Смех и грех

- То есть как это - не будете останавливаться? - я увидела в салонном зеркальце своё обескураженное лицо.

- А так. Ты поедешь со мной, прелесть моя, - но по голосу его никак нельзя было судить, что я - его прелесть, уж больно суров голос Анджея.

Патлатый по-прежнему молчал. Впрочем, ему и некогда было говорить - он так усиленно жевал резинку-жвачку, что я удивилась: как это парень до сих пор челюсти не свернул.

А машина тем временем вырвалась на загородное шоссе.

- Эй, я так не хочу! - возмутилась я, дёргая какие-то ручки на дверце. - Выпустите меня, или я выпрыгну!

- Ха! - подал голос Патлатый, выплюнув на дорогу жвачку, он тут же засунул в рот новую подушечку «Дирола». - Прыгай, если хочешь, щас дверь разблокирую, - и я уловила в зеркальце ироничный взгляд водителя.

Но не дура же я вываливаться из машины на скорости сто «камэ». Как же потом без меня дети? И мне стало страшно: куда везут? А потом любопытно: куда всё-таки везут? Потом опять страшно: что собираются со мной сделать? И опять любопытно… Опять страшно: зачем похитили, с какой целью? Чёрт, ну что делать-то?

Я уже перестала бояться: раз везли без всякой конспирации - даже глаза не завязали - и не применяют никакого насилия, то, вероятно, ничего плохого мне сделать не хотят. И тем более любопытно - зачем же тогда меня умыкнули? В общем, я вполне спокойно обозревала окрестности, что промелькивали за окном «вольвы». Через полчаса лихой езды мы прибыли в незнакомый мне дачный массив.

Патлатый остановил машину перед железными, выкрашенными в зеленый цвет, воротами. Нажал на кнопку дистанционного пульта, ворота величаво уползли в правую сторону, и мы въехали на территорию усадьбы, раза в четыре превышающую мой собственный дачный участок. И дом виднелся в глубине сада - не чета моему сараю.

Анджей с прежней галантностью открыл дверцу машины, с полупоклоном предложил выйти.

- Прошу, пани, - произнёс он на польский манер: помнил, видимо, мерзавец, наш разговор об Иоанне Хмелевской.

Я не спеша выбралась из машины, спокойно огляделась и одобрила увиденное:

- А ничего домик, неплохо бы пожить в таком.

- Вот и поживешь, - и на этом галантность Анджея иссякла. - Топай к дому, тебя ждут.

- Ах, милый, - изумилась я притворно и даже потянулась к нему всем телом. - Разве ты похитил меня не для себя? Ах, ты меня разочаровал, - и при этом устремила взгляд на небо.

- Топай, топай, - мрачно глянул на меня Анджей. - Я себе могу найти и не такую драную козу, - и отвел взгляд в сторону, чтобы я не успела заметить в его глазах то, что называется - «кинул глаз».

Но я успела. Однако сделала вид, что не успела. Надо же было ещё и возмутиться его бестактным заявлением: женщину, посетившую два часа назад парикмахерскую, благоухающую лаком и блестевшую наманикюренными ногтями, никак нельзя назвать драной козой.

- Ах ты, паразит! Это я-то - драная коза? - непритворно задохнулась я от наглости Анджея. - Чего тогда пялился на меня в самолёте, зачем в ресторан приглашал? Я тогда не только драная коза была, но и сонная тетеря!

Анджей не обратил на меня своего взора и направился к дому, буркнув через плечо:

- Иди за мной. И не заставляй меня делать грубости.

Я вообще-то уже осознала, что, несмотря на скрытую симпатию ко мне, Анждей способен сделать грубость, правда, непонятно, почему. И я покорно (внешне!) пошла за ним, обдумывая, как сбежать. Патлатый тем временем завёл машину в гараж и стоял неподалеку от нас, ухмыляясь во весь рот, не переставая ритмично двигать челюстями, потому и ухмылка его была невыносимо противной. Я мысленно пообещала себе как-либо насолить патлатому водителю, правда, ещё не придумала - как.

Дача внутри стоила того, что было снаружи. Чисто и уютно. На полу - ковёр, который почему-то показался мне знакомым, журнальный столик, два кресла по сторонам изящного камина.

- Сиди здесь, - ткнул пальцем Анждей в сторону кресел, мрачно предупредив, - и не рыпайся.

А я и не хотела «рыпаться», как выразился этот бандит, правда, весьма симпатичный бандит. Впрочем, как посмотришь кино да телек, так сейчас все преступники на морду очень симпатичные, даже можно сказать - красавцы. Такие и усыпляют нашу бабью бдительность, из-за них влипаем мы в беду, как мухи в мёд.

Сидеть без движения мне было непривычно. Я встала и начала бродить по комнате. А что оставалось делать? На улицу не выйдешь - там слоняется под окнами патлатый хмурый тип. Ворота закрыты. А я, хоть и коза, если поверить Анждею, но не горная, чтобы прыгать через препятствия в виде заборов и ворот.

Походив по комнате, я вновь уселась в кресло и увидела на столике (как сразу не заметила?!)… мой последний детектив, где описаны людоедские наклонности одного избалованного папенькиного сыночка. «Батюшки-светы! - помертвела я. - Да уж не закусить ли мной собралась эта банда, потому, наверное, и телесных повреждений не нанесли, чтобы «филе» не испортить!» Ох, сюда бы моего выдуманного хитрого следователя Рыкова или хотя бы настоящего неповоротливого толстяка Илюшку, похожего на инженера Карасика из старого кинофильма… Как там название? Кажется, «Вратарь»… Но, увы, ни того, ни другого возле меня не было.

Не успела я впасть в уныние, как совсем офанарела, поскольку по лестнице спускался никто иной, как…

- Николай!.. - я не верила своим глазам. - Ты ли это?

Я обрадовалась: видимо, похищение всё же состоялось именно из-за любви, а не из-за каких-то там гнусных преступных намерений относительно моей особы, да и похититель не так уж и плох. А то, думаю, поджариваться на вертеле вместо свинячьего окорока было бы для меня чертовски неприятно.

- Я, я, - заулыбался давно забытый мною герой санаторного романа. Следом за ним топал… Кто? Как вы думаете? Я-то мгновенно вспомнила, кто: тот самый смуглый и курносый губошлёп, который спрашивал у меня десятый номер, и за кем я гналась с риском для жизни по балконам.

И тут у меня в голове встало всё на свои места: и парень этот, и почему ему нужен был десятый номер - там жил Николай, и ясно, почему ковёр показался знакомым. И я выпалила:

- Николай, так это ты слямзил ковёр в пансионате?

- Почему я? - обиделся герой моего одночасового романа. - Вот он, - и показал на губошлёпа.

- И как сразу не догадалась, что без наводчика там не обошлось, а? - обескураженно развела я руками. - Я-то грешила, что это свой кто-то проделал, из персонала.

- Ага, - удовлетворенно сообщил Николай, - и милиция так думала. Ну ладно, - он стал серьёзен. - Ты мне нужна.

Окончательно уверовав в догадку относительно похищения на почве любви, я размякла душевно:

- Ой, Коля, а я думала, что в настоящее время, чтобы признаться в любви не обязательно женщину похищать, можно это и по телефону сказать, - ласково улыбнувшись, я кокетливо подмигнула Николаю, дескать, принимаю игру, и продолжила свой несуразный (через секунду я поняла - почему несуразный) монолог. - Мог бы в этом признаться и в санатории.

- Не валяй дурочку! - оборвал меня невежливо Николай. - Ты мне в другом деле нужна, а вернее - твоя способность выдумывать самые нелепые и дикие детективы.

Так вот почему они везли меня без всякой опаски, даже глаза не завязали! Это, наверное, Николай обокрал магазин, следуя указаниям в моем детективе, ему понравилось, что милиция вора не поймала, и он решил сделать меня своей сообщницей, предложить или дальнейшее сотрудничество, или же просто заставить разрабатывать новые операции. Впрочем, сообщницей я и так стала, если магазин действительно «грабанул» Николай со своей шайкой. Я уже и так у них на крючке, да ещё и над милицией насмехаюсь в своём детективе, раз преступление оставила нераскрытым. Вот уж влипла, так влипла! Докажи потом, что я и не думала смеяться, а просто не знала, как раскрыть преступление, мной же выдуманное, и что во мне жило подспудное желание, чтобы преступник выкрутился из своих затруднений. Когда сочиняю повесть, ставлю себя на место того или иного героя, ну посудите сами, если окажусь в шкуре вора, разве я захочу, чтобы меня поймали? Что я и сделала, руководствуясь логикой событий и чувством самосохранения в детективе про ограбленный магазин.

Я тупо смотрела на Николая, безуспешно стараясь понять, как меня угораздило начать писать детективные истории вместо детских сказок. Потом я начала ругать себя всякими нехорошими словами - и книжными, и некнижными, и своими собственными, что умудрилась ещё и опубликовать несколько детективов, и совсем уму непостижимо, как мог читателям нравиться мой бред.

- Ну, поняла, чего я от тебя добиваюсь? - пробились, наконец, сквозь мои мысленные завихрения слова придурковатого Николая. Хотя, если честно, то какой он придурковатый, если и ковёр сумел спереть без последствий для себя, и придумал гениальный ход с привлечением в свои дела писательницы детективов. Это скорее я - придурковатая, дубина стоеросовая, нет, чтобы переплести все свои детективные выдумки в один том, да на полку поставить, так нет же - понадобилось печатать их, да ещё трубить о них на всех теле-радио-перекрестках.

- Конечно, поняла, не тупая! - огрызнулась я на его настойчивые приставания, слегка разочарованная, что приняли они не то направление. - А что будет, если я не соглашусь? И потом, ведь меня будут искать.

- Кто? - презрительно расхохотался мне в лицо Николай, явно изображая Мефистофеля. - Ты без мужика живёшь, дети уехали.

Будь это в связи с любовными поползновениями, я бы, пожалуй, была польщена его словами, но в данной ситуации возмутилась: «Вот нахалы! Выходит, следили за мной!»

- … к тому же ты в отпуске, - продолжал ехидничать стервец-Николай, - так что уж не блажи, никто тебя искать не станет, - и опять «ха-ха-ха», ни дать, ни взять - Фантомас доморощенный.

«И это, мерзавцы, знают», - опять возмутилась я, но уже с оттенком какого-то уважения к своей особе: выходит, сильно я им понадобилась, если устроили за мной грандиозную слежку. Но, пожалуй, как ни печально, Николай прав: меня и впрямь в течение месяца искать некому, если телепень Илюшка не забеспокоится, почему я не пришла за рукописью, которую забыла у него в кабинете. Правда, может пройти дня два или три, а то и неделя, пока он спохватится и начнет разыскивать меня, но уж это время как-нибудь продержусь. Правда, у меня была причина попасть домой непременно к вечеру, но о причине той мои похитители не ведали, и как оказалось, хорошо, что не ведали. Уж потом я посмеялась, когда узнала, что из этого вышло!

- Ну ладно, - сжалился надо мной Николай. - Отправляйся спать, ночью подумай, а утром скажешь о своём решении. Как говорится - утро вечера мудренее. Вася, - обратился он к губошлёпу, - отведи даму в её апартаменты, да смотри: не балуй!

Этот окрик я приняла за вспыхнувшую в Николае ревность и решила сыграть на ней, потому тут же засюсюкала:

- Ой, какой хорошенький губошлёпик, молоденький, глазки-то голубенькие, чубчик вьется, губки толстенькие, небось, целуется хорошо! И он будет сторожить меня? Вот и ладненько. Пошли, миленький! - и я подцепила парня, вспыхнувшего алым маком, под руку.

- Но-но! - цыкнул на меня Николай, приняв мое кривляние за непристойные намерения. - Ты мне парня не совращай, он - жених моей дочери.

- Так ты, оказывается, не вдовец? - воскликнула я, изображая старательно гнев на лице. - А такую лапшу на уши вешал в санатории, что я чуть было в тебя не влюбилась! Обманщик и притворщик! - и сделала такой финт бедрами, так прошлась мимо Николая, что задела, словно невзначай, его плечом. Я почуяла, что моя стервозность вновь вылазит наружу.

Утром мы позавтракали честь по чести. Уж не знаю, кто из виденной мною четвёрки бандитов был поваром-умельцем, но, пожалуй, приготовлено всё было лучше, если бы я сама взялась за стряпню. И отбивные из печени, и поджаристая картошечка, и крепкий запашистый чай…

Я пила чай и размышляла: если они знают даже о том, что я чай предпочитаю кофе - плохо дело, выходит, известная до мелочей, я и придумать ничего не смогу, чтобы сбежать - они всё разгадают. У меня отлегло от сердца, когда узнала, что Николай и сам не любит кофе.

- Ну? - требовательно спросил Николай, когда «прислуга», то есть Вася-губошлёп и незнакомый парень, убрала всё со стола. - Согласна?

- Коленька, ну дай же подумать, - заканючила я, пытаясь не столько время потянуть, сколько выяснить степень враждебности ко мне этих новоявленных бандитов.

Но чего я панически боялась, так того, чтобы не мелькнуло в голове никакого сюжета. То, что меня за моё упрямство могут избить, в голову как-то не приходило, да и при насилии я всегда свирепею, и упрямство моё становится тогда неуправляемым. А вот если начнётся «литературный запой», тогда уж ничто не сможет оторвать меня от хобби - ему я посвящала всё свободное время, которого даже на мужиков не хватало, а то, пожалуй, при своей природной влюбчивости давно бы замуж выскочила не раз, и не два успела бы развестись. Сыновья терпеливо сносили мои «лит-запои», переходя в такие дни на самообслуживание, но этого, конечно, не смог бы вытерпеть новый муж, потому что у мужчин любовь хранится в желудке.

- Ладно, - смилостивился Коленька. - Думай до завтрашнего утра. Время терпит. Можешь во дворе гулять, но к забору ближе одного метра подходить не советую.

Я фыркнула, но вскоре поняла, почему Николай советовал не подходить к забору ближе метра. Потому, что во дворе свободно разгуливал страшенного вида пес-«кавказец», вроде, мирный, на всех смотрел дружелюбно, а на меня почему-то - свирепо. И едва с ним пыталась заговаривать (с собаками я всегда запросто нахожу общий язык), «кавказец» показывал клыки и угрожающе ворчал. Ну не иначе - женоненавистник. И к забору ближе метра меня и впрямь не подпускал. И при том, как мне казалось, злорадно скалился.

Утром следующего дня после неспешного завтрака: ни дать, ни взять - степенное благородное семейство, если глянуть со стороны, я решила, что пора прекратить испытывать терпение похитителей, и потому заявила:

- Доставайте машинку. Без неё не могу работать. И бумага нужна. Белая писчая, - добавила из вредности, зная, что в магазинах сейчас никакой нет. - И ручка. Вот так.

Меня оставили в покое ещё на полтора дня. Ручки и машинку доставили сразу - хорошую, импортную электронную «Оливетти», даже лучше той, что имелась у меня дома. Чудо - не машинка, пальцы так и просились в путь по клавишам. Но нельзя садиться за работу! Даже думать нельзя!!

Потом привезли и бумагу. Белую писчую. Как просила. Целых десять пачек. Вот стервецы! Я никак не могла достать хотя бы пачечку для первого экземпляра, а они достали. Вот что значит - иметь свободные большие деньги.

При виде машинки, а тем паче - белоснежной бумаги, руки у меня вообще зачесались - хоть привязывай, тем более что возник уже и сюжет: незамысловатый, но вполне запутанный. Но мне становилось плохо при одной мысли, что мой детектив хотят использовать в своих интересах преступные элементы.

Тут Николай куда-то уехал, я обрадовалась, что никто ко мне приставать не будет, однако его приспешники самостоятельно решили «раскрутить» меня и заставить работать. Конечно, я могла сделать это и без их «раскрутки». Новый детективный сюжет так и пёр из меня, зудел в пальцах. И какой сюжет! Об ограблении банка, и опять запутанный до такой степени, даже больше, чем с магазином, я пока даже не знала, как выберусь из дебрей своей неуёмной фантазии.

Обычно я пишу так: выдумываю начало, то есть завязку, потом то, к чему следует прийти, а внутри, как вафлю кремом, напичкиваю всем, чем голова и воображение подскажут. И сейчас видела чётко начало и конец детектива, в голове вертелась эффектная фраза для концовки, а середина пока ещё висела в пространстве. Но знала: стоит мне взяться за ручку, как слова хлынут на бумагу подобно весеннему ручью - безудержно и радостно: таким у меня всегда бывало настроение, когда начинала писать. Но как раз этого я и не хотела!

Зато хотели подручные Николая.

Так вот, Николай уехал, и власть почему-то передал патлатому шоферу, а не Анджею. Впрочем, догадываюсь, почему: женщина сразу чувствует - нравится она мужчине или нет. Анджею я нравилась, он запсиховал, и мог потому ослабить контроль за мной и даже позволить сбежать. Я беспрестанно шлялась по территории дачи, выискивая брешь в заборе. Бедный «кавказец», вероятно, устал до чёртиков, таскаясь за мной с высунутым языком. Бог мой, как, наверное, лохматый шпион меня ненавидел за то, что ему не удается полежать в тенёчке. Мои тюремщики, скрипя зубами, ходили следом, как и «кавказец», изнывая от жары - лето выдалось необыкновенно жарким. Я так, видимо, вымотала им нервы, что Патлатый решил действовать, и взялся за дело круто.

Главарь стражей явился ко мне в спальню, где я развалилась в очень вольной позе на диване и читала затрёпанный детектив Рэкса Стаута. О том, чтобы мне самой сесть за стол и начать писать, и речи не могло быть: я изнемогала в борьбе с собой, но слово своё держала всегда крепко. А тут дала слово самой себе не браться за ручку и бумагу ни при каких обстоятельствах.

Патлатый сумрачно глянул на меня из-под нечёсаных чёрных косм и заявил:

- Или начнёшь работать, или я из тебя сделаю шашлык.

Я удивилась его наглости: вошёл без стука, и разозлилась на его грубый тон, но лишь ехидно осведомилась:

- Интересно, как я смогу начать работать, если нет вдохновения? Тебе о чем-нибудь говорит такое слово - вдох-но-ве-ние? - выговорила я по слогам.

Патлатый, может быть, был и глуповат, но не законченный дебил, чтобы не уловить насмешку в моём тоне. Он помрачнел: вероятно, не понравился намёк на его тупость, и заорал, выкатив на меня злые глаза:

- А я говорю, ты начнёшь работать, и немедленно!

К тому времени я уже встала и благоразумно села за стол, подумав, что если он начнёт размахивать руками, то смогу и я чем-нибудь, что лежит на столе, запустить в него. Патлатый и впрямь сжал кулаки, шагнул вперёд и рявкнул:

- Нет, будешь работать!

- Тогда садись и пиши сам! - заорала и я, оттолкнув от себя пишущую машинку, но не рассчитала толчок, и машинка приземлилась прямо на одну ногу Патлатого.

Тот взвыл и злобно шарахнул по ней другой ногой. Но мне жаль было не его, а машинку: вдруг испортится. А такая классная машинка: литеры расположены «ромашкой», имеет и белую корректировочную ленту для исправления ошибок. Кроме того, я очень не люблю, когда кто-то намеренно портит нечто, изготовленное руками человека, тем более принадлежащее мне, а машинку я считала почти своей, намереваясь после своего освобождения «выцыганить» её у Николая. А ещё не люблю, когда на меня орут всякие хмыри. Ладно - Николай, с ним почти «отношения» на почве танцев. А Патлатый мне кто? Да плевала я на него! И произнесла коронную «фурмановскую» фразу из полузабытого кинофильма «Чапаев», естественно, на свой лад:

- Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же машинки пинать?

«И.о. Николая», окончательно выведенный из терпения моим упрямством, обозлённый, что я спихнула ему машинку на ногу (он был уверен - спихнула нарочно), размахнулся и смазал меня кулаком по левой скуле. Не в полную силу, конечно, однако стул опрокинулся, и я очень лихо впечаталась затылком в стену. В голове загудело. От боли и ярости я чуть не завопила диким голосом. Но, оказывается, шмякнуться головой о стену иногда бывает и полезно. Умственные мои способности не притупились, наоборот, приобрели не свойственную мне черту - хитрить. И потому сдержала свой вопль, хотя внутри все клокотало от злости: меня родной муж никогда не бил, а тут какая-то морда протокольная осмелилась ударить! Ох, не надо было ему со мной так поступать!

Я застыла без признаков жизни с задранными вверх ногами, тихо радуясь, что в джинсах, а то к ярости примешалось бы чувство неловкости, и я, пожалуй, не выдержала бы своей роли. А так лежала и злорадно наблюдала сквозь ресницы за бандитом: как он поступит, не будет же пинать меня ногами, небось, понимает, что я им нужна с ясной головой. А откуда быть ясности в голове при побитом теле? Он и не стал меня пинать. На лице у него появился такой испуг, что я внутренне ухмыльнулась - выходит, правильно догадалась: им не велено «повреждать» меня.

- Эй, - тихо спросил Патлатый, перегнувшись через стол, - ты что?

Я не ответила.

Он подошёл ко мне и легонько похлопал по щеке, что я, конечно, выдержала через силу, потому что готова была вцепиться в его мерзкую харю, как разъярённая кошка.

- Эй, - повторил парень, хватая мою безвольную руку и щупая пульс. Лицо его выражало неподдельное отчаяние. - Ты чего молчишь? Не молчи, а? - в его голосе послышались плаксивые нотки, он наклонился ещё ниже, вот тут я и вцепилась обеими руками в патлатую голову. Причём молча.

Парень отпрянул, приподняв меня с пола и выпутав из стула. А я молча висела на его волосах и тащилась следом. Молча потому, что с одной стороны это было частью моего мгновенного плана, а с другой - просто никогда не могла заставить себя кричать. Умей я визжать, стены бы одним голосом обрушила, но, увы, что не дано, то - не дано. Зато заорал Патлатый - от боли и неожиданности:

- Ты, стерва! Отстань!

Но это совсем не входило в мои планы: я висела, как бульдог, и молчала.

Парень совсем ошалел и только мотал головой, пытаясь меня отцепить, не догадываясь применить при том руки. Он орал так истошно, что в комнату ввалились еще двое бандюганов во главе с Анджеем, правда, сначала застряли в дверях, одновременно ринувшись в комнату. Потом заржали в три глотки, словно стоялые жеребцы: и в самом деле, наверное, очень было забавно смотреть, как высоченный громила трясёт головой, а я мотаюсь за ним туда-сюда, подобно тряпке. Но через несколько мгновений поняли, что приятелю совсем не до смеха, и бросились отдирать меня от него. Да я и сама рада была отцепиться, но пальцы свело, так что когда меня оторвали от головы несчастного, в моих руках были зажаты два пука чёрных волос.

Ощутив себя свободным, парень сначала затряс головой, словно проверяя, целы ли волосы, даже рукой по макушке цапнул, а потом ринулся на меня. Но приятели его заслонили меня буквально грудью. Вернее, Анджей заслонил, а двое повисли на вздёрнутых к потолку руках.

- Убью! - ревел Патлатый, а я спряталась за Анджеем, как за баррикадой, лихорадочно ища глазами, чем бы вооружиться и шарахнуть этого придурка по макушке, если всё же прорвет заслон и набросится на меня. А в голове мелькнуло совсем некстати - это всё моё воображение проклятое - что парень похож на взбесившегося коня-ломовика, на котором повисли извозчики. Но как бы ни был силен «ломовик», его всё же свалили на пол, правда, потому, что Анджей схватил стул и грохнул его по башке раньше меня. Тот осел на пол, однако совсем не вырубился - здоров бугай все-таки! - помотал головой. Я даже пожалела его: мало того, что чуть скальп не сняла дурная баба-притворщица, да ещё и огромную шишку на голове заработал. И я тихо спросила:

- Эй, больно, да?

Тот никак не прореагировал на мое соболезнование, видимо, принял за подвох, но когда один из приятелей сочувственно сказал:

- Ну, извини, надо же было как-то тебя успокоить, - Патлатый… заплакал!

Нет, вы видели когда-нибудь плачущего бандита? Мы увидели и опешили.

- Да, знаете, как больно, - пожаловался парень и всхлипнул, мазнув при этом кулаком по носу, обалделый от моего бульдожьего броска и от удара по голове увесистым стулом.

Патлатого заботливо вывели за пределы моей спальни, в дверях щёлкнул замок, что значило: никаких прогулок, и сидеть мне в замкнутом пространстве настоящей арестанткой.

Не знаю, чего уж Николаю наговорили, когда он вернулся, но явился он в мою комнату весьма раздражённый: