— Попали в историю, нечего сказать. Я как чувствовала, из нашей поездки ничего путного не выйдет. Ну, где он, Козлик? Где?
— Да что вы всё, как маленькая, где да где! Наверное, там, где надо! — не вытерпела Кирилка и от расстройства даже повысила голос. Она толкнула плечом тугую дверь вокзальчика, тётя протиснулась за ней.
Сквозь морозное облако пара сначала ничего нельзя было разглядеть, а навстречу так и ударил оглушительный рёв баяна, весёлый гвалт, топот и смех. Гулкие половицы, весь тесный вокзальчик, казалось, качались, ходили ходуном.
Пар схлынул, и Кирилка с тётей увидели баяниста. Он, круто склонив голову в барашковой кубанке, изо всех сил дёргал тугие мехи инструмента, перебирал яркие кнопки ладов, а перед ним ухал и ахал, топоча, кряжистый, как гриб-боровик, парень в распахнутом полушубке и ходила павой черноглазая дивчина в соскользнувшем на плечи, на шубейку пуховом платке.
Вокруг теснилась толпа. Она подхлёстывала плясунов озорными криками, и тётя опасливо обошла толпу, выбрала угол поспокойней, возле самой кассы.
Под окошечком кассы на тонконогой скамье сидел в полном одиночестве унылый человек. Он весь, как серый воробей в стужу, нахохлился, руки засунул в рукава, поверх шапки и пальто на нём было повязано крест-накрест толстое байковое одеяло. Точно так вот пакуют по морозной погоде малых ребятишек чересчур заботливые матери, точно так вот кутаются, собираясь в дорогу, очень старые старушки.
Человек и сам бы смахивал за зябкую старушку, да под большим вислым носом у него довольно бойко топорщились чёрные, аккуратно подстриженные усики.
Тётя опустилась рядом на скамью.
Скамья скрипнула, пошатнулась, человек опасливо пересел чуть дальше.
Тётя подвинулась вслед за ним, кивнула на весёлую толпу:
— Что значит молодёжь. Нигде не теряются. А у нас, представьте себе, вышло недоразумение. Муж моей сестры, а, стало быть, мой зять, обещал прислать машину «козлика», вернее, шофёра Козлика с машиной, но тот куда-то исчез.
— Остались от козлика рожки да ножки, — пробубнил сердитым голосом сосед.
— Что? Что? — испуганно переспросила тётя.
Но сосед накрепко замолчал, и тётя опять очень вежливо продолжала:
— Вы меня не поняли. Я вас не про того козлика спрашиваю, который из песенки, а спрашиваю вас про Козлика-шофёра… Но, может быть, вам известно и про моего зятя, про Сергея Сергеевича? Он тоже доброволец, он строит здесь новый совхоз «Победа».
Тётя подвинулась к соседу ещё ближе, тот снова промолчал, отодвинулся ещё дальше. Он сидел теперь на самом конце скамьи и, похоже, не только не хотел сидеть рядом с тётей, но даже и разговаривать.
— Вы что? Слышать вдруг перестали? — обиделась наконец тётя, и только тут из-под башлыка-одеяла донеслось:
— Я, мадам, слышу… Я, мадам, не оглох, не кричите. Просто-напросто я и знать теперь не желаю никаких добровольцев, никаких побед, а тем более козликов.
— Как так?
— А так, мадам. Был конь, да уездился.
— Какой конь? И какая я вам мадам? Я обыкновенная гражданка Олимпиада Петровна Чечкина, бывшая работница детского сада номер сто двадцать три! — обиделась ещё больше и даже возмутилась тётя. — И странно, что вы ничего не желаете знать. Но, может, у вас тут какая беда приключилась? Может, вас тут кто обидел? Так вы скажите…
— Это, мадам, теперь неважно, — обернулся к тёте унылый человек. — Это, мадам, не имеет теперь никакого значения. Теперь мой путь направлен совсем в другую сторону. От души советую, поворачивайте и вы назад.
Он даже приподнял руку, похлопал по полочке билетной кассы:
— Пока не поздно, занимайте лучше очередь за мной.
— Почему? — чуть не крикнула Кирилка.
— Почему «пока не поздно»? — всполошилась тётя.
Но тут баян и топот в зале смолкли, кто-то гаркнул:
— Братцы, машина! — И толпа повалила на улицу.
Кирилка вскочила, тётя вскочила, скамья сразу стала лёгкой, одним концом взыграла вверх, и дядя в одеяле ахнуть не успел — скатился кулём на пол.
В воздухе мелькнули растоптанные подошвы его валенок, он забранился, тётя растерянно заметалась туда-сюда, не зная, что делать: то ли соседа поднимать, то ли к машине бежать. На улице громко засигналил гудок, и Кирилка потащила тётю за рукав к выходу.
Автомашина стояла у самого крыльца на раскатанной, скользкой дороге. Только машина была не легковая, как думали тётя с Кирилкой, а грузовая, и бойкие девчата и парни торопливо карабкались на её высокий борт, спрыгивали друг за дружкой в просторный кузов. Набилось их туда полным-полно. Баянист сразу пристроился поудобнее у стенки кабины, а черноглазую плясунью втолкнули к водителю. Тот лихо заломил свою рыжую лисью шапку-малахай на затылок, расплылся в довольной улыбке.
— Ну вот, наше место занято, — растерянно развела руками тётя и собралась как можно учтивее, словно в чужую комнату, постучать в стекло кабины согнутым пальцем.
Кирилка опередила тётю, сердито хлопнула по кабине ладошкой.
— Што нада? — высунулся лисий малахай, и на Кирилку остро и весело уставились узенькие глаза шофёра.
— Васю надо! Козлика! Вы — Вася? — бесстрашно спросила Кирилка.
— Какой Вася? Зачем Вася? Я — Сарсембай. Не видишь разве? Куда тебе нада?
— В совхоз «Победа».
— Я не «Победа». Я «Пионер».
Водитель шагнул на подножку и махнул куда-то далеко назад.
— Там «Победа», там. Вон твой Вася едет. Смотри…
По серой и прямой, как стрела, дороге от посёлка к вокзалу катил гусеничный трактор. За ним ехала телега на резиновых колёсах, над телегой высилась красная груда кирпичей.
«Разве это Вася? Это же тракторист на тракторе», — хотела крикнуть Кирилка Сарсембаю, но тот уже дал газ, баянист в кузове широко распахнул свой весёлый, с яркими планками баян, вся куча мала девчат и парней загалдела, грузовик сорвался с места.
А трактор, грохоча и лязгая, подкатил, сделал широкий круг, остановился. Кирилка с тётей кинулись к нему. Им, усталым, расстроенным, было теперь уже всё равно — трактор не трактор, машина не машина, лишь бы там, в кабине, оказался долгожданный Вася Козлик.
И вот трактор заурчал совсем тихо, дверца приоткрылась. Тётя встала на цыпочки, чтобы побыстрей заглянуть в кабину, да тут же и опустилась. Прямо под ноги к ней мощным прыжком вымахнул из кабины огромный серогрудый пёс-овчар. Он встал так близко, что в уголках его чуть раскосых глаз Кирилка рассмотрела розоватые прожилки; увидела, как насторожённо подрагивает его нос, и ясно услышала грозное:
— Р-р-р…
— Но, но, но! — отшатнулась тётя, заслонилась чемоданом, словно щитом.
— Но, но, но! — сказала Кирилка, шагнула вперёд, загородила собою тётю.
— Ко мне, Шайтан! Ко мне! — донеслось из кабины, и на утрамбованный колёсами снег выпрыгнул тракторист, румяный от холода и совсем молоденький. На нём был грязный ватник, серые, в мазутных пятнах валенки и серая, тоже повидавшая виды шапчонка.
Пёс подскочил к нему, улыбчиво ткнулся носом в жёсткий ватник, а хозяин приказал: «Сидеть!» — сам помчался к вокзалу, да посреди дороги вдруг остановился. Его пристальный взгляд скользнул по Кирилкиной мальчишечьей шапке, по тёплой куртке, по лыжным штанам.
— Постой, постой, — сказал тракторист, как будто Кирилка и так не стояла на месте. — Постой, постой… Ты кто? Ты пацан или девочка?
Кирилка не ответила. Она промолчала, потому что всё ещё смотрела на пса, и тётя тоже смотрела на пса, а тот, навострив уши, разглядывал их обеих по очереди.
— Да бросьте дрейфить! — усмехнулся тракторист, шагнул к Кирилке и вдруг ухватил её ушастую шапку за самую маковку.
Шапка поднялась. Кирилка сердито крутнула головой. Её ярко-рыжий хвостик пламенно взметнулся на ветру, и тракторист радостно ахнул, на секунду зажмурился, быстро насунул шапку опять на голову девочке и закричал:
— Ого! Вот так май-июнь! Вот так подсолнух! Наверняка ты и есть Кирилка.
— Я и есть, — растерянно кивнула девочка, а тракторист сдёрнул промасленную, как блин, рукавицу, сунул Кирилке широкую ладонь.
— Тогда привет! Я Козлик. Вася. Прости, замешкался. Получал кирпичи, задержали грузчики. А ну, подтверди, Шайтан!
— Гав! — подтвердил Шайтан.
А обойдённая вниманием тётя вдруг оскорбилась:
— Молодой человек, знакомиться начинают со старших.
— С каких старших? — удивился Вася, но тут же глянул на тётю повнимательнее и, озарённый внезапной догадкой, хлопнул себя по макушке: — А-а, знаю! Вы новый парикмахер. У нас нет парикмахера. Вернее, был, да сбежал, и ходит слух, к нам едет новый, солидный, причём женщина. Ну, здравствуйте, товарищ парикмахер! Ждём вас не дождёмся… Небось тут бритвы-ножницы? — очень уважительно потрогал он тётин чемодан.
Вид у Васи был такой серьёзный, он так поверил в свою догадку, что теперь заулыбалась тётя:
— Ну что вы… Тут всего-навсего пирог. Яблочный.
— Ах, так? Ну тогда вы пекарь! — обрадовался ещё больше Вася. — Пекари нам тоже нужны позарез.
Он чиркнул широкой ладонью по горлу, чтобы показать, как нужны в совхозе пекари, а Кирилка наконец не выдержала, звонко рассмеялась.
Шумноватый, чуть бестолковый, Вася ей теперь очень понравился.
Она сказала ему:
— Нет, нет. Это не пекарь, не парикмахер, это просто моя тётя. Она едет вместе со мной в гости.
Вася и тут не растерялся:
— Очень прекрасно! Прошу в кабину, товарищ тётя…
— Олимпиада Петровна, — весело подсказала тётя и совсем было собралась шагнуть к трактору. Но глянула на Шайтана, глянула на железную, должно быть, очень холодную кабину, зябко поёжилась.
— Не бойтесь, — услужливо подсадил её Вася на скользкую гусеницу, и вот тётя вскарабкалась, опустилась в кабине на пружинное сиденье:
— Я не боюсь…
— Конечно, не боимся! — подхватила Кирилка. — Это нас тут Мадам какой-то пугал. Всё говорил: «Пока не поздно, поворачивайте назад». А сам бух с лавочки — и лапки кверху.
Кирилка думала, Вася засмеётся, переспросит: «Кто такой? Где?» — а Вася и переспрашивать не стал. Он сказал так, словно человек, о котором вспомнила Кирилка, стоит рядом:
— Говоришь, «мадам»? Правильно. Мадам он и есть. Его тут все только так и зовут. Он в каждом совхозе тут побывал, всё особой выгоды выискивал, да так и не нашёл — подался в бега. Домой на печку, к тёплому местечку! Что ж… Пущай катится колбаской, не жалко.
— Он кто?
— Тот самый горе-парикмахер…
— И несчастный человек! — вдруг высунулась из кабины тётя.
— Несчастный? Отчего же? — удивились Вася и Кирилка вместе, и даже мохнатый Шайтан навострил уши.
— Оттого что в детстве плохо воспитали! Не присматривали! Вот он такой и вырос.
— Ну, раз вырос, теперь о воспитании говорить не приходится, — ответил Вася и слегка подтолкнул Кирилку к своему трактору. — Садись. Поехали.
— Подождите, подождите, — заволновалась тётя. — Вы как хотите, а мне его всё равно жаль. Вдруг не всё ещё потеряно? Вдруг его можно вернуть, посадить на трактор, увезти обратно в совхоз и там пере-вос-питать?
— Вы, что ли, будете его сажать на трактор-то? — с ухмылкой, но вполне серьёзно спросил Вася.
А Кирилка сразу представила, как тётя ведёт этого закульканного Мадама за ручку, как подсаживает, словно малыша-детсадовца, на трактор, и отвернулась, хихикнула.
Но сама тётя к Васиному вопросу отнеслась тоже вполне серьёзно. Она даже прикинула в уме, как лучше поступить, да только тут же вспомнила свою недавнюю беседу с Мадамом и медленно помотала головой:
— Не-ет… Пожалуй, нет. Мне с ним не справиться.
— Вот то-то и оно, — сказал Вася. — Давайте-ка лучше трогаться. А то стоим, время тратим, а нам ещё оё-ёй сколько километров на гусеницы мотать.
И вот они все четверо уселись в кабину: тётя — справа, Кирилка — посредине, а Вася — слева, у рычагов управления. Шайтан, запрыгнув последним, устроился на обрывке старой кошмы, на железном полу.
Но первым делом он приметил тётин чемодан с пирогом и быстро нюхнул его. Нюхнул и отвернулся. Шайтан сел на кошму подальше от чемодана ровно настолько, насколько это можно было сделать в такой тесноте, и тем самым показал, что уж кто-кто, а он-то пёс очень скромный и очень воспитанный с самого детства. Не какой-нибудь там невежа и попрошайка.
Тем не менее тётя взглянула на него с прежней опаской и на всякий случай передвинула чемодан к самому сиденью.
Поначалу Кирилке, стиснутой между Васей и тётей, сидеть было плохо. Вася то и дело наклонялся к рычагам, толкая её то плечом, то локтем. Под ногами и сиденьем что-то гремело, звенело, впереди ещё оглушительнее ревел мотор, и на ходу вся кабина сотрясалась мелкой дрожью. Но мало-помалу Кирилка угнездилась половчей и даже решила, что путешествие на тракторе нисколько не хуже путешествия по воздуху.
— Очень интересно! — сообщила она об этом тёте.
Тётя обернулась, наставила, как глухая, ладонь горсточкой:
— Что ты сказала? Тесно?
— Я говорю, интересно!
— Ну, да… Очень тесно и душновато. Пахнет не то горелым, не то ещё чем. Как бедный пёс терпит, — ответила совсем невпопад тётя, потому что в кабине из-за лязга и грохота расслышать друг друга было невозможно.
А Шайтан, между прочим, на весь этот шум и на запах перегоревшей солярки не обращал никакого внимания. Он привычно сидел себе на дрожащем, гремящем полу, чуть касаясь мохнатой спиной Кирилкиных колен, да спокойно поглядывал в переднее стекло. Ему при таком его великанском росте не надо было для этого даже привставать.