывала браслета, И она меня обнимала, лечила, Как увидит — всеми листьями ахнет. Грубо нас разлучили, Разделили — и я умираю и чахну. 3
В сквозняк врезается звезда, А за окном хрустенье льда, Пусть все во мне горит, дрожит, Любви порывам надлежит Умолкнуть в ночь — когда Зовут, звенят колокола. Мгла в небесах так зелена, Там сумеречный лес. «Возьми моих два-три ребра И исцелуй их до утра До сини», — шепчет бес. В простые дни совсем не грех Любить любимых всех. Но нынче нас зовут: «Пойдем!» А мы упрятались вдвоем В хрустальный злой орех, И сотни, сотни нас. Пусть, истлевая, как свеча, Погаснем мы сейчас За то, что двери не нашли, А спрятались в алмаз. Святые надушились все И в небесах плывут, За окнами и хруст и гуд, Стучат в окно, зовут. Господень ноготь прочеркнул Стекло — и, вжикнув, стихнул он, Как будто хриплый стон. «За сладких несколько минут Ты, может, вечность потерял, Не жаль тебе, тебе?» Молчал И в сердце крепче целовал, В дрожащий перезвон. 4
Льется, ткется из сердца Паутина горячая Золотая — Тебе никуда не деться, И ему никуда не деться. Из кончиков пальцев, Из ногорук Стальною тонкой жарой Обовьюсь. Я — паук Золотой. 5
Пусть двух возлюбленных моих Я затолкала в тесный стих, Пусть даже больше было их — Они не виноваты: Они увидели во мне, Как в зеркале, — брат брата. В преступном и тайном своем содоме Не меня они любят — кого-то кроме. В этой жизни, где все только режет и рвет, Пусть любовь моя их перевьет. Перепутала я имена даже их, Но узнала их тайное имя, Те всё были ведь греческих светлых святых, Ну а то — из костей серафима. 6
«Кому, — думал Творец, Слепив эти сложные длинные кости, — Отдам? На челюсти рыбе большой? Или построю двери в собор? Нет, повяжу с душой». И отдал тебе — на нервический свод Ребер — изломанный согнутый вход, Туда, где жизнь одиноко живет И знает — никто к ней сюда не придет, И тихо псалом поет. Разве только любовь скользнет, Золотую свечу зажжет, В стучащий молотом водоворот — Под малиновый острый свод. 7
Вот она — только царапни, Кровь уже тут — как из-под кочки болото, По глиняным тонким сосудам Багровое море Разлито, Мечтает — хрупнут скорлупою все лица, И мы — ручейки и потоки — Сможем разливом весенним разлиться И слиться! В крови — любовь, А в кости — отрицанье любови. Когда я, наконец, себя как кровь пойму, Сброшу белую тьму И соленой пальмовой ветвью Наклонюсь ко Господу моему? 8
Звезда по небесам идет, Звезда по облакам плывет И скачет через тучи. Она не мертвый хладный шар, Она есть дух могучий. Гори-свети, пылай-гори, Клянусь я всею кровью И всей зарытою во мне Божественной любовью — Что то не камень в облаках, Бездушно в цель летящий, — Нет, это дух, нет, это ум, Округлый и горящий. И больше я тебе скажу, Раз уж такие речи, Смотри — есть крылья у него И луком птичьи плечи. Отец и Сын расчленены — Он свяжет горлом певчим. Как кровь от сердца к голове, В огне несет он вести. Глаза поднявши к синеве, Пойдем с волхвами вместе. Он искры сыплет в высоте Путем из света в тьмы И шепчет, плачет в пустоте: «Я, Ты, они и мы, — Все перепутав и поняв: — Сон, Ягве, Элохим и яд». Он знает — будет в темноте В раскрылья он распят. Он молнией ли шаровой, Невидимым ли током Летит над нашей головой Всегда, всегда с Востока. 9. Виденье о забытом стихотворении
Слова рожали. Кто бы мог Подумать: каждый слог, Союз какой-нибудь, предлог… И жемчугом дрожали. Каждая буква кровью налилась, Забилась, жерлом в себя провалилась. Как почка, вскрылось буквотело, Червячками полезли мужчиноженщины Из каждой зияющей трещины — И в тартарары их толпа полетела. Стихотворенье лежало Мертвой роженицей В луже кровавой. И я, как бледный отец, Поняла наконец — Что было моею забавой. 10
Под языком у жизни жало — Сначала будто все ласкала, Потом колола и кусала, Кровавым ядом напитала, И ядовитою я стала. И вот сижу я бритой нищей, Что деточек своих пожрала, На гноище, на пепелище О корочке всех умоляла. А темной ночью из подвала Червонец красный доставала И то плевала, то сосала, То плакала, то целовала, То снова в землю зарывала. Так что же это там у ней? Душа? Талант? Любовь? Иль чья-то спекшаяся кровь? Она как жизнь — Кощей, Та тоже что-то прячет в нас, Или от нас, скорей. Ах что? Да голубой алмаз, В нем горсточку червей. 11. Путешествие мертвого дерева
Деревья свечи все зажгли И машут головами, И лес мерцает и дрожит, Марии он принадлежит — Весь с хладными зверями. В тот миг, как било Рождество, Их души вышли из оков И время, вывихнувшись чуть, Скрепясь, пустилось в путь. И древо ловкое одно Выходит из ворот И по сугробам прыг да скок С зажженною свечой, И в горний Вифлеем бредет — За ним бы нам с тобой! Волхвом, царем оно идет, Живой горящей лирой И мой браслет в корнях несет, В стволе — вино и мирру. 1980 Грубыми средствами не достичь блаженства
(Horror eroticus) Уж так-то, Муза, мы с тобой сжилися, Притерлись уж друг к другу, как супруги. Я не скажу, подумаю — явися, Вверх венами протягиваю руки. И слышу шаг любимый, быстрый, лисий.
