В ловушке гарпий

Кольмар ведет меня по многочисленным внутренним лестницам и коридорам. Начинаются наши “мытарства”, как выразился Ханке: фотографии, отпечатки пальцев, формуляры… Хотя ихняя бюрократия — не такая уж и страшная… Наконец, документы мои готовы, и, если судить по ним, я теперь что-то вроде инспектора-эксперта — такую формулировку они подобрали для моей особы. Не очень изысканно, но в принципе сойдет.

Затем опять-таки по внутренней лестнице мы спускаемся в гараж, тот самый, что я заметил с улицы. Под ярким, чрезмерно желтым светом ламп с одной стороны выстроилось несколько мощных полицейских мотоциклов, а с другой — микроавтобус и два автомобиля с синими мигалками на крыше. Их черные полоски блестят и издали бросаются в глаза.

Нас встречает пожилой полицейский в форме, который, хотя отлично знает лейтенанта, проверяет наши документы по всем правилам. Потом мы направляемся вглубь гаража, где виднеются бетонные клетки с запертыми на ключ решетками. Две из них пустуют, а в третьей автомобиль Манолова, покрытый прозрачным полиэтиленом.

Кольмар отпирает решетку, затем услужливо снимает и сворачивает прозрачное покрывало, чтобы мне было удобнее осматривать автомобиль, или, вернее, то, что им когда-то было.

Лобовой удар буквально в лепешку смял всю переднюю часть автомобиля, стекол не осталось, пол и сиденья сплошь усыпаны мелкими осколками-гранулами. Передние дверцы от удара перекосились и теперь не закрываются. На сиденьи шофера и полу темнеют засохшие пятна крови.

Я внимательно обхожу машину и поворачиваюсь к Кольмару. Он, стараясь не мешать, скромно отошел в сторонку.

— Коллега Кольмар, — обращаюсь я к нему, — мне нужна небольшая справка. И по возможности срочно. Имена и адреса проживающих в Кронсхавене владельцев автомобилей такой же марки и модели! Когда бы вы могли ее подготовить?

— Такими сведениями располагает транспортная полиция… Это займет около получаса.

— А как, по-вашему, сколько таких автомобилей в Кронсхавене?

— “Пежо-404”?.. Вряд ли больше двух десятков… выпуска того же года… Нет, никак не больше!

— Хорошо, — говорю я. — Я подожду вас здесь.

Кольмар щелкает каблуками и уходит, а я принимаюсь за работу. В сущности, такая справка мне хоть и нужна, да не к спеху. Предлог отослать Кольмара, чтобы в одиночестве кое-чем заняться. Дел у меня здесь несколько, причем важных. Они вовсе не относились к компетенции технической экспертизы, и поэтому нужно соблюдать осторожность, не привлекать к себе внимания, тем более что пока не известно, не заинтересовался ли уже кто-то здесь моей личностью.

Я снимаю пиджак и вешаю его на решетку. Стараюсь как бы со стороны анализировать собственные действия. Разбитая машина вся покрыта грязью и пылью, поэтому легко запачкать пиджак. Открываю дипломат и достаю набор для взятия дактилоскопических проб. Надеваю перчатки, берусь за ручку передней перекошенной дверцы. С противным скрипом она медленно и тяжело поддается. Вот сейчас я по пояс просунусь внутрь, чтобы снять отпечатки пальцев: с баранки, приборной доски, даже с кнопки автоматической зажигалки. Все должно выглядеть вполне естественным. Если кто-то и наблюдает за мной в телеобъектив, вероятнее всего он улыбнется с плохо скрываемой иронией. Какой дурак оставил бы после себя следы?

Хотя лыбиться-то особо нечего. Потому что поиски отпечатков — это лишь одна сторона моих действий. Другая, более важная, состоит в том, что теперь у меня будет возможность, не привлекая чужого внимания, постоянно наблюдать за своими наручными часами. А они не простые! Это модный, тяжелый и массивный хронометр, довольно безвкусно усеянный кнопками и стрелками. Их на нем великое множество. Но одна из стрелок — неподвижна. Если она сдвинется с места — значит, где-то рядом, в радиусе 3–4 метров установлен микроподслушиватель.

И вот я просовываюсь в помятое купе автомобиля, кладу дактилоскопический набор на соседнее сиденье и небрежно бросаю взгляд на часы.

С этого момента все меняется.

Меня словно током ударило. Нервы напрягаются до предела, каждой клеточкой тела я ощущаю внезапную опасность. Потому что стрелка часов резко сместилась и задрожала.

Рядом микрофон. Может быть, он даже сейчас включен, но где он монтирован, я не знаю. Крохотный, величиной с рисовое зернышко, с тонкой, как волосинка, почти невидимой антенной. Если он работает, то на расстоянии километра — двух отсюда находится магнитофон — тоже миниатюрный и с секретом, который включается только при звуках человеческой речи.

Я застываю на месте и лишь глазами лихорадочно обшариваю все вокруг: пол автомобиля, усыпанный осколками стекла, искривленную приборную доску, пятна крови. И сразу же понимаю, что дальше так нельзя, нужно двигаться, что-то делать.

Я шумно устраиваюсь на сиденьи, откашливаюсь, что должно прозвучать выражением досады, вызванной неприятной работой, достаю лупу. Хотя я еще и не пришел окончательно в себя, инстинкт подсказывает, что и как нужно делать.

Я этого ожидал, был готов. Но теперь, столкнувшись с неведомой опасностью, иначе смотрел на вещи. Каждый мой ход грозит ошибкой, непоправимой и жестокой.

Только не выдать себя — это главное! Дактилоскопические пробы — и ничего другого, я весь поглощен ими!

Руки автоматически делают свое дело. Просветление, следы, фиксация, отпечаток, просветление… Вопросы возникают в сознании один за другим. За Маноловым наблюдали, может быть и за мной установлена слежка? Почему? Есть ли тут связь с его смертью? Обстоятельства ее и без того весьма подозрительны.

Я просто не в состоянии сейчас на них ответить! Но лучше пока оставаться просто инспектором, тупым, ограниченным формалистом, охваченным досадой, выискивающим дактилоскопические отпечатки. Ничего другого себе не позволять, ничего!

Я пересаживаюсь, подо мной скрипит сиденье, неловко провожу рукой по приборной доске и с нее со звоном падает несколько осколков. Пора уже вылезать из машины. Кладу на место лупу, закрываю “дипломат”. Ручка дверцы, наполовину обломанная, цепляется за рукав рубашки и он трещит по шву.

Выбираюсь наружу и рассматриваю рукав. Конечно же, так и надо, получай по заслугам, глупый формалист, за неуемные старания. Тот, кто, возможно, следит за мной, наверное, ухмыляется. Но я пока в безопасности, ведь тупой и ограниченный инспектор не может никому причинить беспокойства.

Все идет как надо. По внутренней лестнице спускается Кольмар. Щелкнув каблуками, подает мне листок.

— Прошу вас, господин инспектор!

Все эти титулы меня утомляют, но над тем, как их упростить, подумаю потом. А сейчас с серьезным видом углубляюсь в чтение.

Кольмар будто заранее знал — всего таких машин в городе восемнадцать. Я благодарю его за аккуратность и над мушкетерской бородкой расплывается улыбка. Что ж, каждому приятно услышать похвалу за хорошую работу!

— Не было времени снять все отпечатки, — обращаюсь я к нему. — Завтра продолжу. А сейчас мне хотелось бы взглянуть на жилье доктора Манолова. Это удобно?

— Конечно, господин инспектор! Вы не поранились? — участливо спрашивает Кольмар, заметив мой порванный рукав.

— Пустяки! Служба требует жертв!

Хорошо получилось, банально до смерти, как оно и требовалось. Тот тип, небось, опять посмеивается, ведь сказано-то как — “Служба требует жертв”!

Надеваю пиджак, запираю решетку, а ключ кладу в карман. Кольмару все это кажется нормальным, ведь завтра утром я продолжу здесь работу.

Мы покидаем здание комиссариата и через несколько минут уже едем на такси по улицам Кронсхавена. Я безмятежно гляжу в окно автомобиля на незнакомый вечерний город, но внутренне полон тревоги. За Маноловым следили, так что нужно ожидать самого худшего. Но почему? Из-за важности его исследований? Или связь между фактами иная, прямо противоположная тому, что мне известно?

Нужно взглянуть на все со стороны, ни в коем случае не торопиться. Один факт, сам по себе еще ничего не значит.

На улицах пока множество людей, в залитых разноцветным сиянием витринах искусственными улыбками скалятся манекены. Шумные студенческие компании толпятся на перекрестках у светофоров. Слышно нестройное пение и обрывки транзисторных мелодий.

Этот город как будто разделен на этажи. Внизу, на улице, расположены магазины, конторы солидных фирм и банков, неоновые вывески ресторанов. Полоски света, разорванные на желтые, синие, оранжевые куски и кружки, манят к себе и притягивают. На низком парапете фонтана вплотную друг к другу сидят длинноволосые хиппи в ярких рубахах и мятых брюках. Такси проносится буквально в нескольких сантиметрах от их босых ног, обутых в сандалии. Но они никак не реагируют.

Это — улица. Не разноликая и шумная южная улица, которую я так люблю, а северная, сдержанная и спокойная. Но и у нее есть свое очарование. Оно в атмосфере старины, в годах, напластившихся на углы строгих зданий, на маленькие скверы с позеленевшими бронзовыми памятниками, на барельефы с крупным готическим шрифтом, украшающие здания.

Так она выглядит. Может быть, в чем-то лицемерная, не сопротивляющаяся засилью секс-шопов и сомнительных подвальчиков, ярко накрашенных девиц на углах темных переулков. Но у этой улицы свой, особый облик.

“Манолов! За ним следили!” — эта мысль не выходит из головы, сколько ее ни гони. Не нужно сейчас об этом думать, нельзя пороть горячку. Так недолго и ошибиться, поддавшись первому чувству. Сейчас я — всего лишь инспектор, с любопытством взирающий на незнакомый северный город.

Город Кронсхавен действительно разделен на этажи. Над улицей, этажом выше, царит мир бюргеров, мелких чиновников и служащих, бережливых хозяек, сдающих комнаты студентам. Для них день кончился — вместе со всеми заботами, огорчениями и радостями, распродажами, биржевыми новостями, сделками, разговорами о кризисе. Теперь на шторах маленьких уютных квартир играют голубоватые отблески телевизионных экранов — подошло время показа очередного многосерийного фильма.

Еще выше, на последних этажах, расположились мансарды с балкончиками, смешными башенками и многочисленными цветочными горшками. Здесь царство кассетофонов, дискомузыки и вызывающих плакатов, которыми оклеены стены. Здесь спорят о Хайдеггере и Заратустре, решают судьбы мира, занимаются любовью и твердо верят, что в один прекрасный день удастся перебраться на один из нижних этажей.

И над всем этим — островерхие черепичные крыши, напоминающие рыбью чешую, и огромная холодная луна.

Улицы делаются все уже, все чаще встречаются отсвечивающие красным указатели, такси постоянно сворачивает) то вправо, то влево. Мы выезжаем на старинную площадь с памятником и сквером вокруг него. Среди заботливо подстриженных кипарисов возвышается бронзовый всадник, сжимающий в поднятой руке свиток.

Площадь полукольцом окружена строгими трехэтажными зданиями с колоннами и подъездами, скрытыми под арками. Напротив нас, над главным зданием, сложенным из темного кирпича, высится башня с часами. Все здесь выглядит тяжелым, неприступным. Это, без сомнения, университет. Студентов в эту пору уже нет, поэтому он выглядит непривычно тихо. Прохожих на площади почти не видно.

Такси объезжает скверик и сворачивает в неправдоподобно узкий переулок. Мы проезжаем под массивными сводами и попадаем на другую, соседнюю площадь, в центре которой высится церковь Храм выглядит строго, внушительно, но сама площадь залита электрическим светом и оттого кажется довольно уютной Готическая церковь выстояла под напором времен, она такая же, как три или четыре века назад, лишь площадь изменилась. Здания, ее опоясывающие — яркие, с балкончиками и разноцветными жалюзи на окнах. Большинство из них построено в начале нынешнего века. Церковь и площадь произвели на меня странное впечатление, показалось, будто строгая чопорная дама благосклонно взирает с высоты на своих несколько легкомысленных детишек. К тому же здесь необычайно оживленно, не в пример площади перед университетом. Наше такси с трудом пробивалось через толпы гуляющих. Длинными рядами вплотную друг к другу выстроились на стоянке автомобили, а столики двух ресторанчиков под пестрыми зонтами вынесены прямо на тротуар.

По словам Кольмара, здесь, на площади Св. Анны, расположились лучшие пансионы для преподавателей и иностранных студентов. Очевидно, это и есть подлинный центр университетского городка

Мы расплачиваемся с шофером и выходим из такси. Затем пробираемся через гущу автомобилей на стоянке и Кольмар ведет меня к зданию напротив. Оно ничем не отличается от соседних, но у его входа прикреплена табличка с голубой эмблемой ЮНИЭЛ. Мы поднимаемся по ступенькам и услужливый портье распахивает перед нами двойную застекленную дверь.

Фойе напоминает холл небольшой гостиницы, оно обставлено со скандинавской сдержанностью, но вполне удобно. Справа небольшой бар с высокими табуретками, автомат для сэндвичей, кожаные кресла и низкие столики. Все места заняты. Слышится разноязыкий говор, круглая лампа за стойкой бара подмигивает в такт приглушенной музыке. Пьют здесь, как мне показалось, главным образом кока-колу. Скромная надпись предупреждает, что с такого-то часа подается только кофе и освежающие напитки Ничего не скажешь, полусухой режим!

В глубине фойе я вижу два лифта и пикколо в форме, широкую лестницу с мраморными перилами.

Слева — конторка администратора с ячейками для ключей и корреспонденции, а также телефоны для гостей. Администратор — энергичный молодой парень в официальном темно-синем костюме. У него на лацкане пиджака эмблема ЮНИЭЛ и три маленьких флажка, означающих языки, на которых он говорит.

Кольмар здесь — старый знакомый, он лишь кивает и представляет меня.

— К вашим услугам!.. — подчеркнуто тихо обращается ко мне администратор. Я вполне оцениваю его профессионализм. Произошло несчастье, мы с лейтенантом — необходимое в таких случаях зло, но остальным незачем знать, что расследование продолжается.

Я прошу связать меня с госпожой Велчевой из болгарской группы.

— Минуточку…, фру Вел…тчева? — администратор бросает взгляд на план расположения комнат, лежащий перед ним, набирает номер и передает мне трубку.

После одного—двух гудков в трубке слышится женский голос. Спокойный, уверенный альт. Я называю себя Да, она ожидала меня. Прошу уделить мне немного времени и обещаю позвонить приблизительно через час. Она отвечает согласием и ни о чем больше не спрашивает.

Кладу трубку и обращаюсь к администратору, который деликатно отошел в сторону и занимается какими-то своими делами.

— Я хотел бы поговорить с вами, но, если можно, — немного позже.

— Разумеется! — с готовностью соглашается он — Я недавно заступил на смену и пробуду здесь до утра.

Он кивает мне и поворачивается к нетерпеливому итальянцу, который шумно принимается объяснять историю каких-то виз в своем паспорте. А мы с Кольмаром направляемся к лифту.

НИКОЛИНА ВЕЛЧЕВА

Номер у меня приятный, так и дышит уютом, чистотой и спокойствием. Кровать, небольшой письменный стол с удобным креслом, встроенный в стену ночной шкафчик с тумбочкой и телефоном. Крахмальное белье просто сияет. Стены оклеены светло-серыми серебристыми обоями, на одной из них висит морской пейзаж, написанный пастелью Здесь мне предстоит жить, правда не знаю сколько. Может быть, день, а, может, и неделю. Прежде во мне теплилась надежда на обычный несчастный случай: подпишу протокол об окончании расследования и уеду. Кронсхавен со временем забудется, а этот номер, как и многие до него, останется лишь зыбким воспоминанием. Но теперь мне в это больше не верится.

Расследование несчастного случая, которое начинается с обнаружения потайного микрофона в разбитом автомобиле, не оставляет надежд на скорое завершение. Мне непонятно, почему за Маноловым велось наблюдение, кого и чем заинтересовал он сам и его исследования, но что-то тут не так. Может быть, ответ здесь, в его комнате, в институте или городе.

Я ставлю чемодан в стенной шкаф и еще раз осматриваю комнату. Раз мне придется неизвестно сколько прожить здесь, лучше всего, конечно, педантично все осмотреть.

Номер находится на четвертом этаже. Не очень высоко, но и не низко. Возможное любопытство к моей особе так просто не удовлетворить.

Я раздвигаю занавеску, чтобы проверить, не выходит ли окно на улицу.

И на мгновенье забываю о том, что собирался делать. Потому что за окном другой мир и другой город.

Холм напротив усеян островерхими средневековыми крышами — таинственный хаос. Они карабкаются вверх под мертвенно-голубоватым лунным светом. А еще выше в жестокое бездонное небо подобно стрелам вонзаются металлические шпили башен и башенок. И все это живет иной, своей собственной жизнью, тревожной и холодной. Накатывает чувство, будто я когда-то уже жил здесь, под свинцовыми крышами, не раз поднимался по улицам на осевший от старости холм и со мной тут что-то случилось, хотя не могу припомнить, что именно и когда. А случилось нечто важное, от чего зависела не только вся моя тогдашняя жизнь, но каким-то непонятным образом и сегодняшняя.

Странное наваждение. Да еще это непонятное ледяное свечение, в которое я погружаюсь к из которого хочу вырваться. Перед моим взором проносятся ажурные кружевные башни старинных замков далекого прошлого.

Я протягиваю руку и ненужно резким движением задергиваю занавеску. Кончилось.

Возвращаюсь в комнату и достаю из чемодана необходимые вещи. По сути, мне нужно привести в порядок только удобный “дипломат”, с которым я ни на секунду не расстанусь. Не верится, что он может привлечь чье-нибудь внимание, разве что кому придет в голову попытаться открыть его. Тогда обнаружится, что чемоданчик бронирован и замок с шифром открыть не просто.

Потом я запихиваю как попало остальные вещи в шкаф и выхожу. С “дипломатом”, конечно.

Кольмар замечает меня — он у буфета в конце коридора. Оставляет недопитый стакан кока-колы и мы направляемся вниз, в комнату доктора Манолова.

…………………………………

Она находится почти в самом конце коридора, третья слева. Кольмар срывает с двери пломбы, отпирает.

Я протягиваю руку, пытаясь нащупать в темноте электрический выключатель, меня обдает спертым воздухом непроветренного помещения, густым запахом старого табачного дыма и пыльных книг. Этот запах мне хорошо знаком со студенческих лет. Но вспыхивает свет и все становится на свои места.

Это не студенческое жилье, хотя чем-то его и напоминает, а однокомнатная квартира одинокого мужчины. Просторная комната, служащая одновременно спальней, гостиной и рабочим кабинетом, маленький кухонный отсек, ванная с туалетом и прихожая со встроенным шкафом.

После работы Манолов возвращался сюда. Отдыхал, потом читал или писал. Письменный стол беспорядочно завален стопками книг с заложенными между страниц листочками. Маленькая пишущая машинка оставлена открытой. На спинку кресла брошена старая домашняя куртка-халат, в которой он, видимо, любил работать. У меня такое чувство, будто он только что здесь работал, потом торопливо встал, вытащил исписанный лист из машинки, на скорую руку оделся и вышел.

Отрываю взгляд от стола и встречаюсь с голубыми глазами Кольмара. В них застыло беспокойство. Может быть, моя напряженность передалась и ему.

— В досье, которое вы получили, есть опись вещей, господин инспектор! — говорит он.

Да, я видел, но сейчас мне не до описи.

— Это вы опечатывали квартиру?

— Да, вместе с господином комиссаром.

— Сразу же после несчастного случая?

— Приблизительно… — Кольмар задумывается,… было около двух ночи. Значит, через три часа.

Поздновато. Если кому-то хотелось порыться в вещах Манолова, то времени на это у него было достаточно. А если считать с того момента, когда Манолов вышел из дому, то получается не меньше четырех часов.

Письменный стол я решаю оставить на потом. Надо сначала осмотреть помещения. Хочется получить хоть какое-то представление о том, как он жил здесь, какие у него были привычки, как шли дела на работе — меня интересует буквально все.

С кем он встречался? Кто приходил к нему? Была ли у него приятельница? Какими исследованиями он занимался? К чему они привели?

Все это нужно знать. За Маноловым велась слежка, и занимались ею отнюдь не дилетанты. Она требует определенных знаний и опыта, руководят ею из такого места, где умных и опытных людей предостаточно. Но что именно привлекло их внимание? Ведь подобных институтов и региональных баз не один десяток!

Кольмар смотрит на меня в ожидании нового вопроса.

— Коллега… вы женаты?

Он слегка озадачен, вероятно, здесь не принято задавать вопросы личного порядка. Потом лицо его озаряется улыбкой.

— Да, господин инспектор. Женат, трое детей.

Когда же он успел? Закрутило его колесо жизни, ничего не скажешь! А мне с его приглаженными волосами и пижонской бородкой он поначалу показался этаким перезревшим холостяком.

— На сегодня достаточно! — говорю я. — Можете идти, я здесь сам управлюсь. Но завтра утром прошу вас подготовиться к осмотру места происшествия.

— Я обо всем позабочусь, господин инспектор!

— Благодарю вас, — говорю я и подаю ему руку. — Спокойной ночи.

Кольмар уходит, а я продолжаю блуждать по квартире. “Блуждать” — не совсем точно сказано. Я расхаживаю по комнате, потом заглядываю в кухонный отсек и прихожую. Хочу представить себе, как он здесь жил. Личные вещи, подобно собакам, приобретают привычки хозяев. Правда, не всегда.