От часа тьмы до рассвета

— Вместо того чтобы нагнетать паранойю, нам лучше предпринять что-то осмысленное и хотя бы осмотреть вещи Марии, — раздался трезвый голос Юдифи. Я был благодарен ей зато, что она отвлекла меня от этой абсурдной, сумасбродной идеи хозяина гостиницы, и я почувствовал себя дураком, что позволил ему увлечь себя хотя бы на несколько секунд. — Она знает о крепости больше, чем все мы. И, прежде всего, о том, что происходило здесь во времена Третьего рейха. И она притащила с собой целую кучу книг.

— Паранойя! — возмущенно фыркнул Карл. — Может быть, это игра моего воображения, что всего в нескольких шагах от меня зарезали Эда и его кровь брызнула мне в лицо? И Стефан с кинжалом в спине мне только приснился? Ну так разбуди меня, дорогуша! Я уже убедился, что все, что здесь происходит, тебя совершенно не волнует. Ты стонешь, как кошка во весь голос, развлекаясь в душе, при том что там, внизу, лежат два трупа, а где-то в подвале рыскает убийца! Потаскушка! Я бы на твоем месте…

Это было уже слишком. Я со всей силы вонзил кухонный нож в столешницу рядом с собой, с воинственным криком бросился к хозяину гостиницы и схватил его за воротник темно-голубого спортивного костюма. В сильном порыве агрессивного чувства я потерял равновесие и в ту же секунду наскочил прямо на его жирное тело, он с криком ужаса отшатнулся и с треском ударился о дверной косяк. Раздался тупой удар, и я услышал, как ударились друг о друга его зубы, но я нисколько не сожалел о той огромной шишке, которая, наверняка, у него после этого вскочит. Мне было этого мало.

Хозяин гостиницы был совершенно ошарашен, от ужаса и удивления он был не способен защищаться от моего нападения, он только инстинктивно заслонил лицо руками, что, однако, не могло помешать моей левой руке, зажатой в кулак, звонко ударить его прямо по морде. Я никогда прежде ни с кем не дрался, всю свою жизнь я был последним трусом, поэтому мой первый удар был довольно слабым и лишь задел правую щеку хозяина гостиницы. Но ради Юдифи я был готов в эту минуту позабыть о моей карьере труса и неудачника и доказать Карлу и себе самому, что в основе своей я цельная натура, терпение мое имеет свои границы и последствия этого могут быть ужасные. В слепой ярости я наносил удары то правым, то левым кулаком по вспухшему лицу Карла, с удовлетворением и граничащим с кровожадностью азартом я увидел, как потекла из его носа кровь и начал опухать левый глаз. Он назвал ее потаскушкой, он обругал ее так, как я бы не посмел назвать даже уличную проститутку в районе красных фонарей. Никто не может так бесцеремонно обращаться с моей маленькой Юдифью, ни один человек на свете, и уж тем более этот тупой толстяк, который отстал от общественного развития и человеческого прогресса минимум на четверть столетия! Я замахнулся согнутой в колене ногой, чтобы побольнее ударить его между ног, но в последний момент на моем корпусе повисла Юдифь, обняв меня сзади за грудь, и мощным рывком оттащила меня от жалобно скулящего хозяина гостиницы.

— Хватит, — ее голос донесся до меня как будто издалека.

— Грязная свинья! — Я попытался освободиться от ее рук, готовый снова броситься к толстому хозяину гостиницы и колотить его до тех пор, пока он, скуля, не начнет кататься по полу, да и потом еще добавить несколько ударов, да еще плюнуть ему в рожу. — Я заткну ему пасть, чтобы он никогда больше так не говорил про тебя, слышишь? Этот гадкий подонок, эта подлая, жирная тварь, да я его…

Задушу голыми руками, выпотрошу как жирного карпа, закопаю его в собственных внутренностях, хотелось сказать мне, но Юдифь перебила меня.

— Достаточно, — настойчиво повторила Юдифь, но я расслышал в ее голосе что-то вроде восхищения, ну, как минимум, понимание. — Оставь его. Не трогай дерьма, и сам не испачкаешься. Он того не стоит.

— Да, стоило вас только оставить одних, как вы тут же вцепились друг другу в глотки, — это была Элен. Она вымылась, оделась и стояла теперь в дверях, окидывая меня оттуда взглядом гувернантки, которая застала своих подопечных, лакомящимися вареньем прямо из банки. — Ну прямо как в детском саду.

В охватившей меня беспощадной жажде разрушения я, казалось бы, должен был острее отреагировать на ее надменность и еще решительнее сбросить с себя сковывающие мои движения руки Юдифи, чтобы продолжить то, что я невольно вынужден был прекратить при ее появлении, но наша рыжеволосая докторша была в этот момент так бесстыдно хороша, что я не мог двинуться с места. Ее волосы были еще влажны и мокрыми прядями ложились на плечи, но это не портило картину, радовавшую мое эстетическое чувство. Напротив, это придавало ее безупречной красоте что-то невыразимо трогательное, возможно потому, что это бессознательно напомнило мне про наш с Юдифью секс. На ней был темно-синий костюм, который состоял из узкого, приталенного блейзера и мини-юбки, которая едва доходила ей до середины колена и таким образом была ровно на том уровне, чтобы не выглядеть легкомысленно, но при этом поразительно сексуально. Ее стройные длинные ноги были одеты в черные колготки, которые ничего не скрывали, а лишь подчеркивали ее безупречно гладкую кожу без всяких шероховатостей и изъянов. Ее (несомненно, безупречно скроенные, как и все ее безукоризненное тело) ноги были обуты в пару изящных черных лодочек на шпильке, ходить на которых, как мне казалось, уже почти цирковое искусство. Белая блуза, которая была надета под блейзером, имела невероятно глубокий вырез и невольно привлекала взгляд, который, вероятно, я и бросил на нее в этот совершенно неподходящий момент, хотя всеми силами пытался его замаскировать.

— Ну, это уж как-то слишком нарядно, — холодно прокомментировала Юдифь, все еще крепко обхватив меня. Я чувствовал, как ее мышцы напряглись еще сильнее, и мысленно взмолился, чтобы дамы не передрались, эта мысль позволила мне полностью обуздать свою агрессивность. Выходка Элен была настоящей провокацией. Я спрашивал себя, зачем она это делает и чего она этим добивается.

— Это мой прикид на оглашение завещания, — ответила докторша с надменной улыбкой. — Не могла же я, в самом деле, появиться там в джинсах и вязаном пуловере. И это, к сожалению, моя единственная чистая одежда.

Она бросила на Юдифь презрительный взгляд.

— В конце концов, не каждому дано одеваться у Альди и Лидла, если даже на распродажах бывает дороговато.

— Остается только сожалеть, что такой скверный характер не спрячешь даже под костюмом от Жиля Сандера, — язвительно парировала Юдифь, наконец расцепила свои руки и подошла, подбоченившись, к докторше, при этом каждая клеточка ее тела излучала вызов.

Элен оценивающе уставилась на Юдифь, как боксер, пытающийся оценить незнакомого противника. Тут ее взгляд уперся в бюст Юдифи, который четко вырисовывался под тонкой тканью платья. Она иронично приподняла одну бровь.

— Не любишь ничего прятать, дорогуша?

Ну вот, опять дорогуша. Подозрительно долго она не употребляла это словечко.

— Это в твоем стиле, как подросток демонстрировать все, что у тебя есть, а секс под душем, по всей вероятности, воспринимаешь как верх раскрепощенности? — Она посмотрела на Карла, презрительно наморщив свой прекрасный, ровный носик. — Примитивные кролики в стрессовых ситуациях плодятся особенно хорошо.

— Стоп! — вырвалось у меня, так как моя бешеная ярость схлынула почти так же быстро, как и появилась, и я в растерянности начал понимать, что мы, в сущности, делаем.

— Мы… мы должны прекратить это, — беспомощно простонал я. — Что происходит? Почему мы все ведем себя как кровожадные псы и все время нападаем друг на друга?

— Ну да, и это спрашивает самый благоразумный, — проворчал Карл, правый глаз которого за короткое время совершенно бессовестно отек, а из носа тоненькой струйкой сочилась кровь.

— Да это просто война миров, — ехидно ответила Элен и вызывающе задрала нос. — Это вечный спор хорошего вкуса и пролетарской безвкусицы.

— Ну хватит! — с напором сказал я. Я должен был изо всех сил сдерживаться, чтобы в следующий момент моя ярость не превратилась в слепое безумие. Что, черт возьми, скрывается в этой проклятой крепости, делая нас такими раздражительными и одновременно непредсказуемыми? Какое проклятие тяготеет над этими старыми стенами?

— Должно быть, было бы разумно, если бы мы все осмотрели вещи Марии, — попытался я применить ту же стратегию, которую до этого предложила Юдифь, так как мне просто не пришло в голову ничего другого. — Я уверен, что она знает больше, чем говорила нам.

— Ну да, а еще называл меня мародером, — пробурчал Карл. Вообще-то я не припоминал, чтобы я так его называл, но я не стал вступать в дискуссию.

— Я вовсе не исхожу из того, что она мертва, — ответил я, отвернулся от него и обеих женщин и вынул нож, который я во время моей вспышки гнева вонзил в столешницу. Клинок так крепко засел в дерево, которое, несмотря на свой возраст, еще не прогнило, что, стараясь выдернуть клинок, я даже на мгновение испугался, что кончик обломится. Наконец, однако, мне удалось достать нож в целости и сохранности. Никто не проронил ни слова. В узкой комнате царило напряженное молчание. Краем глаза я заметил, что Элен с Юдифью продолжали обмениваться неприязненными, почти вызывающими взглядами. Одна искра, подумалось мне, и вспыхнет пожар.

— У кого-то есть предложение получше? — спросил я, стараясь быть спокойным, что мне не слишком удавалось. — Я на все согласен, но думаю, что нам не стоит ни в коем случае разделяться. Как-то надо протянуть до рассвета, не расколошматив друг другу черепа.

— А почему это ты так уверен, что именно утром придет подмога? — недовольно спросила Элен. — Почему, собственно, что-то изменится, как только выглянет солнце?

— Нас хватятся, — уверенно сказал я, но даже в моих собственных ушах эти слова прозвучали неубедительно. По крайней мере, меня-то не хватятся, во всяком случае, не так быстро. Мои родители давно умерли. У меня никогда не было ни сестер, ни братьев, не было даже сколько-нибудь постоянной партнерши, которая стала бы обо мне беспокоиться. Все мое детство и юность я мотался то туда, то сюда, и не было ни одного интерната, в котором я прожил бы хоть сколько-нибудь продолжительное время. Таким образом, я рано постиг, что, в конце концов, единственный человек, на которого я могу положиться, это я сам, ведь не мог же я бросить сам себя в беде, если мне пришлось бы в любой день опять паковать чемоданы. Я никогда не был очень уж общительным человеком, тем более что я довольно рано понял, что большинство дружеских связей были совершенно не состоятельны и не стоили затраченных усилий. Я был зверь-одиночка, и немногие друзья, которые у меня были, строго говоря, вообще не заслуживали этого звания. В лучшем случае это были хорошие знакомые, с которыми я то там то здесь вел шальную ночную жизнь либо в Нью-Йорке, либо в Бостоне, смотря где я в это время находился. Некоторые знали, что я уехал на короткий срок в Германию, чтобы через какое-то время вернуться свежеиспеченным миллионером на персональном самолете, въехать с шофером на белом «кадиллаке» на виллу, которую я как раз присмотрел, чтобы купить. Иногда я не только был полным идиотом, иногда я вел себя и как довольно противный бахвал, если маячил какой-то солидный куш, и в тот момент, когда я получил телеграмму о возможном наследстве, этот бахвал внутри меня как раз и проснулся.

— Всем бросится в глаза, если Карл не откроет утром свой трактир. А жители деревни конечно же знают, что ты подрабатываешь здесь, в этих катакомбах, смотрителем. Ну и кто-то явится сюда посмотреть, не здесь ли ты, — начал я объяснять свою мысль, уговаривая, прежде всего, себя самого.

— Ты не забыл, что мы в Эйфеле, умник? — возразил старый хиппи. — Здесь не принято вмешиваться в дела соседей. Если я не открою «Таубе», все примут это как должное. Никто не начнет поисковой операции по этому поводу. Через три или четыре дня местные легавые, может быть, и начнут беспокоиться и пойдут посмотреть, не лежу ли я в своей спальне мертвый. Но с утра никто не станет меня разыскивать.

— А как насчет службы кейтеринга? — спросил я. Мой голос задрожал, и в нем появились почти плаксивые нотки, которых я безумно стыдился, но, тем не менее, не мог с собой совладать. — Как насчет этого кейтеринга, про который ты говорил?

Карл разочарованно пожал плечами.

— Я лишь говорил, что думаю, что фон Тун сделал заказ, — с ударением сказал он. — Да даже если он и говорил об этом, все-таки фон Тун старый человек, практически дряхлый старик, как мне иногда кажется, и поэтому…

— Ты вовсе не это говорил, — сердито перебил я его, спеша остановить быстро охватывающее меня отчаяние, но тут меня перебила Элен.

— Так ты думаешь, что мы застряли здесь на несколько дней? — растерянно спросила она. Ее уверенность как рукой сняло. — Но ты же это не всерьез?

— Ах, извините! — наигранно прогнусавил хозяин гостиницы, скрестив руки на груди. — Я и забыл, что вы, городские, всегда правы. Но я здесь живу. И хорошо знаю своих земляков. Никто из них не станет спешить сюда, наверх, чтобы искать нас.

— Ну тогда нам придется сложить костер, — решилась Юдифь повторить сумасбродную идею Эда. — Огонь будет хорошо виден из деревни, и в скорости сюда прибудет команда спасателей.

— Ты действительно хочешь сидеть взаперти в этой крепости, охваченной огнем? — я попытался, закатив глаза, подчеркнуть нелепость этой глупой мысли, но вместо этого скроил нелепую глупую гримасу, которая только подчеркнула то отчаяние, которое внезапно начало охватывать и меня. Я проклинал мою чересчур бурную фантазию, которая тотчас подсунула мне зрелище пылающей крепости, разукрасив его ярчайшими красками и повергнув меня в сильную дрожь. — Крепости специально строились так, чтобы в них не так просто было проникнуть. Наша крепость, как и большинство из них, находится на горе, к ней есть только один подъезд, и он намертво блокирован. Ты можешь мне объяснить, как пожарная команда проникнет внутрь, если ворота забаррикадированы? А может быть, ты где-то здесь видела пожарный гидрант? Если мы подожжем крепость, это может стоить нам жизни. Ты только посмотри на крыши! Они все деревянные. И все перекрытия сухи, как порох. Все это вспыхнет, как солома, а мы будем сидеть внутри и не сможем выбраться. Лучше предстать перед безумным киллером, чем самому себе мастерить костер для сожжения!

Карл согласно кивнул.

— Разводить здесь костер — это совершенное безумие, — заявил он. — К тому же в деревне нет пожарной команды, ее придется вызывать из соседних деревень. Кроме того, им придется завезти сюда огромный объем воды. И даже если пожарная команда будет невероятно быстро разворачиваться, крепость все равно сгорит быстрее, чем они смогут подать достаточно воды.

Элен снова попыталась воспользоваться своим мобильным телефоном. Мы молча наблюдали, как она нажимала крохотные кнопочки на панели, надеясь увидеть, как просияет надеждой ее лицо, когда наконец на другом конце провода возникнет чей-то голос, которому она начнет взволнованно рассказывать, что случилось, чтобы наконец получить эту проклятую помощь. Но вместо выражения облегчения на ее лице возникло выражение фрустрации, оно помрачнело, и Элен сердито отбросила мобильник на кровать.

— Нет связи, — выдохнула она. — Это выглядит так, как будто кто-то преднамеренно нарушил всякую связь с внешним миром. Я просто ничего не могу поделать. Номер высвечивается на дисплее — и только.

— В этой долине мертвая зона для радиосвязи, — со вздохом пояснил Карл с таким выражением лица, как будто хотел объяснить врачихе, почему по весне аист приносит детишек. — Здесь у нас у всех стационарная телефонная сеть.

— Но мы же здесь находимся на возвышении. И все равно связи нет. Это странно, — требовательно проговорила Юдифь, как будто качество приема радиосигнала зависело от высоты, на которой мы находились.

Хозяин гостиницы сменил свою расстроенную мину на невеселую улыбку.

— Но мы в Эйфеле, дитя мое. Здесь и часы тикают по-другому. Мобильная телефонная сеть имеет здесь значительные пробелы, и только немногие безумцы пользуются здесь переносными телефонами.

— Ну ладно, оставим это, — решительно сказал я, пока Карл своим снисходительным тоном не спровоцировал новую ссору и Юдифь не поплатилась головой за отчаяние, которое, казалось, поглотило значительную часть ее немалого интеллекта. — Давайте все-таки обыщем чемодан Марии. А после этого попробуем ее поискать.

— Обратите внимание на порядок действий, — вставил хозяин гостиницы. — Сначала осмотреть чемодан, а уже потом искать Марию, которую, быть может, именно в это мгновение настиг наш таинственный киллер. Ну конечно же чемодан важнее.

Спокойно, проговорил я про себя, как только вновь ощутил позыв изо всей силы вмазать ему кулаком в пасть, чтобы выбить передние зубы, чтобы, наконец, отбить у него охоту сеять вражду между нами, как только представлялась для этого благоприятная возможность. Я не должен был волноваться, так как не более чем несколько минут назад, я едва не убил его в состоянии аффекта. Нечто в этих мрачных застенках, эта омерзительная, холодная атмосфера разбудила во мне кровожадность, которая была мне совершенно несвойственна до этого момента. Конечно же я и раньше не раз размышлял в предположительном ключе, что жизнь, несомненно, стала бы куда лучше, если бы не было некоторых людей, например, вон той сморщенной старухи по соседству, которая не упускала ни одной возможности вызвать полицию ко мне домой, если у меня слишком громко играла музыка, или если я допускал непростительное легкомыслие после двадцати двух часов, громко стуча ботинками, бегать по деревянному полу моей однокомнатной квартиры. Или тех друзей из вывоза мусора, у которых что-то по какой-то причине заедало именно у нашего блока, и поэтому они опустошали именно мой контейнер так неряшливо, что практически каждое утро я должен был проходить мимо дурно пахнущей, несимпатичной кучи отходов, что превращало нашу улицу в свалку. Но я был совершенно уверен в том, что каждого из нас время от времени посещали такие мысли, которые мы вовсе не принимаем всерьез, и они нив коем случае не являются причиной, по которой следует пересматривать свою систему моральных и нравственных ценностей. Но тут все было совершенно иначе. Я мог представить себе во всех кровавых подробностях, как я вонзаю в жирное брюхо хозяина гостиницы один из ножей, с наслаждением проворачиваю его в ране, слушая его пронзительный крик, в то время как к моим ногам стекают его внутренности…

Нет! Опять началось! Я должен оберегать себя от таких мыслей, потому что это первый шаг по роковому пути, на котором я действительно мог причинить вред Карлу.

Я вышел из комнаты, надеясь, что по мне не видно, что мною двигало, на самом деле в это мгновение я просто бежал от самого себя. Мне хотелось немедленно искать нечто, что отвлечет меня от этих болезненных капризов моего сознания, и постарался сосредоточиться на мерцающем желтом свете одинокой электрической лампочки под потолком, который откидывал наши тени на стены и пол, когда мы поспешно направились к комнате Марии. Когда я уже почти достиг своей цели, я вдруг как вкопанный остановился и смущенно захлопал глазами. Дверь в комнату Марии была неплотно закрыта. Я напряженно попытался припомнить, была ли она заперта, когда мы с Юдифью возвращались из душа, но не мог в точности поклясться в этом. Сто процентов, что она не была открыта в тот момент, когда я проснулся в поту от своего первого сна и спустился к остальным на кухню.

Я осторожно осмотрел коридор. Все остальные двери были закрыты, как и прежде. Какое-то мгновение я сомневался, не сказать ли об этом остальным, но все-таки решил промолчать. Если кто-то был в комнате Марии, это было даже к лучшему, что на нашей стороне был эффект внезапности. Я тихо подкрался к двери, пытаясь сквозь узкую щель взглянуть в комнату, но это мне не удалось. Я напряженно прислушался. Слава боту, что остальные в этот момент держали язык за зубами, подумалось мне. Но, как верно говорят, стоит лишь подумать о черте, как он уже здесь, так и в этот момент. Неожиданно Юдифь решила заговорить.

— Что-то не в порядке? — смущенно спросила она.

Ну как тут не выйти из себя? Казалось, мы сознательно делали так, чтобы вставлять друг другу палки в колеса. Если кто-то действительно был в комнате Марии, то Юдифь позаботилась о том, чтобы предупредить его. И если бы этого не сделала она, то, наверняка, об этом позаботились бы Карл или Элен, и тогда я бы уже не стал так сдерживаться и дал бы кому-то из них как следует в зубы. Но с Юдифью мне не хотелось конфликтовать. Она была здесь единственной, кто мне нравился, и даже если время от времени она вела себя своеобразно, она была тем человеком, который, как я чувствовал, может быть, испытывает ко мне нечто большее, чем просто симпатию. На это явно указывало ее ревнивое отношение к Элен. У меня был горестный опыт полного одиночества, которое я чувствовал, когда Юдифь отвернулась от меня, и теперь я скорее сам себя укушу за задницу, чем допущу, что она снова перестанет со мной разговаривать и будет избегать близости со мной, если я скажу что-то, что ее обидит.

Я крепче стиснул рукоять ножа и ударил ногой в дверь. Комната была пуста, но посередине ее стоял огромный чемодан Марии, он был открыт, и в нем в совершенном беспорядке валялись одежда, книги и толстые канцелярские папки. Здесь кто-то побывал, пронеслось у меня в голове. Кто-то копался в ее вещах, может быть, искал что-то.

— Ну и неряха, — за моей спиной раздался голос Элен, но шутливый тон ей явно не удался. — Кто бы мог подумать, что она так неаккуратна? Скорее она производила впечатление очень аккуратной мещанки. Совсем как…

— Ты не могла бы не говорить о ней в прошедшем времени? — энергично перебила ее Юдифь.

Элен действительно замолчала, не упустив, однако, случая смерить Юдифь презрительным взглядом, прежде чем, как и мы с Карлом, повернулась к чемодану, не решаясь пока, однако, наклониться и начать копаться в вещах. Никто из нас не решался этого сделать первым. Мы молча встали полукругом возле массивного чемодана. Тот минимум хорошего воспитания, который был заложен в каждого из нас, помешал нам сразу схватить чужую собственность и начать ворошить интимные тайны, которые могли быть спрятаны там. Нам не было никакого дела до того, какое нижнее белье носила наша «серая мышка», предпочитает ли она трусики танга или обычные хлопковые трусики (что я подозревал), пользовалась ли она парфюмом, а если да, то какой марки, и какие секреты она доверяла своей подруге по переписке из Швейцарии. Наряду с тем, что мы искали (а что, собственно?), содержимое ее багажа, очевидно, могло бы ответить нам на те вопросы, которые никто из нас не имел права задавать. Я поймал себя на мысли, что в любой момент в дверях может появиться Мария, возможно, по закону подлости именно в ту секунду, когда кто-то из нас вынет из кучи нижнего белья японские любовные шары или какую-нибудь деталь интимного туалета, которая будет ей так же неприятна, как и мне мои ярко-желтые боксерские трусы. Строго говоря, я мог бы вполне исходить из того, что ничего подобного произойти просто не может, так как, во-первых, она была слишком скучным человеком, чтобы хранить в своем чемодане подобные неприличные вещи, а во-вторых, потому, что она просто не может здесь появиться, так как она вообще уже давно мертва и лежит в луже крови где-то в подземном лабиринте, а иначе почему же ее так долго нет?

А может быть потому, что она и есть убийца, которого мы ищем?

Карл был первым, кто откинул приличия и опустился на корточки, чтобы вытащить из чемодана книжку карманного формата Митчерлиха и Милка под названием «Медицина, лишенная гуманности». Под ним лежал белый, по всей видимости, совершенно новый том с иллюстрацией на обложке, на которой была изображена наполовину сгоревшая половинка какого-то документа, и надпись: Блекер и Яхертц «Медицина в Третьем рейхе». Третьей книжки, которая торчала между черными колготами и узорчатой серой блузкой, я не мот хорошенько рассмотреть, но это и не требовалось, так как я узнал том, который уже частенько видел в книжных магазинах, еще до того, как перебрался в Штаты. На титульном листе был изображен шприц, который выразительно красовался на фоне написанного от руки списка имен. Это была книга «Нацистские доктора» Шарзаха.

— Необычный выбор, — пробормотал хозяин гостиницы, перебирая книгу Шарзаха и все остальные тома.

Я удивился про себя, как метко я еще раньше сравнивал ее чемодан со шкафом. В нем находилась половина, если не целая, книжная полка. Кроме книги Эрнста Клееса «Медицина Германии времен Третьего рейха до и после 1945 года» здесь была книга того же автора «Аушвиц», «Медицина национал-социализма и ее жертвы. Лебенсборн и т. д.» Георга Лилиенталя, а также целая куча разных более или менее подробных научно-популярных книг и фотоальбомов. Из всех книг сбоку торчали желтые, розовые и ядовито-зеленые приклеенные бумажки, испещренные записями невероятно мелким и аккуратным почерком, если бы их сложить вместе, тоже получился бы целый роман.

Наконец я преодолел свою робость и наклонился за одной из книг.

Марк Хиллель «Лебенсборн», прочел я на иллюстрированной обложке, на которой была изображена головка девочки, под которой помещалась табличка, как будто это была фотография преступника, опубликованная с целью его поимки. Я раскрыл книгу на одной из страниц, отмеченной зеленой закладкой. Там находилась фотография дюжины маленьких детей, сидящих на клетчатом одеяле. Дети без родителей, найденные в одном из пансионатов Лебенсборна, гласила надпись под снимком. Я полистал дальше, пробежал текст глазами и со смешанными чувствами растерянности и омерзения узнал о детях, перевезенных в Третий рейх из Польши и Югославии только потому, что они «были арийского типа», об узнике концлагеря, который сообщал, как он участвовал в акции, когда из железнодорожного вагона в середине зимы выгружали более сотни грудных детей. Им пришлось трудиться в образцовом пансионате Штейнхеринг в Баварии, где не хватало персонала, чтобы справляться с потоком детей со всех концов рушащегося рейха, и что американцы даже не обнаружили ни одной медсестры, когда заняли пансионат. Мне попадались фотографии, на которых вплотную друг к другу лежали десятки младенцев в грязных пеленках, с лихорадочно блестящими глазами, плачущие, орущие, что каким-то жутким образом напоминало птицеферму.

Выведение людей, пронеслось у меня в голове, желудок болезненно сжался, готовясь выкинуть наружу последнюю порцию желчи и желудочного сока. Боже ты мой, они разводили людей! До чего же плох был тот мир, в котором я жил, как глубока бездна, открывшаяся в истории моей страны! Я, как и все остальные, немало слышал о преступлениях, творившихся в Третьем рейхе, в выпускном классе написал об этом не одну контрольную работу, которые, впрочем, скорее проверяли способность запоминать длиннющие колонки цифр, дат и названий городов, так что я с ужасом заметил, что все это совершенно меня не коснулось, может быть, уже потому, что мой преподаватель истории скорее принимал во внимание спокойный сон своих подопечных, и пощадил меня и моих сотоварищей от созерцания таких картин, как эти. О тех ужасах, о которых повествовалось в этих книгах, о выведении людей на основании расистских принципов я не услышал ни одного словечка.

Я почти насильно оторвал свой взгляд от книги в моих руках, я вел себя при этом как при пресловутом эффекте автокатастрофы: картина, представляющаяся глазам зеваки, была ужасна, отталкивающа, отвратительна, и, тем не менее, он должен был смотреть на нее, может быть инстинктивно, оттого что то, что видит глаз и посылает в мозг, никогда не превзойдет ужас той фантазии, которая может разыграться, если не смотреть. Но на этот раз этот инстинкт мне не понадобился. Так далеко моя фантазия все равно бы не зашла.

Элен и Юдифь тоже взяли в руки книги, а Карл поднял красную канцелярскую папку. Как только хозяин гостиницы заметил, что я за ним наблюдаю, он отложил скоросшиватель и снова начал рыться в чемодане Марии. Я раскрыл папку и бегло пролистнул ее. Мне было страшно, что я наткнусь на еще более трагичные, бесчеловечные картины. Но в прозрачных файлах были аккуратно размещены фотографии, на которых были изображены светловолосые мальчики в форменной одежде Гитлерюгенда, которые маршировали с вымпелами.

— Кое-что напоминает, — Карл бросил взгляд через плечо и состроил язвительную ухмылку. — Те милые скаутские снимки пятидесятых годов. Кажется, блондины особенно восприимчивы к этой арийской гадости.

Я почувствовал, что мой желудок снова болезненно сжался, и вновь ощутил у себя во рту вкус чистой желчи. Мои возражения застряли у меня в горле, и я просто не смог ничего вымолвить. Я никогда не был скаутом, внутренне протестовал я. Я уклонялся от выполнения воинской обязанности, я ловко саботировал смешную и, как мне казалось, уже давно устаревшую обязанность служить своему отечеству. Я не боялся ни лжи, ни любых уверток, чтобы избежать не только армейской службы, но и альтернативной гражданской службы. С этой целью я выучился симулировать самые абсурдные заболевания, потому что я никогда в жизни не опустился бы до того, чтобы вместе с несколькими сотнями тупых, налысо бритых взрослых детей маршировать плечом к плечу, подвергаться опасности, жить много месяцев в казарме в ужасной тесноте. Это все совершенно не по мне, хотя я и блондин!

Я отложил папку в сторону и достал из чемодана другую папку, на этот раз голубую, которая лежала внизу, наполовину заложенная нижним бельем (хлопковое трико, я верно угадал!). «Опыты над людьми» было написано аккуратным почерком Марии на обложке. Лучше было бы мне сразу отложить эту папку обратно в чемодан, подумал я, когда прочел это название, и перед моими глазами снова возникли картинки из фотоальбома про Лебенсборн. Но это означало бы, что на меня опять подозрительно глянул бы Карл и снова отпустил одно из своих нелестных замечаний. Я не понимал, почему я чувствую себя таким уязвимым перед Карлом, почему не даю ему отпор, хотя у меня был железный, неоспоримый аргумент, что не я сам выбирал генные комбинации, которые обеспечили мне цвет кожи, волос и глаз, я не заказывал себе в интернет-магазине биотехники свой генетический материал. Не моя вина, что я соответствовал образцу арийской внешности, да это само по себе и не преступление. Но то, что я только что увидел и прочел, практически сковало мою речь, пробуждало во мне совершенно неоправданный стыд за то, что с большой вероятностью я связан отдаленными кровными узами с одним из тех сумасшедших, которые в своем тупом идеализме творили страшные дела во время Второй мировой войны, может быть, даже в этих страшных извращенных проектах, в этих образцовых пансионатах для детей-сирот с абсолютно беззащитными, украденными, нив чем не повинными детьми.

Здесь были копии документов на бланках с имперским орлом, свастикой и эмблемой СС. Анкетные листы, вызывающие ужас. Они очень напомнили мне бумаги, которые мы нашли в подвале. Мой взгляд задержался на одном имени: на казенной бумаге с водяными знаками и штемпелем, какой-то профессор доктор Шредер благодарил какого-то Зигфрида Креффта за подготовку необходимого опытного материала для диссертационной работы под названием «О кровоизлиянии шейных мышц при казни через повешение». Я с отвращением пролистнул дальше, но моя надежда наткнуться на что-то приятное не оправдалась. Вместо этого я на следующей странице прочел подробную, научно обоснованную инструкцию, как с помощью системы подъемных блоков проводить смертную казнь. Я захлопнул папку и швырнул ее обратно в чемодан.

— Шокирует? — провокаторским тоном спросил Карл и отложил в сторону папку, которую только что держал в руке. Должно быть, все это время он искоса наблюдал за мной. — Наша добрая Мария глубоко копалась в этом дерьме. Посмотрим, что читает наша фрау невозмутимость.

Он показал на желтую подшивку документов с черной надписью, которую держала в руках Элен. Она называлась «Обзор различий в строении полноценного и неполноценного головного мозга».

— Что… что же это такое? — испуганно спросил я.

Юдифь тоже опустила лист, который она читала, и обернулась к Элен. На ее лице было совершенно потерянное выражение.

— Это… у меня нет слов, — вымолвила Элен, беспомощно мотая головой. Должно быть то, что там было написано, поразило даже такого прошедшего огонь и воду хирурга, как она. — Кажется, еще в школе я слышала что-то подобное, но это…

Она в отчаянии кусала нижнюю губу, пытаясь подыскать подходящие слова.

— Здесь копии оригинальных документов, — наконец сказала она. — Мария маркером подчеркнула некоторые места. Я слышала об убийствах и преступлениях, но держать в руках подобные документы, это… это нечто совсем другое… Здесь… вот, я только прочту то, что подчеркнула Мария: «28-го и 29-го октября 1940 года. Умерщвление газом детей в отделении Бранденбург, — процитировала она. — Трупы вскрыты и отправлены для научных исследований».

Она подняла от папки лицо и взглянула в пустоту между мной и Юдифью. Казалось, ей нужно собраться с силами, прежде чем снова повернуться к этой страшной папке и продолжить говорить, и мне даже стало немного жаль, что именно Элен наткнулась на эту папку. То, что пугало и шокировало нас, должно было вызывать в ней гораздо больше сочувствия, потому что, как врач, она слишком хорошо понимала, о каких деталях идет речь в этой бумаге.

— Мария прикрепила здесь записку, — продолжала она через несколько мгновений, отбрасывая прядь влажных волос с лица. — «Институт Кайзера Вильгельма по исследованию головного мозга? ПП — проект „Прометей“? Создание нового человека? Лебенсборн??» — прочла она вслух, качая головой. — Это ПП упоминается здесь довольно часто, а вот про Проект «Прометей» я ничего не нашла.

— Должно быть, она докопалась до чего-то, о чем еще не написано в книгах по истории.

Мне пришло в голову, что Юдифь говорила о Марии в прошедшем времени, хотя сама она всего несколько минут назад упрекала в этом Элен, но я ничего не сказал. Мне пришли в голову более нехорошие мысли. Юдифь подняла книгу, которую она только что читала.

— Тут написано такое… — Она нервно сглотнула. — Нацистский доктор Менгеле передал результаты своих научных изысканий в Институт кайзера Вильгельма, о котором писала Мария, а также в Германское научное сообщество. Речь идет о том, что он вводил детям в радужную оболочку метиленовый голубой краситель и другие соединения для того, чтобы окрасить их глаза в голубой цвет, а еще о том, как он удалял и имплантировал обратно органы и конечности у близнецов, чтобы посмотреть, будет ли наблюдаться реакция отторжения.

— Да, эта Мария все-таки извращенка, — проговорил Карл. Он слишком много увидел и услышал и попытался разрядить охвативший его ужас в своем стиле: какой-то глупой, неуклюжей шуткой. Было видно, что после тех слов, которые сказала Юдифь, он заметно побледнел. — Я хочу сказать, что не понимаю, зачем люди копаются в таких вещах? — спрашивал он, растерянно оглядываясь. — Да, конечно, спора нет, это все ужасно, но это все было так давно, все эти преступники давно мертвы. Что это за люди, которые копаются во всех этих ужасах?

— Может быть, эти люди не хотят допустить, чтобы нечто подобное произошло снова? — встал я неожиданно на сторону «серой мышки». Она мне не нравилась, но в отличие от хозяина гостиницы я вовсе не считал ее извращенкой, которая роется в таких книгах подобно другим людям, которые, исходя из похожих побуждений, листают Плейбой или Пралине. — И я не считаю, что эта тема должна быть под запретом.

— Это почему же? — тут же выпалил Карл, вызывающе вздернув голову. — Потому что все немцы должны стыдиться этого до скончания веков?

— Потому что человечество должно помнить, на что способны люди, — ответил я.

— Да это просто лицемерие! — не унимался хозяин гостиницы. — Сейчас на ужасах холокоста и гитлеровских преступлениях просто делают деньги! Каждую неделю по телевидению нам транслируют строго дозированную информацию об ужасах нацизма в Третьем рейхе, и все время появляются на эту тему новые и новые публикации. Это уже превратилось в целую индустрию, которая просто делает деньги на преступлениях нацистов и на нашем чувстве вины. Ты считаешь, что именно так следует обращаться с преступлениями Третьего рейха? Это морально — делать деньги на бедствиях жертв фашизма? Подумай об этом, и ты заметишь, как лжива и лицемерна вся эта возня вокруг Третьего рейха!

Пока хозяин гостиницы приводил свои глупые, натянутые, словно заученные аргументы, мне хотелось скорее замахнуться и ударить, нежели задуматься, но я сдержался. У меня не было желания снова опускаться на его уровень, да еще, возможно, рисковать выглядеть так же, как и он, — его заплывший глаз приобрел темно-голубой, почти черный цвет — вдруг бы он начал защищаться от моего нападения? Поэтому я внутренне был очень озабочен тем, как бы побороть живо возникшие в моем мозгу представления о ужасах, о которых я прочел и услышал за последние несколько минут. Длинные иглы, воткнутые в широко раскрытые от ужаса детские глаза, которые могли скорее окрасить эти глаза не в голубой, а в кроваво-красный цвет, отражающиеся от стен стерильных коридоров лаборатории жуткие детские крики, в которых звучат невысказанная боль и смертельный страх… Ничего подобного просто не могло быть, не должно было быть никогда! Я почти склонялся к тому, чтобы согласиться с примитивным мнением хозяина гостиницы, чтобы защитить мою и во взрослом состоянии довольно ранимую душу от ужасных картин, которые рисовала мне моя фантазия, но мое критически настроенное сознание заставляло меня оставаться при своей точке зрения.

— Как бы все это меня ни трогало, все же своя рубашка ближе к телу и меня куда больше волнует моя собственная судьба, нежели судьбы тех, что были убиты более шестидесяти лет назад, — перевела Юдифь разговор на другую тему. — Вместо того чтобы вести здесь высокоморальные дискуссии, подумали бы лучше о том, какое все это имеет отношение к этой крепости. Мне кажется, это может нам помочь как-то продвинуться. Может быть, следует подумать о том, как это все связано со всеми нами? Нам надо вдуматься в то, что хотела сказать Мария…

— Я могу вам сказать, какое это имеет отношение к крепости, — Карл поднялся, уперев кулаки в бедра, и вызывающе оглядел нас всех по очереди. Меня все больше раздражало, как этот престарелый хиппи все время тянул на себя одеяло, как будто бы он уже позабыл, что любой из нас готов разорвать его на куски, стоит ему сделать что-то необдуманное. Много лет он был управляющим в этой дыре и, ясное дело, не стал бы нам рассказывать правду обо всем, тем более, если он рисковал при этом, что его проклятые нацистские сокровища придется поделить или даже вообще сдать государству. — Это никакого отношения не имеет к Грайсфельдену, — твердым голосом проговорил Карл. — Абсолютно никакого! Здесь никогда не было никакого концентрационного лагеря или хотя бы какой-нибудь больницы, в которой могли бы проводиться опыты над людьми. Мария просто помешалась на этом. Я уже имел возможность убедиться, какая она фанатичка. Она тут угрожала убить Эда только за то, что его дедушка был эсесовцем!

— А подвал? — возразила Юдифь, прежде чем я собрался что-то сказать. — Эти документы, лаборатории, замурованные коридоры?..

— Да тут все ясно как божий день! — выпалил Карл, но поспешность, с которой он говорил, внушала мне еще большее недоверие. Было такое впечатление, что все, что он говорил, было уже заранее подготовлено. — Они привезли сюда сокровища, — продолжал хозяин гостиницы. — Стратегия была так же проста, как и гениальна: было совершенно очевидно, что союзники перевернут всю долину, а также очевидно, что никакого сопротивления от местных жителей не будет. Здесь ничего особенного не было, поэтому и искать здесь не станут. Ну где еще может быть спрятано нацистское золото, как не в катакомбах какой-то никому не известной крепости? Кому придет в голову его здесь искать? Искали в озерах Баварии, в тюрингских шахтах. Но здесь…? — он помотал головой. — Все военные сооружения, имевшие системы туннелей, давно обыскали и некоторые даже превратили в военные базы НАТО. Но пансионат для матерей и школа — этим никто не интересовался. И тогда под прикрытием ночи и тумана прибыла колонна грузовиков, которая сразу так же незаметно исчезла. Может быть, все участники этой транспортировки вообще были убиты. СС и в последние дни войны проводила немало смертных казней, и кто бы стал думать в хаосе всеобщего крушения о гибели нескольких десятков солдат? Знаете ли вы, какие несметные богатства бесследно исчезли во время войны? Золото тоннами, ценные картины, янтарная комната… Да и зубное золото из концлагерей найдено не полностью. Под нашими ногами может быть погребено что угодно! И это тоже хороший повод для убийств! Убийца знает об этих сокровищах и хочет убрать вас, наследников, с дороги. Поэтому он и убил Эда на кухне, а меня пощадил.

Меня прямо захлестнул поток слов хозяина гостиницы, но я был достаточно стойким, чтобы за кажущейся достоверностью той информации, которую он нам подсовывал, увидеть настоящие его цели. Для этого мне было достаточно сознания, что он ловко увернулся от вопроса, который задала ему Юдифь, и ответ на который хотелось бы знать и мне. И не было смысла его повторять. Карл не будет говорить об этом, добровольно не будет, а мне не хотелось больше применять силу и рисковать променять заточение в этой крепости на камеру в тюрьме в ближайшем городе, если у меня на совести будет убийство. И все же благодаря объяснениям Карла мы немного приблизились к истинным знаниям об этой проклятой крепости. Все-таки никто не ориентировался здесь лучше, чем этот толстый хозяин гостиницы, и он с самого начала молол всю эту чушь про несметные фашистские сокровища.

— Ну если никто ничего об этом не знал, то и не может быть никакого безумного убийцы, — наконец возразил я.

— Нашелся кто-то, кто сложил дважды два, как и я, и кто немного в курсе истории крепости, — настаивал Карл. — Может быть, этот убийца тоже житель деревни.

— Все это просто не сочетается, — возразила Юдифь. — Вы забыли о фотографиях, которые мы нашли здесь. Этот доктор Зэнгер, который был на снимке с дедом Эда, этим эсесовцем. Оба они имели отношение к крепости, и оба они пережили войну. Должно быть, история со школой была всего лишь маскировкой, чтобы попасть в крепость и тайно завладеть сокровищами, и в таком случае у них были десятилетия для того, чтобы все это незаметно вывести отсюда.

— Нет, — Карл решительно замотал головой. — Когда речь идет о произведениях искусства, то это слишком опасное дело. Нечто вроде этого просто нельзя так сразу продать. Нужно переждать.