Помоги проекту - поделись книгой:
Отделенная от неба и обустроенная земля выглядела, насколько можно судить по разрозненным сведениям в первоисточниках, следующим образом. На западной окраине «четырех пределов и девяти материков» возвышается гора Куньлунь — китайский вариант мировой горы, сопоставимый с индийской Меру или японской Фудзи. Высота Куньлуня — более 7 тысяч километров, на этой горе находится исток великой реки Хуанхэ, еще там располагается нижняя столица небесного правителя Шанди. Вершина Куньлуня достигает небесного дворца, а подножие горы окружено глубокой и стремительной рекой Жошуй и огненными горами. Поднявшись на Куньлунь — или взобравшись по особой лестнице, — можно было попасть на небо.[14] С Куньлуня берут начало реки пяти цветов, на его вершине растет дерево долголетия (бессмертия).
Куньлунь — локальная манифестация мифологемы мировой горы, известной многим мифологическим традициям. Мировая гора представляет собой образ мира, модель Вселенной, вариант мирового древа (в мифах эти два символа иногда совмещаются — мировое древо растет на вершине горы). Мировая гора находится в центре мира, вокруг нее, как вокруг мировой оси, строится мироздание; от ее вершины дорога ведет к небесам, а нижняя часть горы указывает на вход в подземный мир. Вершина горы отдана во владение богам, посредине обитают люди, а у подножия горы или под ней — злые духи. М. Элиаде писал, что «вершина мировой горы является не только наивысшей точкой земли, но также ее пупом, точкой, где творение имеет свое начало».
Мифологическое пространство структурируется, как правило, в двух направлениях — по вертикали и по горизонтали. Вертикальную проекцию представляет мировая ось — либо гора, либо мировое древо. Последнее есть центр и опора мира, модель мироздания, его вертикальная проекция: крона мирового древа достигает небес, корни уходят в преисподнюю, ствол соответствует срединному миру, то есть миру людей. Характерным «образчиком» мирового древа может служить скандинавский Иггдрасиль, который связывает между собой девять миров; на его вершине сидит мудрый орел, корни дерева гложут змеи и дракон Нидхегг. Три корня Иггдрасиля уходят в подземный мир; под ними расположены источники, и среди них тот, у которого живут богини судьбы норны. В «Младшей Эдде» сказано, что Иггдрасиль «больше и прекраснее всех деревьев. Сучья его простерты над миром и поднимаются выше неба. Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни. Один корень — у асов, другой — у инеистых великанов, там, где прежде была Мировая Бездна. Третий же тянется к Нифльхейму…» А «Старшая Эдда» описывает Иггдрасиль так:
Описание Иггдрасиля представляет собой одновременно вертикальную (крона — небо — Асгард, ствол — Мидгард, корни — Нифльхейм) и горизонтальную (три корня: Асгард — Мидгард — Утгард) проекции мироздания, причем в последней моделируются числовые отношения (три корня, четыре оленя, шесть змей).
Шумерское дерево Хулуппу аналогично воспроизводит вертикальную модель мира: на его ветвях сидит небесная птица Анзуд, в корнях прячется змей преисподней, а в стволе обитает дева Лилит. Схожее представление обнаруживается и в славянской традиции, которая также объединяет вертикальную и горизонтальную проекции; ср. загадку: «Когда свет зародился, тот дуб повалился, и теперь лежит» (дорога). Апокрифическая легенда о сотворении мира гласит: земля лежит на воде, вода — на камне, камень — на четырех китах, киты — на огненной реке, река — на вселенском огне, а огонь — «на дубе железном, посаженном прежде всего другого, и все корни его опираются на Божью силу»; многочисленные заговоры упоминают остров Буян, где на камне Алатырь стоит «булатный дуб» или священный кипарис. Мировое древо — дорога в потусторонний мир: змеи на зиму уползают по нему в Вырей, на Троицу по деревьям спускаются на землю русалки — девушки, умершие неестественной смертью. Другая загадка соотносит мировое древо с временами года и календарем: «Стоит дуб, на дубу двенадцать сучьев, на каждом сучке по четыре гнезда…»
Та же славянская традиция знает образ перевернутого (инвертированного) мирового древа: «На море на Окияне, на острове на Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх кореньями». Индийская «Атхарваведа» говорит о перевернутом дереве: «С неба корень тянется вниз, с земли он тянется вверх». Образ перевернутого мирового древа часто встречается в так называемой шаманской мифологии, где он означает древо нижнего мира (последний — верхний мир «наоборот», отсюда и переворачивание дерева корнями вверх).
Любопытный вариант мирового древа встречается в «Слове о полку Игореве», где сказано, что певец Боян воспевает старину, «скача соловьем по мысленну древу». Как показал А. А. Потебня, это мысленное древо — эквивалент мирового; творчество Бояна есть перемещение по земле, небу и мировому древу, соединяющему небо и землю:
По замечанию В. Н. Топорова, в изображениях мирового древа вертикальная проекция моделирует космос, а горизонтальная — ритуал, «основная цель которого — обеспечение благополучия, плодородия, потомства, богатства». Наиболее известным ритуалом, связанным с мировым древом, является жертвоприношение (инициация) скандинавского бога Одина, который девять дней, пронзенный копьем, провисел на ясене Иггдрасиль, дабы обрести мудрость; на девятый день он утолил жажду священным медом из рук инеистого великана Бельторна и получил от последнего руны. То же жертвоприношение на мировом древе встречается в кельтской традиции (кровавые жертвы друидов), сюда же следует отнести и распятие Христа.
Мировое древо разделяет освоенное и неосвоенное, хаотическое и космическое пространства, вводит в космос некую меру, исчисление. Образ мирового древа тесно связан с символикой сакральных чисел (три, четыре, семь, девять, двенадцать) — три сферы мироздания, три времени жизни (прошлое — настоящее — будущее), четыре времени года, четыре стихии, четыре стороны света, семь (сумма трех и четырех) миров и т. д.
Как ось мироздания мировое древо часто встречается в обрядах, отголосок которых сохранился в современном обычае устанавливать рождественскую (новогоднюю) елку и класть под нее подарки для детей. В аналогичном качестве и значении мировое древо (в своих различных «манифестациях») использовалось в свадебных обрядах («венчались вкруг ракитового куста» и т. п.), при строительстве дома (обрядовое деревце ставилось в центре планируемой постройки), в рождественских обрядах (бадняк и пр.).
Вариант мирового древа — так называемое майское дерево, или «майский шест», — символ оси, вокруг которой вращается вселенная. Римляне позаимствовали обрядность майского дерева в Малой Азии, где издавна существовал обычай совершать ритуалы и танцевать у священной сосны Аттиса. От римских хиларий, праздника весны, ведет свое начало обряд майского дерева, связанный с празднованием наступления весны у европейских народов. Майское дерево представляет собой ствол, или шест, без листьев (мужское начало), на верхушке которого укреплен диск (женское начало); соединенные вместе, ствол и диск суть эмблема плодородия. Майское дерево украшают семью разноцветными лентами, то есть семью цветами радуги; первоначально это были ленты на священной сосне Аттиса — эмблемы плодоносящей силы.
Образ мирового древа прочно вошел в культуру человечества; в Средневековье этот образ использовался как способ иллюстрации целого, состоящего из многих иерархически упорядоченных элементов — отсюда многочисленные генеалогические древа, «философское дерево» алхимиков, «древо жизненного пути», равно как и вошедшие позднее в научный обиход «леса логических деревьев» (Л. Витгенштейн).
К. Юнг видел в мировом древе схему человеческого мышления: истоки бессознательного (корни) — реализации сознательного (ствол) — транссознательная цель (крона).
Мировое древо древнекитайской мифологии — дерево Цзянь (цзяньму), растущее на равнине Дугуан, в «центре Поднебесной». Эта равнина, согласно трактату «Хуайнаньцзы», отличается необыкновенным плодородием: «Растут там привольно жирные бобы, рис, просо и гаолян. Все злаки тут сами произрастают и зимой, и летом. Распевают там птицы луань и танцуют птицы фэн (фениксы. —
Вариантами мирового древа выступают многочисленные «солнечные» и «лунные» деревья — например, шелковичное дерево Фу, на ветвях которого сидят вороны-солнца, дерево Жо, на верхушке которого гнездятся десять солнц; также следует упомянуть дерево бессмертия даньму, расцветающее раз в пять лет и находящееся под покровительством Желтого предка (Хуанди), персиковое дерево, символизировавшее плодородие (и позднее переосмысленное как дерево бессмертия), дерево Трех Жемчужин, упоминаемое в «Каталоге гор и морей» и изображавшееся на погребальных рельефах и др.
Гора Куньлунь (равно как и ее «ипостаси» — другие горы, многократно упоминаемые в том же «Каталоге»; вообще для мифорелигиозной традиции Китая характерен культ камней и гор, почитавшихся как предки[16]) и дерево Цзянь соединяют между собой три мира — небеса, землю и преисподнюю (нижний мир), вход в который расположен в пещере на вершине горы. Небо, как считалось, состоит из девяти слоев («сводов»), первый из которых расположен непосредственно над Куньлунем. По небу, сменяя друг друга, движутся солнца и луны (их столько же, сколько дней и ночей в году); позднее появился миф об уничтожении «лишних» солнц (см. ниже). Также на небе находятся пять звездных дворцов-гун, соотносимых с пятью сторонами света, — это Срединный, Восточный, Южный, Западный и Северный гуны; они олицетворяются созвездиями — Тай-и, Цинлун, Чжуцяо, Байху и Сюаньу.
Что касается горизонтальной проекции древнекитайского мифологического мироздания, она строится на пятичленном делении мироздания — помимо привычных нам четырех сторон света важное значение имеет центр, или середина (самоназвание Китая — Чжун Го, то есть «срединная земля»).
Куньлунь находится в Цзичжоу — это либо одна из «девяти областей», либо единственный обитаемый континент из «четырех пределов». Свою форму горизонтальная проекция приобрела после бесчинства Гунгуна и починки неба, произведенной Нюйва: как сказано в трактате «Хуайнаньцзы», «небо накренилось на северо-запад, куда и движутся солнце, луна, звезды и планеты. Земля стала неполной на юго-востоке, куда и текут реки и потоки (или пыль)». На востоке от обитаемой земли, на неведомом расстоянии, лежит огромная пропасть, бездонная пучина, в которую стекают все воды — «со всех сторон света, девяти пустынь и Небесной реки» («Лецзы»). В море, где находится эта пучина, плавают острова Блаженных — Пэнлай, Дайсюй, Юаньцзяо, Фанчжан и Инчжоу (это даосский «вклад» в древнюю мифогеографию); два из них утонули во время катаклизма, вызванного нападением великанов (подробнее см. в главе III), уцелели Пэнлай, Фанчжан и Инчжоу. По «Каталогу гор и морей», с суши Цзичжоу окружали земли, населенные самыми невероятными созданиями — карликами, великанами, «твердогрудыми», «свинорылыми», «безутробными» и т. п.
Свой окончательный вид китайское мифологическое мироздание приобрело после двух катастроф и устранения их последствий. Первая катастрофа — чудовищный зной, которым опаляли землю десять солнц; вторая — новый всемирный потоп.
Стрелок, или Лучник И (Хоуи), был в числе тех, кого Небесный владыка послал на землю, чтобы помочь людям. Он совершил ряд подвигов, которые с полным основанием позволяют причислить его к культурным героям, — победил нескольких чудовищ (то есть упорядочил хаос); впоследствии за эти подвиги его стали почитать как божество, прогоняющее бесов. Еще он сражался с божествами, мешавшими людям, — Ветром-Дафэн, Хэбо, богом реки Хуанхэ, Девятью Младенцами. Главный же подвиг И — уничтожение «лишних» солнц. По трактату «Хуайнаньцзы», это случилось во времена легендарного правителя Яо, правление которого в конфуцианской традиции служит олицетворением «золотого века». На небосвод одновременно поднялись десять солнц, жар которых испепелял все живое; как писал Цюй Юань, «там десять солнц всплывают в небесах и расплавляют руды и каменья». Тогда И взял красный лук и белые стрелы — подарок Небесного правителя — и меткими выстрелами поразил девять солнц из десяти. Эти девять солнц рухнули наземь в облике золотых воронов, «и тогда в Поднебесной широкое стало узким, опасное — легким, далекое — близким, и с тех пор установился в мире порядок» («Хуайнаньцзы»). По замечанию Э. М. Яншиной, «можно предположить, что исходным моментом… уничтожения Охотником девяти из десяти солнц была ритуальная охота-погоня-добывание богом-охотником небесного светила», то есть еще один подвиг культурного героя — наделение людей светом. Э. М. Яншина видит в мифе о Хоуи метафору завершения обустройства мира: «Смысл подвигов Охотника в том, что они знаменуют собой уничтожение хтоничности, представления о которой были характерны для раннеродовой эпохи, и водворение гармонии и соразмерности, что соответствует взглядам на природу в более позднюю эпоху».
Однако, если следовать «внутренней хронологии» китайской традиции, завершающий этап обустройства мира — это усмирение нового потопа, случившегося в правление Шуня, преемника государя Яо. Потоп начался еще при Яо и продолжался более двадцати лет; трактат «Мэнцзы» гласит: «Во времена Яо воды повернули вспять и затопили весь Китай. Повсюду поселились змеи и драконы (олицетворения хтонической природы и водной стихии. —
Юй попросил у Небесного владыки сижан и получил его, а также сонм больших и малых драконов во главе с Инлуном, некогда победившим бога войны Чию (см. ниже). Согласно ряду текстов, Юй строил плотины, рыл канавы и каналы, сравнивал холмы, а дракон Инлун чертил хвостом по земле указывая путь потопа. В трактате «Моцзы» говорится: «Некогда Юй, усмиряя воды потопа, прорывал русла рек и давал им проход через земли Четырех варваров и Девять областей. Он дал название тремстам горам, провел русла трем тысячам больших рек, а скольким малым и не счесть. Юй сам нес торбу и лопату и делал сток рек Поднебесной. На ногах и бедрах у него стерлись волосы. Умывал его сильный дождь, причесывал быстрый ветер. Так он трудился для Поднебесной». Сыма Цянь, подытоживая деяния Юя, прибавляет: «Наибольшие заслуги были у Юя, он прорубил девять гор, устроил стоки для девяти озер, проложил русла для девяти рек и установил девять областей, каждая из которых приносила дары сообразно с занятиями ее [населения], что не нарушало интересов областей… Затем Юй сыграл девять напевов, [на звуки которых] явились удивительные твари, прилетела и стала кружить пара фениксов. [Так] со времени юйского императора [Шуня] в Поднебесной началось раскрытие всех добродетелей». Иными словами, борьба Юя с потопом вполне может трактоваться как последнее космогоническое деяние, которым завершилось обустройство мира.[19]
К тому времени, когда обустройство мира наконец завершилось, его уже давно населяли люди. Однако, в духе «Вопросов небу» Цюй Юаня, пора задаться вопросом: откуда они взялись на земле?
Китайская традиция знает несколько ответов на этот вопрос — от умозрительных (из сочетания Инь и Ян) до вполне конкретных. Версию о появлении людей из взаимодействия Инь и Ян приводит трактат «Хуайнаньцзы»: «И родились из хаоса два духа, создавшие небо и землю… Из мутной субстанции (Инь. —
Выше уже упоминалась другая версия — что люди возникли из паразитов, ползавших по телу Паньгу. Юань Кэ, как бы примеряя на себя маску Ван Чуна, философа-полемиста ханьской эпохи, склонного к наивно-рационалистическим толкованиям мифов, говорит: «Эта версия ущемляла человеческую гордость и поэтому не получила широкого распространения».
В ряде средневековых трактатов упоминается о том, что род человеческий пошел от Паньгу и его жены, однако здесь скорее имело место восприятие Паньгу как Паньху, «очеловеченной» собаки — предка некитайских народов.
В «Хуайнаньцзы» приводится и еще одна версия мифа о сотворении людей: «Хуанди создал мужские и женские органы, Шанпянь создал уши и глаза, Санлинь создал руки, и стали возможны семьдесят превращений Нюйва». О семидесяти превращениях богини Нюйва как акте миротворения говорилось выше, и, если вспомнить все свершения Нюйва как демиурга, ее непосредственное участие в создании людей выглядит весьма логичным. В другом трактате («Толкование обрядов и обычаев») Нюйва прямо называется создательницей людей: «Простой народ говорит, что, когда небо и земля только отделились друг от друга, еще не было людей. Нюйва взяла желтую землю и стала их лепить. Но силы у нее истощились, не хватало времени. Тогда она стала делать людей, водя веревкой по простой глине. Богатые, знатные и ученые — это люди, вылепленные из желтой глины, а бедные, подлые и неучи — сделаны веревкой». Разумеется, в последнем сюжете отчетливо видны поздние фольклорные мотивы, но древнее мифологическое ядро несомненно. Кстати сказать, вождение веревкой по глине вызывает в памяти древнеиндийский миф о пахтанье богами мирового океана, когда в качестве мутовки использовался гигантский змей Васуки: в результате этого деяния из океана возникли «многие ценности».
Также имеется миф о том, что человеческий род — прямые потомки Нюйва и Фуси, которые сочетались браком и породили первых людей.
Образ Нюйва и связанные с ним мифологические сюжеты заставляют предполагать в этом персонаже древнюю богиню плодородия, богиню-мать, подобную античным Рее и Кибеле. «Материнские» качества Нюйва по отношению к мирозданию в целом и людям в частности подтверждаются сообщениями о почитании этой богини как Великой свахи и учредительницы и покровительницы брачных союзов — Гаомэй: «Нюйва принесла жертвы с молениями богу и превратилась в сваху… Ее сделали богиней-свахой, учредили ей жертвоприношения…» По замечанию Э. М. Яншиной, «отдельные черты Нюйва дают в своей совокупности комплекс, характерный для образа древней матери-прародительницы — божества плодородия в той его стадии, когда культ предков сливался еще с культом природы. Дошедшие до нас версии мифов о Нюйва совмещают в себе различные исторические напластования и свидетельствуют о том, что в устной традиции существовали различные варианты сюжетов об этой богине. Но, изменяясь и варьируясь, космогонические темы продолжают группироваться вокруг Нюйва — одной из крупнейших фигур космогонических мифов древнейшего Китая».
Усилиями конфуцианцев культ Нюйва был оттеснен в историческое время на задний план и подчинен культу Фуси, а затем и вовсе предан забвению. Других древних богов во многом постигла та же участь. Однако реконструкция мифов позволяет до известной степени восстановить древнекитайский пантеон, характерной особенностью которого было отсутствие «групповых» божеств, подобных Олимпийцам греков, асам и ванам скандинавов, дева, адитьям и асурам индийцев, Амеша Спента древних иранцев. Боги Древнего Китая были сугубо индивидуальны, что, возможно, объясняется разобщенностью племен.
Почитание божеств восходит к временам тотемизма и анимизма — и даже фетишизма. Из «Каталога гор и морей» следует, что древние китайцы поклонялись бронзовым колоколам, которые олицетворяли плодородие, военным барабанам как символам войны, камням — опять-таки как олицетворениям плодородия (например, камень считался атрибутом богини-свахи) и как предкам; также в Древнем Китае существовал культ гор, с которым был тесно связан культ предков, и культ рек и источников. В том же «Каталоге» чрезвычайно часты упоминания о зооморфных духах, о чудесных превращениях в животных и о чудесных происхождениях людей от животных; на основании этих и подобных им сведений и археологических данных исследователи делают вывод о существовании в Древнем Китае развитой тотемистической системы.[20] Здесь можно вспомнить и миф о превращении Гуня в медведя, и миф о чудесном рождении Хоуцзи (в пересказе Сыма Цяня он звучит так: «Чжоуский Хоуцзи носил имя Ци. Его мать, девушку из рода Ю-тай, звали Цзян Юань, она была старшей женой императора Ку. [Однажды], выйдя в поле, Цзян Юань увидела след [ноги] великана, сердце ее наполнилось радостью, и она захотела наступить на этот след, а наступив на него, [почувствовала] в себе движение, похоже, как понесла плод. Наступил срок, и у нее родился сын. Считая это плохим предзнаменованием, она бросила ребенка в узком проулке, однако проходившие здесь лошади и быки обходили [брошенного] и не наступали на него; [тогда Цзян Юань] перенесла ребенка в лес, но в это время на горе в лесу находилось множество людей, [поэтому она вновь] перенесла его и бросила на льду в канаве, но прилетели птицы и своими крыльями укрыли младенца со всех сторон. Тогда Цзян Юань поняла, что родила необыкновенное дитя, подобрала сына, вскормила и вырастила его»), и предание о рождении Лю Бана, основателя империи Хань, мать которого понесла от дракона. К слову, с этими тотемистическими представлениями связано и возникновение китайского «животного» зодиака, в котором знаки 12 животных служат для обозначения 12 «земных ветвей» 60-летнего цикла. Также тотемическими по происхождению являются зооморфные образы богов и духов, которыми пестрит «Каталог» и от которых старательно избавлялась позднейшая традиция. Так, в «Каталоге» Хозяйка Запада Сиванму — это «человек в пышном женском уборе, с зубами тигра, хвостом леопарда», более же поздние тексты и изображения представляют ее полностью антропоморфной богиней, владевшей снадобьем бессмертия. Подобной трансформации подверглись и другие древние боги; зооморфный облик сохранили только Нюйва и Фуси, которых всегда изображали в облике полулюдей-полузмей (до талии люди, ниже талии — змеи, причем их хвосты переплетены, что символизирует брачный союз первопредков).
Культ гор, рек и источников носил ярко выраженный анимистический характер: каждая гора, каждая река, озеро или родник имели своего бога — от большинства не сохранилось ничего, кроме имен. Источники позволяют реконструировать лишь некоторые мифы — например, миф о Хэбо, боге реки Хуанхэ, топившем людей и побежденном Лучником И, или миф о боге разливов Гунгуне, повредившем небо. К анимистическим верованиям восходит и представление о Божественном Небе — Шанди (или Тяньди).
Шанди — божество-абстракция, подобное древнеиранскому Ахура-Мазде, «Чистейшему Свету». Он главенствует над духами и разрешает править от своего имени земному властителю (Сыну Неба — Тяньцзы), вручая тому мандат на правление (Тянь мин). Культ Шанди со временем стал государственным, причем жертвоприношения Небу совершались самим императором вплоть до 1911 года. По гадательным надписям иньского периода можно установить, что Шанди считался не только верховным богом, но и родоначальником и покровителем людей; известен миф о чудесном рождении первого иньца Се, который Сыма Цянь передает так: «Мать иньского Се — женщину из рода Ю-сун — звали Цзянь-ди, она была второй женой императора Ку. [Как-то] три женщины отправились купаться и увидели, как пролетавшая ласточка уронила яйцо. Цзянь-ди взяла его и проглотила, вслед за чем понесла и родила Се». Этой ласточкой был именно Шанди, воплотившийся в птицу.
В образе Шанди присутствует любопытная черта, которую отмечают многие исследователи, например Л. С. Васильев: «Если в древнем Египте и в некоторых других государствах древнего Востока великий бог, хотя он и считался предком правителя, рассматривался прежде всего и главным образом именно как бог, как великая сверхъестественная сила, то в Китае Шанди, хотя он и считался верховным божеством, рассматривался прежде всего именно как предок. Это привело к потере в культе Шанди многих из тех специфических черт, которые характерны именно для культа великого бога. Пышная обрядовость, обилие жертв, торжественность ритуалов — все это было сконцентрировано уже в Инь на культе предков, как далеких, так и ближайших. В результате культ Шанди оказался только первым среди равных и при всем его огромном значении в Инь и в начале Чжоу так и не превратился в культ великого бога, который имел бы много храмов и жрецов и пользовался бы всеобщим молитвенным поклонением».
Вероятно, первоначально Шанди был племенным божеством-первопредком, чудесные способности которого («он все знает, все видит, все слышит») постепенно «модифицировались», вследствие чего и возникло представление о безличном всемогущем божестве,[21] каковое покровительствует не только отдельному племени, но и государству в целом.
К числу божеств-первопредков принадлежали и другие древние боги — Хоуцзи, Фуси, Хуанди. Вообще культ предков имел в древнейшем Китае принципиальное значение (и во многом сохранил его до наших дней). Считалось, что правитель после смерти отнюдь не теряет своей власти, а, напротив, упрочивает ее, присоединяясь к другим предкам во главе с Шанди, и получает бразды правления не только над миром людей, но и над миром духов. Как пишет Л. С. Васильев, «все многочисленные духи сил природы, включая самых первостепенных и значительных, как духи дождя или солнца, находились по сравнению с предками в подчиненном положении. Обожествленные предки во главе с легендарным первопредком стали почитаться превыше всего и практически заменили собой столь характерных для других развитых земледельческих народов великих богов».
Об облике Шанди-первопредка можно судить по ритуальным маскам таоте; исследователи отмечают характерную особенность этих масок — огромные, выпуклые глаза, что соответствует представлениям о всеведении Шанди («он все видит»).[22]
Если изначально длинный ряд предков возглавлял Шанди, то со временем — по причине абстрактизации образа Правителя-Неба — его «сменил» Желтый предок Хуанди. В отличие от своего «предшественника», Хуанди уже не столько бог, сколько культурный герой, и не случайно именно с перечисления его достижений начинает свои «Исторические записки» Сыма Цянь: «Хуанди… от рождения обладал необыкновенными дарованиями, младенцем уже умел говорить, в детстве отличался смышленостью, в отрочестве — сообразительностью, а став совершеннолетним, проявлял большую ясность ума… Он упорядочил пять стихий, насадил пять видов злаков, успокоил народ, навел порядок в четырех частях страны, обучил [воинов, как] черных и бурых медведей, барсов, леопардов, ягуаров и тигров. Если кто-нибудь в Поднебесной не подчинялся, Хуанди выступал и карал его, а успокоив, уходил оттуда. [Хуанди] расчищал горные склоны и прокладывал дороги, никогда не пребывая в покое. На востоке он доходил до моря и поднимался на гору Хуаньшань и гору Дайцзун, на западе доходил до Кунтуна и поднимался на гору Цзитоу, на юге добирался до реки Янцзы и поднимался на горы Сюншань и Сяншань, на севере [Хуанди] прогнал сюньюйцев, сверил верительные бирки [князей] на горе Фушань и создал поселение у Чжолу. Переезжая то туда, то сюда и не занимая постоянного места, [Хуанди] использовал [обычно] воинов для защиты своей ставки.
Для названия всех чиновников [Хуанди] использовал [слово] „облако“, назначив „облачных управителей“. Поставил левого и правого великого надзирателя, чтобы наблюдать за всеми владениями. [Когда же] между всеми владениями установился мир, [Хуанди] принес наибольшее число жертв, [чем кто-либо до него], духам людей и небесным духам, горам и рекам. [Он] нашел драгоценный треножник и рассчитал грядущие дни по тысячелистнику. [Хуанди] следовал законам Неба и Земли, гаданиям по темному и светлому, толкованиям о жизни и смерти, превратностям существования и гибели.
[Он] своевременно сеял все злаки и травы, [сажал] деревья, приручал и разводил птиц, зверей, червей и бабочек, наблюдал за солнцем, луной, звездами и созвездиями, добывал землю, камни, металлы и яшму, в трудах не жалел своих способностей и сил, ушей и глаз, бережливо использовал воду, огонь, лес и другие богатства. Поскольку [в свое время] появилось благовещее знамение стихии земли, его прозвали Хуанди („Желтый император“)».
В облике Хуанди еще прослеживаются черты тотемизма — он имел лик дракона. Ему приписываются изобретение топора (но тут можно вспомнить о Паньгу, который рубил топором мировое яйцо на заре мироздания), лука и стрел, он установил различия в одежде для мужчин и женщин, при нем было изобретено каллиграфическое письмо.[23] Хуанди часто изображали четырехглазым или четырехликим, что вполне согласовывалось с его положением правителя Центра, взгляд которого одновременно обращен на четыре стороны света. Всех вместе пятерых правителей сторон света называли У-ди, то есть «пять владык». Помимо Хуанди, к У-ди относились владыка Востока Тайхао (Фуси), владыка Севера Чжуаньсюй, владыка Запада Шаохао и владыка Юга Яньди (по другой версии, Ди-Ку, Чжуаньсюй, Шунь и Яо соответственно).[24] У каждого из этих владык имелись помощники-духи — дух дерева Гоуман у Тайхао, дух огня Чжужун у Яньди, дух металла Жушоу у Шаохао, дух воды Сюаньмин у Чжуаньсюя и дух земли Хоуту у Хуанди (налицо пятеричная система первоэлементов китайской натурфилософии). По мифу, свое главенствующее положение Хуанди приобрел, победив в схватке остальных четырех правителей; как говорится в трактате «Сунь-цзы», «четыре способа выгодного расположения войск и обеспечили Хуанди победу над четырьмя императорами».[25]
Поделиться книгой: