Помоги проекту - поделись книгой:
— Лена может. Ну и, наверно, кто-нибудь из завсегдатаев.
— Вы говорили, что были знакомы с Гордеевым. А квартира его вам знакома?
— Я давно там не был. С Иваном Александровичем что-нибудь случилось?
— Это тайна следствия. Насколько давно вы там были?
— Видите ли, в семьдесят четвертом году мы с ним довольно сильно поссорились. После этого я у него практически не бывал. Заходил раз или два отдать кое-какие книги.
— А что явилось причиной ссоры?
— Да как вам сказать… Ему показалось, что я работаю на вашу организацию.
— Гордеев занимался антисоветской деятельностью?
— Об этом мне ничего не известно. Можно понять его подозрительность — при Сталине он много лет провел в заключении. Позже он был реабилитирован.
— Вы знаете что-нибудь о секретной комнате в квартире Гордеева?
— Ни о какой секретной комнате мне ничего не известно. Что там было? Три жилые комнаты, кухня, ванная, туалет… Еще кладовка.
— Кладовка могла использоваться как секретная комната?
— Что вы этим хотите сказать? Я, помнится, заглядывал, ничего особенного там не было. Может, конечно, потом Гордеев ее и засекретил…
— Правда, что через вас Гордеев заказывал в механических мастерских детали?
— Существует порядок, бумаги. Все можно проверить.
— Это же какое-то дикое упорство, Семенов… Вам отлично известно, что я имею в виду. В мастерских все налево работают без всякого оформления.
— По мелочи, для быстроты, конечно, случалось.
— И что вы об этих деталях можете сказать?
— А что я могу сказать? Трубочка там или втулка — чертежей полных или схем Иван Александрович мне не доверял. А экспериментатор он был от Бога. Но не доверял никому. Так в протоколе и отметьте, гражданин следователь.
— Кстати, Семенов, в последнее время вы большей частью не живете по адресу прописки. Где вы проводите время?
— У Лены, где же еще. Мы, возможно, скоро поженимся.
— В кафе на Большом проспекте П.С.?
— Еще на ее квартире. Улица Грибалевой, 35, вы, наверное, сами знаете.
— Сами понимаете, Семенов, все, что вы говорили, мы проверим…
— А сейчас я могу идти?
— Пока — можете. Распишитесь вот здесь. Вот ручка.
«Алеша Попович» подвинул Семенову письменный прибор с установленной в нем толстой перьевой ручкой. После того как Семенов расписался и вышел, он осторожно взял ручку платком и положил в заранее подготовленную коробочку. Ту же роль — носителя отпечатков — должен был сыграть и гладкий стакан, из которого «Алеша» любезно предоставил возможность Семенову выпить воды несколько ранее. Он не был обязан лично вести допрос Семенова, но положение дел настоятельно этого требовало. Не последнее место играл интерес, проявленный генералом… В чем он был солидарен с Онегиным — так это в презрении ко всей и всяческой мистике, В этом смысле он был верным учеником. Мистика — хорошее прикрытие для предательства. Но эмоции в сторону, его собственные служебные — или, скорее, лично-служебные — интересы также требовали более чем пристального внимания.
«Алеша» снял очки, протер глаза. Помассировал лицо. Не так уж часто он оставался один. Наедине с собой не обязательно быть логичным и последовательным. Он очень устал. Хотелось бы так держать в руках ситуацию, как он держал сейчас в руках свое лицо. Война отделов, оргвыводы, критическая точка карьеры. М. К. успел дослужиться до полковника, прежде чем попал в опалу. Потерял Канаду, однако приземлился заведующим спецлабораторией. «Алеша» был подполковником и всего лишь замом в своем отделе. В этом чине и на этой должности — очевидная перспектива скорой отправки на пенсию. (Чертов М. К. - стакан водки, третья звездочка на дне…) Мучительный вопрос — кто выиграет при том или ином обороте дела. Исчезновение! Похищение? Бегство? И вдобавок — фантастические показания Литвина.
В. Ф. позвонил вечером. Татьяны, как всегда в последнее время, дома не было.
— Валя? Это Алексей, — В. Ф. узнал голос «Алеши Поповича». — Есть мнение, что вам надо устроить очную ставку с Семеновым.
— Что-нибудь прояснилось? Или это тайна следствия?
Разговаривая со старшим чином из ГБ, пусть и давним знакомым, В. Ф. удивлялся небрежности своего тона. Влияние западных ветров? Страх уменьшился, он лучше чувствовал невидимые координаты, в которых происходит разговор. Понимал, что небрежный тон больше нравится его собеседнику, чем просительный.
— Да нет, при чем тут тайна, — подумав, ответил «Попович». — Жилистый старикан. Надо его прощупать насчет середины декабря.
— А очная ставка зачем?
— Ну, во-первых, может, вы его встречали раньше.
— Татьяна его во сне видела.
— О снах Татьяны — особый разговор. Глядишь, она его на чем-то расколет.
Онегин, как и планировал, ехал «Красной стрелой». В спальном вагоне. Он обдумал заранее, насколько это разумно с точки зрения конспирации. Решил, что разумно. Главное — естественность. Что может быть естественнее, чем отставной генерал, который желает ехать в СВ? А если за ним следят, то на перегоне Ленинград-Москва спрятаться трудно. Вызывать машину, чтобы ехать на вокзал, он, однако, не стал, вместо этого они с женой вышли прогуляться до метро «Горьковская». Людей на улице было немного, падал мягкий снег, наводя на банальные мысли о нечистоте людских дел и о том, что о ней не хочется думать в такой вечер. Если наблюдать издали, единственная необычная деталь — он с дипломатом в руке. Издали не заметно, что под кожей черного дипломата — металлический корпус, а от ручки к запястью идет прочная цепочка. На Кировском он поймал случайное такси. Ни по дороге, ни на вокзале слежки не заметил… В двухместном купе Онегин оказался один. Тем лучше. Открыл кодовый замок дипломата, достал дорожный несессер (зеркальце, электробритва, крем, зубная щетка, тюбик «Поморина») и любимый свой роман — «Кима» Киплинга на английском. Под ними были две запасные рубашки, смена белья. Внизу — бумаги в кожаной папке. Онегин задумался, как быть с драгоценным дипломатом, если понадобится сходить в туалет. Брать с собой? Туалет рядом, один на два купе. Решил, что на пять минут дипломат можно оставить, закрыв на замок и пристегнув цепочку к металлической опоре столика.
Проводник принес чаю. Онегин поблагодарил, запер дверь. Пил не торопясь, глядя в темноту за окном, в которой иногда проплывали желтоватые огни малолюдных деревень. В этих краях, конечно, понятнее Лермонтов, чем Киплинг. Допив чай, лег и взялся за «Кима». Тоже вот — никогда не надоедающая книга о поисках реки, которая смывает все иллюзии. О мальчике и старике — тибетском ламе, ищущих вдвоем эту реку. Он до сих пор иногда чувствовал себя таким мальчиком, только старика рядом не было. Реку он, правда, однажды искал. Хотя бы ручеек, чтобы напиться. Несколько дней, оставшись в полном одиночестве, перед тем как попасть в детский дом. В степи под палящим солнцем. Ныне он знал, конечно, о буддийском учении, что все — иллюзия. Зря, что ли, полжизни работал на Востоке. Однако в то, что настоящее — «здесь и теперь» — является иллюзией, он не верил. Это давало силы бороться. Что касается прошлого… То, что он вспоминал о своем детстве, нередко казалось ему именно такой иллюзией.
Родителей, подобно киплинговскому Киму, он почти не помнил. Правда, помнил деда с бабкой, в доме у которых рос, пока их не пришли раскулачивать. Родители каждый год уезжали на заработки в город… Дом у деда с бабкой был добротный, с оцинкованной крышей. Возможно, поэтому их и раскулачили. Он убежал, спрятался в овраге, ночью пробрался подальше от реки, в степь. Шел, не ведая куда, стараясь только держаться в стороне от людей. Иногда вдалеке слышались выстрелы, порой где-то что-то горело — по ночам над горизонтом поднималось тихое зарево. На второй или третий день у него, наверное, начались галлюцинации… Откуда у него мог взяться в руках обрез? А труп молодого бойца в красноармейском шлеме — то было видение или реальность? В широко раскрытых глазах юноши застыло ситцевое небо, черное входное отверстие пули зияет над левой бровью, суетятся вокруг мелкие степные мухи. Ему хотелось верить, что это была галлюцинация. В то же время ему хотелось верить, что самолет, а самое главное, летчик-галлюцинацией не были. Он снова был один. Никакого обреза в руках. Сначала он услышал рокот мотора.
Потом из-за опаленного солнцем холма выскочила и сама машина — одноместный биплан. На фоне белесого от зноя неба четко прорисовывались растяжки, скреплявшие между собой крылья, растопырка колес под фюзеляжем. Самолет описал круг над головой растерянно стоящего Феди и приземлился, подкатившись к нему совсем близко. На землю соскочил пилот в кожаном комбинезоне. Шлем, очки, усы… Он подошел к Феде, который опустился на колени. Положил руку Федору на плечо. «Экий ты… доходяга». Рука была тяжелая. Голова у Федора закружилась, перед глазами поплыли красные круги. Следующее видение: то же лицо — над. Бульканье, вкус воды на губах.
— В случае чего, говори всем, что ты от Игната. В детский дом тебя надо.
Он действительно оказался потом в детском доме. Как это получилось, он не помнил. Говорили, что его без сознания подобрали возвращавшиеся в Харьков красноармейцы. Придя в себя, он упорно твердил, что он от какого-то Игната, поэтому отчество ему записали — Игнатьевич. Фамилию «Онегин» тоже дали в детдоме.
Чтобы отвлечься, Ф. И. погрузился в чтение «Кима», дожидаясь, пока захочется спать. В романе Гималаи назывались просто холмами, «hills». Это снова навело его на воспоминания. Долина Кулу, дорога на Наггар. Конец периода дождей, выглядывающие из облаков горные вершины. Дом Рерихов в Наггаре. Задание: установить наблюдение и контроль. Индийские власти, благоговеющие перед Рерихом и его семейством. Непростая задача — но какое счастливое время. Грязь — только от сезона дождей и никакой крови… Хинаяна, махаяна… Он лично предпочитал хинаяну — учение «узкого пути» в буддизме. Весь мир может быть иллюзией, но — никакой мистики. В конце концов Онегин заснул с раскрытой книгой в руке.
Каждую ночь В. Ф. думал о предстоящей очной ставке. С Т. В. уже много недель они спали раздельно, даже когда оба были дома. Просыпался, лежал без сна… Что за тип этот Семенов? В какой-то момент он сообразил, что Семенова звали так же, как Гошу, — Георгий Валентинович. Возможно ли, чтобы они знали друг друга? Быть тезкой — чем не повод для более близкого знакомства? Со своим профессором Гоша познакомился, только став студентом. Мог ли он знать Семенова раньше? Какие-то кружки в университете Гоша посещал, еще будучи школьником… В то утро В. Ф. был один. Т. В. так и не пришла вечером. Он лежал в постели, курил. На часах начало девятого. В этот момент в дверь позвонили. На площадке стоял Юра Литвин. В. Ф., не показывая удивления, проводил его на кухню.
— Как хорошо, вы дома… Я чувствовал, что обязан вам рассказать, что я заявил следователю. Я написал заявление. Они на меня давили, ужасно. Я думал, что они успокоятся, если написать поподробнее. Мне почти ничего не известно, так, кусочки. Надо было что-то придумать, чтобы получился связный рассказ. На самом деле я не верю, что она может существовать. Я написал в заявлении, что И. А. изобрел машину времени.
— Чай будете? А что еще вы написали? Что он ею пользовался? Вместе с Гошей?
— Да. Я надеялся, что они успокоятся, а они только и знают, что душу мотать.
— А почему эта идея вообще вам пришла в голову?
— Ну давайте я расскажу… попытаюсь рассказать, что я действительно знаю.
— Только по порядку.
— Попробую. Но это очень трудно. Вначале был этот разговор. Разговор с И. А. Я писал у него курсовую. Он дал мне адрес, я стал ходить к нему домой. Он не любил появляться в институте. В тот раз он был сильно выпивши. Я даже не сразу понял, насколько. Только когда прошли в комнату. Он усадил меня в кресло. Налил себе, предложил мне выпить.
— Гоши там не было?
— Нет, в тот день нет, я уверен. И. А. начал говорить о путешествиях во времени. О том, почему все думают, что это невозможно. Мол, люди считают, что они могут себя вести как угодно. Что человек — самый умный. Что законы природы не могут быть умнее человека.
— А они могут?
— Конечно. Откуда в квантовой механике одна частица знает, как ведут себя другие? Но главное, говорил, главное — это скромность, возьми, например, «тише едешь — дальше будешь». Почему все понимают «тише» в смысле скорости? Можно — скромнее, без шума, не нарушая причинно-следственных связей. А потом и говорит: видишь, я сам проводил расчеты, и показывает тетрадку. Главное, надо уважать некоторые принципы запрета.
— В тетрадку вы заглядывали?
— Нет, мы еще выпили, и он ее куда-то убрал. Потом он остался в гостиной, а я пошел искать туалет. По ошибке заглянул в кладовку. В ГБ они называют ее секретной комнатой. Там было много приборов, в основном почему-то по стенам. Но на полу тоже. Большой трансформатор, соленоид, провода. Я недолго ее рассматривал, потом нашел туалет и вернулся.
— И вы снова говорили о машине времени?
— Почти нет — я пошутил, сказал, будь у нас машина времени — из нашего времени можно бежать куда угодно. И. А. рассердился. Как же, говорит, куда угодно! Но потом успокоился, говорит — если бежать, так только в будущее.
— А потом вы о путешествиях во времени еще говорили?
— Я пробовал, но он больше не хотел возвращаться к этой теме. В кладовку я хотел бы еще заглянуть, но потом она всегда была заперта. Наверное, действительно была секретной.
— А в день перед исчезновением все было, как вы мне рассказывали?
— Да. Мне кажется, что после разговора со мной, в смысле, что меня задержали на площади, И. А. был очень испуган. Он меня выпроводил, а Гоша остался.
— Все это очень интересно, но зачем мне это рассказывать? Чтобы я поверил в существование машины времени?
— Но следователи-то верят! Я хотел вас предупредить.
— Ну, спасибо… Кстати, Семенов-то какое отношение к этому может иметь?
— Не знаю. Он мог, наверное, делать для И. А. детали. Все рабочие делали. Я Семенова никогда не видел. Но я думаю, что в ГБ в идею машины времени поверили. Ну, может, не поверили, но страшно заинтересовались.
Т. В. сидела у стола и пила кофе. М. К. все еще спал, солнечные лучи уже подбирались к самой его щеке, золотя волоски на коже. Щеку хотелось погладить. Нет уж, одернула себя она… М. К. зевнул, веки его задрожали. Просыпался он обычно нехотя. Всегда интересно наблюдать за спящим человеком, неважно, близким или не очень. Когда М. К. проснется, ее, вероятно, ждало продолжение не слишком приятного разговора. Вчера М. К. предложил ей развестись с В. Ф. и выйти за него замуж. Разумеется, он то и дело повторял, что ее любит, но были у него и другие, на первый взгляд, более рациональные аргументы. Они-то и вызвали у Т. В. недоверие и тревогу. С утра Т. В. вообще казалось, что ей приходится иметь дело с тщательно продуманным бредом. Впрочем, может, это и не бред, а глубоко укоренившаяся склонность ко лжи и двойной игре. Но тогда — чего хочет М. К. такой ложью добиться? Ей хотелось выкурить сигарету, но М. К. был против курения в квартире. Итак, в чем же состояли его главные аргументы? Что в них не так? Чего он хочет на самом деле?
Если ты будешь со мной, нам будет гораздо легче работать вместе. Ты сможешь и дальше развивать свои удивительные способности. Положение В. Ф. бесперспективно в профессиональном смысле. Он до такой степени спутался с диссидентами, что теперь только будет тянуть тебя вниз. Ты хоть понимаешь, благодаря чему он может (мог) жить, как живет? Числиться фотокорреспондентом в многотиражке (появляться там раз в неделю), числиться на полставки в фотолаборатории ЛИТМО? Подрабатывать на свадьбах и похоронах, чтобы его при этом не обвинили в коммерческой деятельности? Очевидно — благодаря нашему покровительству. А точнее, покровительству генерала Онегина, которого «ушли» на пенсию и который быстро теряет влияние. О себе М. К. говорил много и охотно. Мне не повезло, на задании в Канаде я попал в неприятную ситуацию. В служебном смысле в моем личном деле — пятно. Но если ты разведешься и выйдешь за меня, в ближней перспективе это ничего не испортит, а в более дальней мы имеем шанс стать выездными… Разоткровенничавшись, М. К. не скрывал от нее желания остаться на Западе. Намекал, что, возможно, им удастся перебежать вместе.
М. К. повернулся на бок, спиной к солнцу. Глаза его все еще были закрыты, но губы улыбались. Наибольшие подозрения у нее вызывал последний аргумент. В то, что они станут выездными, если она выйдет за него замуж, было трудно поверить. Мужей и жен редко одновременно выпускали за границу, за исключением тех случаев, когда власти сами хотели, чтобы они там остались. Например, семья Солженицына. Другое дело, очевидно, М. К. хочет извлечь все, что возможно, из ее способностей. Может, продать ее каким-нибудь зарубежным партнерам. Например, ЦРУ, вместе с ее даром… Слава Богу, решение можно отложить, посмотреть, что он еще придумает. Благо, на ближайшие дни есть хороший предлог — очная ставка с Семеновым. М. К., наконец, открыл глаза. Высвободил из-под одеяла руку, обнажил плечо. Несмотря на возраст и намечающийся животик, у него было красивое спортивное тело — не то, что у сутулого и узкогрудого В. Ф.
— Ну что, приняла решение? — М. К. откинул в сторону одеяло.
Софья Антоновна Онегина отчаянно любила своего мужа, хотя до смерти устала быть женой разведчика. Когда Федя был рядом, она забывала об этой усталости или, скорее, старалась о ней не думать, однако ощущение возвращалось, когда он «отправлялся на дело»… В прошлом, в тех случаях, когда ему приходилось работать под прикрытием посольства, они обычно выезжали за границу вместе. Он, конечно, периодически исчезал, оба при этом были согласны, что так надо. Разумеется, она беспокоилась, но долгие отсутствия, когда его посылали за границу одного, были хуже. Уж лучше беспокоиться, зная, что, если все обойдется, он вернется, усталый, но улыбающийся, через несколько дней. Конечно, неудачи тоже случались, и тогда Федя возвращался чугунно-мрачный… Теперь они жили в своей собственной стране, но она тревожилась. Как обычно, Федя сказал, что едет в Москву, навестит брата, повидается с сыном, учащимся в МГИМО, но она знала, что он едет по делу и беспокоится за результат. Трудно не заметить долгие недели, потраченные на подготовку поездки. Она заметила и особый дипломат, который он взял с собой в дорогу. Проводив Федю, она вернулась домой. Заперла наружную дверь, набросила цепочку, подумав, заперла вторую, внутреннюю дверь. Спать не хотелось. Оставшись одна, она снова остро чувствовала многолетнюю усталось. Федя обещал позвонить только завтра, от брата.
Зазвонил телефон.
— Говорите. — Молчание… Последнее время, когда Феди не было дома, такие звонки случались довольно часто, и это ее тоже беспокоило. Она, разумеется, сказала об этом Феде, но он просто пожал плечами. В эти дни он слишком был занят подготовкой к поездке. (Она думала, что за звонками может стоять М. К.)
Снова позвонили, на этот раз в дверь. Она подошла к двери, которая вела в тамбур, долго прислушивалась. Ни звука. В сорок восьмом году, когда они с Федей только поженились, она мечтала о том, чтобы стать актрисой. В редкую минуту откровенности Федя рассказал ей, как погибла жена режиссера Мейерхольда. Как с ней расправилась шпана по наводке людей Берии. Судьба Зиночки Райх ее не прельщала. Она вернулась в спальню, выдвинула ящик комода, достала из-под белья никелированный браунинг. Сняла с предохранителя, положила под подушку. Из небольшого застекленного шкафа достала пухлый альбом в пунцовой бархатной обложке. Старые индийские фотографии! Гималаи! Счастливое время…
Верба ждала Юру на углу Первой линии и Среднего.
— Ну что, предупредил?
— Предупредил… Не знаю, что ему это даст. К разговору с ГБ всегда трудно подготовиться. Слушай, давай посидим в каком-нибудь кафе.
На мгновение ему показалось, что пахнет весной, но это, конечно, было иллюзией, ошибкой восприятия. С залива дул резкий ветер, глаза слезились, на улице было холодно и промозгло. Правда, Верба смотрела весело, что было лучше всякой весны, — последнее время она редко одобряла его поступки. С тех пор, как его стали таскать в КГБ, они вообще чаще ссорились, а виделись реже. Он улыбнулся.
Центр управления полетами… полетами… Поставлен в известность… известность… Гора, казалось, заслоняла половину неба. Небо разламывалось от сверкания ледяных граней. Да нет, это его голова раскалывалась от боли. За ощущением головной боли пришло ощущение холода. «Только не спать, только не спать», — повторял голос в глубине еле теплящегося сознания. Ему казалось, что он лежит на леднике, весь разбитый. Глаза, однако, были закрыты, без помощи рук век было не разлепить. Болью пульсировал затылок. Что-то не то с правой скулой и верхними зубами. Язык нащупал костяные обломки. Руки окоченели. На запястье левой, похоже, открытая рана. Очень холодно ногам. Ни перчаток, ни ботинок. «Но чувствительность сохранилась», — отметило сознание. Оно постепенно брало под контроль разбитое тело. Запахи — холодной мочи, какой-то гнили. Звуки… Где-то недалеко слышались человеческие голоса, приглушенно доносились звуки уличного движения. Он же приехал в Москву! С ним были важные документы! Он сумел дотянуть до лица руку, пальцами разлепил веки. Кирпичная стенка, низкое небо. Чуть повернул голову. Тошнота. Похоже на сотрясение. Оцинкованные мусорные баки.
Память тоже возвращалась. Он приехал «Красной стрелой», собирался остановиться у шурина. Велел такси высадить его за три квартала. Пошел дворами. Слежки вроде бы не было, но… Нападение не было похоже на случайное нападение шпаны. Никаких разговорчиков, подходов. Слишком все слаженно, слишком профессионально. Наверное, за ним все-таки наблюдали, только издали. Тогда и коммуникация у них была — с использованием современной техники. Он попытался вспомнить последние несколько секунд перед тем, как его ударили по голове и он потерял сознание. Один стоял у баков. В ватнике, похожий на алкоголика. Но лицо, когда он обернулся, было молодое, глаза внимательные. При виде этого лица Онегин насторожился, хотя тип сразу же отвел взгляд. Глядя себе под ноги, он двинулся наперерез. В руке у него была короткая палка, вроде ножки от стула. Шел он не быстро, однако прямо и твердо. В этот момент Онегин заметил вторую фигуру — на первый взгляд, подростка с рулоном старых обоев. Подросток вышел из подворотни. Онегину в нем тоже что-то не понравилось. То, как он держал рулон? Третьего он почувствовал спиной — сработал старый боевой инстинкт.
Успел полуобернуться, готовясь отскочить, подсечь нападающего. Тоже какая-то серая фигура. Первый теперь мчался навстречу, подняв ножку стула, похожую на дубинку. Последнее, что отметило сознание, — рулон в руках подростка был нацелен прямо на него.
Он, однако, остался жив. Если действовали профессионалы, значит, убивать не входило в их планы. Вопрос, что было их задачей — сорвать его собственный план? Кто о нем знал и кому это было нужно? Дипломат с бумагами они забрали. Он отодрал прилипший к асфальту левый рукав, борясь с тошнотой, сел. Ни ботинок, ни перчаток, ни шапки. Проверил карманы. Документы и бумажник исчезли. Нашел случайно уцелевшие две копейки. Изо рта почему-то омерзительно пахло перегаром.
— Софья Антоновна просила меня срочно зайти, я у нее.
— Хорошо, — голос В. Ф. на том конце провода был ровный, без эмоций. Т. В. повесила трубку. С. А. сидела в глубоком кресле, закрыв лицо руками.
— Да, ну вот, — она опустила руки. — Федя звонил из Москвы, на него напали, страшно избили, отобрали документы, деньги. Это не случайно. Вам ведь устраивают очную ставку с Семеновым? Я думаю, опасность скорее угрожает ему, чем вам, но будьте очень, очень осторожны.
— Может быть, надо Семенова предупредить?
— Что вы, Таня! Как вы его предупредите? Вы его совершенно не знаете.
— Но, может быть, я сумею поговорить с ним до всякой очной ставки.
— Он вообще-то знает, что планируется? Может, он не захочет с вами разговаривать? А вдруг он попытается скрыться?
Поделиться книгой: