Помоги проекту - поделись книгой:
Настроение было испорчено. Алексей Михайлович сказал, сознавая полную нелепость своих слов:
— Я только что завтракал. Ни пить, ни есть не хочу!
Семён Семёнович пошёл показать Тоне туалетную комнату.
Они отсутствовали семь минут — Алексей Михайлович засёк это по часам.
В душе шевельнулась настороженная ревность: каждый мужчина оберегает свою женщину, тем более постаревший, тем более потерпевший в судьбе сокрушительное поражение.
Тоня вошла в зал совершенно другим человеком, — Алексей Михайлович сразу почувствовал это. У него мелькнула даже нелепая мысль о том, что она в давнем сговоре с Семёном Семёновичем.
— Посмотрим, чем здесь угощают, — фальшиво весёлым голосом сказала Тоня и развязной, не свойственной ей прежде походкой прошла к столу и села, сразу взяв в руки вилку и нож.
«Как после наркотического укола…»
Появился и хозяин фирмы — квадратный, пузатый, с узким лбом и огромными жвалами, переходившими на уровне шеи в багровые щёки.
Семён Семёнович представил Алексея Михайловича и указал на Тоню, которая приветствовала босса пустым фужером.
— Хорошо, хорошо, — хмуро и невнятно сказал босс, хлопая подтяжками у себя на плечах, — он был без пиджака, но при красном галстуке, повязанном коротко и криво. — Люблю обсуждать вопросы за едой. Когда течёт слюна, текут и мысли.
— А когда течёт сперма? — перебил, угодливо скособочась, Семён Семёнович.
— Когда она течёт, конец удовольствию, — сказал босс, заняв стул подле Тони. — Все вопросы разрешаются хорошо, когда есть хорошее финансирование, — он посмотрел на Тоню.
«Боже, куда я залез?» — подумал Алексей Михайлович.
Открыли шампанское. Тоня намазала себе бутерброд с чёрной икрой, достав её ложечкой из хрустальной розетки с серебряным ободком и серебряной крышкой — роскошь давно ушедшей эпохи.
— А почему Вы не пьёте и не налегаете на дармовую закусь, как полагается всякому из населенней этой страны? — спросил босс, ловко отрезая себе кус розовой севрюжатины горячего копчения. — Понимаю: боитесь, что Вас отравят. Бывший генеральный директор важнейшего оборонного объединения. Но какой же мне смысл травить Вас за этим столом? Вы же поедете в Болгарию, где Вас примут в свои объятья офицеры ЦРУ. Вы, небось, ещё располагаете важнейшими секретами? А у американцев по этой части — запор-с. Если мы им ничего не подкинем, так они ни с чем и останутся. А мы им предложим выдающегося советского разработчика…
«Изгаляется. А ведь прав, зараза, возможен и такой вариант…» И вдруг похолодел: «Я ведь не имею права покидать пределы страны, — как же я упустил это из вида?.. Подписку давал…»
— Так вы не передумали насчёт Болгарии? — продолжал рассуждать, не переставая жевать, сизощёкий босс.
— Не передумали, — громко ответила Тоня. — Мы даём согласие. И если передумаете вы через неделю или через две, вам придётся заплатить неустойку!
— Если бы я всем платил неустойки, мадам, я бы давно разорился и пил на утро вчерашний чай. Но, как видите, я и вас могу угостить, потому что весь процесс финансируется. Едим мы, а списываем на клиентов.
Они согласны, — подтвердил Семён Семёнович. — Что им тут делать, когда именно в них кидают все шишки? Это ведь они не уберегли «великий, могучий». А что они могли сделать? Против лома нет приёма.
— Не омрачайте себе мгновения, — заключил босс. — Опасно жить — да, верно, опасно. Но будет ещё опасней, когда в стране введут институт семейных врачей. Договориться с эскулапом — плёвое дело. За сто долларов он кого угодно отправит на тотсвет. Без шума и пыли. Семейный врач — семейный убийца…Так уже было. Но прежде всех интересовало наследство. А теперь — политика… Но это тоже деньги…
Семён Семёнович, безостановочно глотавший спиртное, шумно выбрался из-за стола, покопался у музыкального центра, стоявшего у зеркала на всю высоту стены, и врубил довольно громко танцевальные ритмы.
Алексей Михайлович подумал, что важный шеф тотчас же остановит эту затею, ибо шум мешал разговору, но тот, блеснув белками глаз, заорал:
— Танцы-шманцы! Вызываются все оборванцы!
Он выкрикнул не «оборванцы», а другое, похабное слово из неисчерпаемых кладезей русского мата, сочинённого, правда, в основном беспечными иноземцами, кочующими по русской земле, и это так шокировало Алексея Михайловича, что он и не знал вовсе, как отреагировать, понял только, что это всё подставка и будет, пожалуй, непросто унести ноги.
Покорная жестам Семёна Семёновича, из-за стола выпорхнула Тоня, и они вдвоём стали импровизировать африканскую пляску у костра, тогда как шеф нелепо подпрыгивал на месте и пробовал присесть, но у него это не получалось: он едва-едва сгибался в пояснице.
— У меня здесь отличная турецкая баня, — объявил вдруг босс, вытирая вспотевшее лицо руками. — Приглашаю всех в баню! Всех — в баню!
— Прямо сейчас? — переспросила со смехом Тоня.
— Сейчас! А потом допьём и доедим то, что осталось. После бани у меня поднимается аппетит. К сожалению, только аппетит!..
И оба представителя компании, обнимая хохочущую Тоню, вышли из зала.
Всё произошло столь стремительно, что некоторое время проигнорированный Алексей Михайлович сидел в полной ошеломлённости. Он хотел есть, но ненавидел в эти минуты и икру, и лосося на голубом фарфоровом блюде, и стол, и весь дом и себя в нём ненавидел: дать такого маху!
Он, конечно, понимал, что никогда бы не купился на дешёвку, если бы не такой сокрушительный удар в его судьбе, причём, одновременно на всех направлениях. Из яркого и динамичного представителя директоров-оборонщиков с могучим коллективом, за разработками которого не поспевали американцы, отставая на 10–12 лет, он превратился в жалкого, кругом обобранного пенсионера. И кому предъявишь претензии? Все виновные — неподсудны. Ухвати Горбачёва или Гайдара, или всё это бесчисленное диссидентское жульё?
Первое, что он сделал, уяснив обстановку, — сунул в карман большую, неуклюжую вилку. Она показалась ему более подходящей, нежели нож, ни разу не подвергавшийся заточке. Потом встал и выключил магнитофон.
«Тоня, Тоня!» — больно ударила досада. Ревностью это не могло быть, потому что он ни на миг не допускал, что она может всерьёз флиртовать с этими примитивными делягами.
Однако прошло двадцать минут, потом сорок, потом час, и он не на шутку встревожился: люди, заманившие их сюда и державшие неизвестно что на уме, могли пойти на любое насилие.
Решившись, он рванул ручку нужной двери. За нею тотчас наткнулся на широкоплечего увальня, только подтвердившего его подозрения.
— Куда?
— В баню!
— Ха, растопырился! Сеанс уже начался, ты опоздал!
— Какой сеанс?
Отодвинув плечом охранника, он пошёл по коридору, но охранник догнал его и грубым рывком за полу пиджака остановил.
— Туда нельзя!
— Это Вы мне?
— Кому же ещё, блин?
— И не боитесь, оскорбляя меня?
— Не лохмать бабушку, — одёрнул охранник. — За столом были одни протоколы, здесь — совсем другие!
— Там — моя жена!
— Ну, и что? Сегодня твоя, завтра — чужая. Всякому Ваньке хочется баньки, а всякой Вареньке — хочется баиньки. — Он нехорошо усмехнулся. — Да и не нужны Вы жене со своим вмешательством. Можете проверить. Прямо, направо и ещё раз направо!..
Ярость ударила в голову. Уже не контролируя ситуацию в целом, Алексей Михайлович быстро прошёл по коридору, и открылся ему предбанник с низким столом посередине, уставленным бутылками и банками с пивом, просторными бельевыми шкафами у стен и мягкими креслами для отдыха с комплектами приготовленных простыней и мохнатых полотенец. Прямо перед ним, напротив высоких, но слепых окон, был вход в парилку. Голубой пластиковый мат поблёскивал перед дверью.
Пахло деревом, углём и паром. Равнодушно повизгивая, крутились лопасти вентилятора.
Он рванул ручку, тогда как охранник попытался оттащить его от двери. Да и не один: на помощь ему поднялся сонного вида амбал, листавший замызганный порнографический журнал.
Всё это заметил и всё это в доли секунды верно оценил директорский ум, словно встрепенувшийся для последнего боя.
— Тоня! — позвал он срывающимся голосом.
В эту минуту, дохнув облаком пара, из парилки вышел разопревший от жара, мокрый Семён Семёнович, прикрывая рукою пах. Мелькнули жёлтые ягодицы с тёмными кругами — сидюшниками. Покатые печи и горбатую спину покрывала кучерявая щетина.
— Пива! — Прохрипел он, глядя без удивления красными глазами.
Один из охранников, холуйски склонившись, ногтем сорвал с бутылки колпачок.
Пукнув, как пивная бутылка, вновь приотворилась дверь, — выглянула голая Тоня.
Крикнула без стыда, убирая со лба прядь мокрых волос.
— Уходи, уходи, я скоро! Уходи!
И глаза — дикие глаза, будто женщину накачали наркотиками.
— Что тут происходит?..
— Потом, потом — уходи!..
Дверь захлопнулась. «Что значит «уходи»?..» Сотни мыслей проскакивали в доли секунды. «Или она уже всё поняла и предупреждает?..»
— Видишь, блин, ты третий лишний! — сказал тот, что привёл его.
Такого унижения Алексей Михайлович вынести не мог. «Домой, домой, немедленно домой!» И следом: «А как же Тоня? Что бы ни случилось, я не вправе бросить её на произвол судьбы!..»
Семён Семёнович оторвался от пива, хукнул и сказал, адресуясь к охранникам:
— Зовите подмогу и отведите человека куда положено. Видите, он в невменяемом состоянии!
И вернулся в парилку.
— Пройдём! — приказал первый из охранников.
Увидев, что второй звонит по телефону, Алексей Михайлович решительно сказал:
— Никуда отсюда не уйду!
— Мы не обсуждаем приказы старших!
— Вы же русские люди!
— Мы просто люди. Пока не станем кучей обыкновенного дерьма.
Алексей Михайлович растерялся: ход событий стал ему совершенно непонятен: «Что замышляет эта сволочь?..»
Подошли ещё двое. Руки — что брёвна. Бычьи шеи. Рыбьи глаза.
— Пойдём, мужик!.. Покантуешься в вестибюле. Здесь — не положено.
— Как «не положено»? Здесь моя жена!..
— Не знаем, чья жена… Не положено, и всё. Не пойдёшь, потащим, как чемодан!..
И он пошёл, не представляя себе, как защититься от унижения и обозначившейся угрозы. «А может, я только фантазирую? Может, всё идёт, как надо? Может, зря подозреваю?..»
В бетонированном переходе, следуя за охранником, он вдруг услыхал металлический звук. Будто передёрнули затвор.
Инстинктивно обернулся. В метре от него зияло дуло пистолета.
Реакции на этот счёт Алексей Михайлович отрабатывал ещё в молодые годы. Охранник не успел охнуть, как в горло ему вонзилась вилка. Но выстрелы всё же последовали, оглушительные в замкнутом пространстве.
Алексей Михайлович помнит два выстрела…
Его обнаружили военные в ельнике — метрах в тридцати от дороги. Так, случайно притормозили и вошли в лес, чтобы «слить водичку», как это у нас принято, и напоролись на выброшенное тело, второпях прикрытое охапкой папоротника и вывороченной с корнем берёзкой.
Человек, залитый кровью, был без сознания и вовсе не подавал признаков жизни. Что, вероятно, и спасло его от контрольных выстрелов.
Врачи боролись за жизнь Алексея Михайловича почти целый месяц. В первый же день личность его была установлена и потому нашлись влиятельные покровители. Усердствовали особенно те, что первыми драпанули с фронта, который пытался организовать Алексей Михайлович…
Когда он пришёл в себя и шаг за шагом восстановил в памяти события рокового дня, первым вопросом, с которым он обратился к врачам, был вопрос о Тоне…
Было возбуждено уголовное дело. Но Тоню не нашли. Не нашли и того рокового особняка. А квартира, в которой принимал их Семён Семёнович, оказывается, была давно уже продана человеку, твердившему одно: какие-то мошенники подобрали ключи и устроили в его квартире загон для легковерных, пока он ездил к дядьке в Геленджик.
Алексей Михайлович звонил матери Тони в Белгород, — там тоже ничего не знали. А милиция разводила руками: «По стране ежедневно пропадают тысячи людей, ждите, может быть, объявится след. Случается, что убивают, но бывает, что и продают, на Кавказ или в Среднюю Азию. Что же плакать, что убиваться? Мир сейчас уже совсем не тот, который был прежде…»
Что же ты выжужжал?
Две комнатные мухи, жужжа, попытались совокупиться прямо на его носу, но у него не было сил согнать паразитов. И в их нахальстве почудился какой-то скрытый намёк на всю его жизнь: вот точно так же и он суетился и жужжал, а что выжужжал?..
Кружили воспоминания — беспорядочно, как льдины перед затором. Он впадал временами в забытьё, мысли возникали и рассыпались, и это значило, что их уже не подпирает более или менее устойчивый «фюзис», — клепки изношенного организма сыпались, из всех щелей выходил последний пар.
Ему было страшно, но слабость была такой, что он ничему уже не противился. Только чувствовал, что мёрзнет.
Он думал о себе, что он золотозубый Фима Пенкель, сосед по даче вскоре после войны. Фима считал себя талантливым писателем и сочинял роман «Приключения блохи в паху бездомной собаки», но очень боялся, что власти разоблачат его антисоветское нутро и уличат в буржуазном декадансе.
Фима хотел бежать за границу. Он и роман писал для того, чтобы поскандалить с властью, а после попросить политического убежища. Но было не очень понятно, зачем Фима хотел основать в Пидерации конспиративную компанию по торговле янтарём.
Зачем ему Пенкель? Как лысому — гребень, как петуху — милицейский свисток…
Этот Пенкель, с которым он позднее работал в одной конторе, называвшейся «Промбурвод», спровоцировал кровавую драку, в драке участвовали две деревни. Тогда могли запросто прибить и его самого, устроившего Пенксля на должность старшего инженера, хотя тот нигде и никогда не учился.
Деньги везде капают, нужно лишь точно знать, куда прилипнуть губой…
Поделиться книгой: