Помоги проекту - поделись книгой:
– Ну хорошо, значит, со мной, – со вздохом произнес он. – Но не сию минуту, госпожа. Не сегодня. Завтра, после того, как ты отдохнешь и мы достанем подходящую одежду.
– Так ты пойдешь со мной?
– Да, хотя это мало что изменит.
Голос у Тзэма был грустный.
– Мы обязательно найдем его, – не сдавалась Хизи.
– Может, этого и не следовало бы делать?
– Ты думаешь, его нет в живых?
Тзэм долго смотрел на нее, затем сгреб с земли мощными ручищами.
– Так недолго заработать и лихорадку, – заявил он. Наклонившись, он взял в руку фонарь и начал осторожно подниматься по перепачканным глиной ступеням.
– А вообще, почему надо уводить людей, Тзэм?
– Не знаю, принцесса.
Ей показалось, что Тзэм слишком долго обдумывал вопрос, прежде чем ответить. Это вызвало у нее раздражение.
– А я чувствую, ты знаешь, – сказала она. – Слуг они тоже уводят?
– Нет, не совсем так. Если слугу решают наказать, то делают это публично, с большим шумом. Чтобы другие боялись.
Тзэм миновал самую скользкую часть пути, и в дальнем конце туннеля, там, где он сворачивает вправо, показался серый свет.
– Тзэм, ты действительно не знаешь, почему уводят людей?
– Действительно не знаю. Точно не могу сказать.
– Как ты думаешь, меня они тоже уведут?
– Нет, – ответил уныло Тзэм каким-то странным сдавленным голосом.
– Если увели Дьена, почему бы не увести и меня?
Тзэм пожал плечами:
– Ты слишком много хочешь знать, принцесса. Без всяких почему, не уведут, и все.
Перед ней была непрошибаемая стена, так случалось с Тзэмом нередко. Хизи хорошо понимала, что больше она не добьется ни слова.
Горячая ванна была блаженством. Но вот Квэй – ее немолодое лицо замкнулось и стало словно сжатый круглый кулак, а карие глаза сверкали недобрым блеском при свете лампы, когда она, наклонившись, слишком уж энергично оттирала со ступней Хизи приставшую глину.
– Где твое платье? – спросила она шепотом после долгого молчания. Чувствовалось, что она прилагает усилия, чтобы не сорваться на крик.
Хизи сморщилась, когда безжалостная мочалка добралась до лица и шеи. Она ничего не ответила Квэй.
– Твое платье. Ты слышишь, о чем я спрашиваю? Родители твои подумают, что я его продала. И меня могут выпороть. Или же Тзэма. И если ты не думаешь обо мне, подумай о нем. Я уверена, кто-то наверняка видел, как он нес тебя, полуголую. Тзэма могут кастрировать.
Хизи не очень ясно представляла себе, что такое кастрация, но она понимала, что ничего хорошего в этом нет, особенно если кастрация будет грозить Тзэму.
– Нас никто не видел, – огрызнулась она. Мыло щипало глаза, и они снова наполнились слезами, хотя казалось, все слезы она выплакала после исчезновения Дьена.
– Как ты можешь говорить так уверенно? Ты ведь еще ребенок. – Однако голос Квэй постепенно начал теплеть, и руки уже не так усиленно работали. Когда же у Хизи слезы наконец прорвались наружу, Квэй обняла ее, не обращая внимания на то, что ее платье намокло.
– Дитя ты дитя, что нам с тобой делать? – прошептала она.
Позже, когда они уже сидели на кухне, Квэй больше не поднимала разговора о дневном путешествии. Яркое солнце залило дворик снаружи и весело расписало стены кухни. Плети чеснока и лука-шалот, белые и красные, переливались и блестели в лучах солнца над столом, где Квэй месила хуз – плотный черный хлеб, который любила Хизи, особенно с гранатовым сиропом и сливками. Теплый резкий запах дрожжей мешался с ароматом кофе, греющимся на домашней печке-жаровне в медном сосуде с длинной ручкой, и дымом от можжевеловых веток, проникающим со двора, где разгоралась печь для хлеба. Тзэм дремал на солнышке с детской счастливой улыбкой на широком лице.
– Ты мне уже много помогаешь, – сказала она. – На днях даже сбила яйца.
– Я говорю о настоящей готовке. – Хизи старалась не выдать голосом поднимающегося раздражения – сегодня и так хватило неприятностей.
– Нет для этого нужды, малышка. Всегда будут люди, вроде меня, чтобы готовить тебе.
– Представь себе, что я хочу научиться, – не сдавалась Хизи.
– А ты представь себе, что я не хочу, – ответила Квэй. – Никто из нас не волен выбирать, что ему делать, Хизи. Таков порядок, и самое лучшее для тебя с ним смириться.
– Кто его устанавливает?
– Все. Река. И так всегда. Раз сказала Река, значит, так все и есть.
– Это Река решила насчет Дьена?
Квэй молчала. После минутного колебания она вытерла руки о передник, опустилась на колени возле Хизи и взяла ее руки в свои.
– Хизи, дорогая, мне очень жаль его. Он был хороший мальчик. Мне он нравился.
Она глубоко вздохнула, и Хизи подумала, что она, таким образом, пытается справиться с волнением.
– Хизи, ты должна понять, что Тзэм и я… мы не такие люди, как ты. Мы не можем говорить и делать, что нам хочется. Есть люди, которые за нами следят, за всеми нами. А когда не следят они, следит Река. И поэтому ни Тзэм, ни я не можем обсуждать то, о чем тебе хочется говорить. Ты понимаешь это?
Хизи взглянула на Квэй, пытаясь уяснить, чем же все-таки она отличается от нее. Потому что эта женщина, вырастившая ее, в самом деле чем-то от нее отличалась. Но чем? Меньше ростом? Все равно какое-то отличие есть. Дьен был королевской крови. И если с ним могло такое случиться, то уж с Тзэмом и Квэй наверняка может. Но Хизи этого совсем не хотелось.
– Я все понимаю, Нама, – сказала она. Квэй сжала ее руки и вернулась к столу. Она, казалось, даже повеселела. Хизи поглядела на Тзэма.
Вспомнив их утренний разговор, она подумала, что, не должна была заставлять его. Но у нее не было выхода. Да и кто или что может забрать Тзэма?
II
СТАЛЬНОЙ МЕЧ И РОЗОВЫЕ ЛЕПЕСТКИ
Перкар протянул свой новый меч к солнцу, с восторгом глядя, как поток света заливает сверкающую поверхность клинка, не ощущая в радостном упоении стальной тяжести на ладонях. Он громко каркнул. Заслышав вороний боевой клич, любопытные коровы тут же повернули головы и с осуждением посмотрели на Перкара – в кротких коровьих глазах было явное недовольство тем, что он нарушил их глубокую задумчивость. Но Перкар не обратил на это внимания. Главное, теперь у него был меч.
Он рассек мечом воздух, потом ударил еще и еще раз, после чего нехотя вложил меч в расшитые узорами ножны, висевшие у него за спиной. Ему неожиданно понравилась непривычная тяжесть за плечами, знак его возмужалости. Мужчина в пятнадцать лет! Настолько уже взрослый, что ему доверили меч. Он снова потрогал рукоятку меча, и его серые глаза засияли от счастья.
Но нет, его внутренний голос все время твердил: «Тебе дан меч, так как ты доказал, что достоин доверия. Потому паси отцовских коров».
Но даже и после того, как Перкар вспомнил о своих земных обязанностях, радостное настроение не покинуло его. В конце концов, это то, что делают взрослые, равно мужчины и женщины, – они выполняют свой долг. Преисполненный лучших намерений, он пересек невысокий холм и направился вдоль пастбища. Солнце уже склонялось к закату, осыпая золотом еще совсем недавно зеленый пейзаж. Густой лес темнел на границе Коровьего Поля, дикий, без просветов, будто первобытный лес у истоков мироздания. На самом пастбище, всхолмленном на востоке, то тут, то там рдели ржаво-красные пятна – коровы той породы, которую предпочитал отец. Между двумя холмами тонкая полоса ивняка отмечала путь ручья, лениво текущего через все пастбище.
Перкар сначала остановился возле святилища на гребне высокого кряжа. Это было простое сооружение – каменный алтарь, ему по пояс. Сверху его прикрывала небольшая плетеная крыша – из камыша и кедровых веток. На алтаре стояла чаша с примитивным рисунком. Он снял с пояса кожаную сумку, достал из нее пластинку благовоний и с помощью трута и сверла возжег ее. Как только он почувствовал слабый кедровый запах, он обрызгал горячие угольки жиром и с улыбкой смотрел, как жир шипит и вспыхивает. Откашлявшись, он запел чистым высоким голосом:
Перкар все пел и пел, и песня эта была коротким пересказом длинного предания. Предания о том, как дед его отца уговорил лесного бога разрешить ему спилить деревья, чтобы устроить пастбище. Благодаря его смирению и скромности, а также еще и потому, что он воздвиг этот алтарь, дух, в конце концов, смягчился. И род Перкара после этого поддерживал добрые отношения с богом пастбища, а заодно и с другими окрестными духами.
И он отправился к другой святыне на опушке леса, Вторая молитва была намного короче, ибо его родичи не чувствовали себя в таком уж большом долгу перед Диким Лесом, и для того, чтобы умилостивить его, они даже позволяли оленям и другим животным щипать траву на краю пашни.
Солнце было почти над горизонтом, когда он наконец добрался до ручья. Подмывая постепенно породы, ручей оказался между высокими берегами, врезавшимися в пастбище, а скотина испещряла их глубокими рытвинами. Это было самое любимое место Перкара, и когда яркое солнце стояло в зените, он часто приходил сюда поплавать в прохладной воде и поохотиться за крабами; он бросал в воду сверчков и смотрел, как рыбы кидаются и хватают их снизу. Счастливый оттого, что за спиной у него тяжелый меч, Перкар, мурлыча что-то себе под нос, двинулся вверх по течению, чтобы уйти подальше от взбаламученной коровами воды туда, где ручей, чистый и холодный, течет прямо из леса. Там Перкар остановился, вдыхая пряный аромат темной, усеянной палой листвой земли, сменивший запах листвы и коров. Он спустился вниз, набрал пригоршню воды и плеснул ее на себя. Затем он достал свое жертвенное приношение воде – розовые лепестки из материнского сада. Рассыпав лепестки над ручьем, он запел:
Закончив песню, Перкар улыбнулся, сел на берегу и пригладил пальцами короткие каштановые волосы. Затем он снял мягкие сапоги из телячьей кожи и поболтал голыми ногами в воде. Наверху на пастбище Капака заревел старый красно-рыжий бык, начав музыкальную перекличку пастбищ окрестных холмов.
И вот, наконец, Перкар вынул из ножен меч и положил на колени.
Клинок был тонкий, обоюдоострый, длиной почти с его руку, а большую рукоятку приходилось держать обеими руками. Она была обшита бычьей кожей и украшена круглой блестящей стальной головкой.
– Я знаю, кто его сделал, – произнес девичий голос.
Перкар едва не уронил меч, так он был изумлен.
Раскрыв рот, он смотрел на женщину, стоявшую по пояс в воде, наготу которой прикрывали лишь черные влажные волосы. У нее было бледное лицо, большие миндалевидные глаза, золотые, как закат. Она казалась годом или двумя старше Перкара. Перкара трудно было обмануть.
– Богиня! – прошептал он.
Она улыбнулась, затем повернулась, так что ее волосы веером легли на воду. И было не различить, где кончались шелковистые пряди и где была вода.
– Мне понравились розовые лепестки, – сказала она.
– Много времени прошло с тех пор, когда я в первый раз тебя увидел, – тихо ответил Перкар, – много лет.
– Неужели так много лет? Ты подрос с той поры. И теперь у тебя есть даже меч.
– Да…
Перкар так растерялся, что не нашелся, что сказать.
– Дай мне рассмотреть его получше.
Перкар послушно поднял меч и повернул так, чтобы она могла его разглядеть. Богиня медленно приближалась, с каждым шагом Перкар видел ее все яснее. Она выглядела как обычная женщина, и Перкар в панике пытался отвести глаза.
– Можешь взглянуть на меня, – сказала она. Теперь все ее внимание было сосредоточено на мече. – Да, я вижу. Его выковал Ко, маленький бог стали. Он охлаждал его выше по течению.
– Правда, все так и есть, – обрадовался Перкар. – Говорят, Ко связан родством с нашей семьей. Говорят, он был отцом отца моего деда.
– Так оно и есть в каком-то смысле. Твоя семья старожилы в наших местах, живут тут с тех пор, как пришли люди. Ваши корни глубоко уходят в эту землю.
– Я тебя люблю, – прошептал Перкар.
– Не сомневаюсь, дурачок, – сказала она, улыбнувшись.
– Люблю с той минуты, как впервые тебя увидел, когда мне было всего пять лет. Ты совсем не изменилась.
– Увы, это не так. Я, конечно, изменилась. Больше прибавила в одном месте, меньше в другом. Кое-где стала шире, кое-где уже. А вот волосам моим достается сильнее всего в горах – там их треплет грозовой ливень и меняет их цвет любая речка, что питается моими водами.
– Я хотел сказать…
– Знаю, что ты хотел сказать. Мое людское обличье останется таким навеки, малыш Перкар.
– Потому что…
– Потому что когда-то некая женщина, имевшая тот же облик, была принесена мне в жертву. Я часто забываю ее имя, но зато помню кое-что из того, что помнит она…
– Она была красивая, – сказал, немного осмелев, Перкар. Когда на вечерних сборищах он так говорил с девушками, они краснели и опускали глаза. Богиня же ответила ему прямым открытым взглядом.
– Ты решил поухаживать за мной, малыш Перкар? А я между тем намного старше, чем весь ваш род.
Он ничего на это не сказал.
– Такая глупость все эти церемонии с мечами и мужской зрелостью. Я заключила соглашение с твоей семьей только потому, что мне это показалось забавным.
– Соглашение?
– Есть еще кое-что, связанное с обрядом получения меча, о чем, я подозреваю, ты даже не догадываешься. Глупая и чисто символическая вещь, но, как я тебе уже сказала, забавная. – И она протянула к нему длинную тонкую руку. Он взял ее – она была живая и теплая, как человечья плоть. Богиня вышла из воды – мокрое тело сверкало в солнечных лучах, стройные ноги почти касались его ног. И от нее исходил какой-то запах – только он не знал, что это за запах. Запах розовых лепестков?
Его охватил страх. Недавно он познакомился с Хейм, обыкновенной девушкой, его сверстницей. И его испугало то, что они делали – гладили, трогали друг друга. Это пробудило в нем чувство неутолимого голода. Он не мог понять, как такое чувство можно насытить, хотя потом, оставшись один, он вдруг что-то понял.
Но эта женщина, прильнувшая к нему, не была земным существом. Она была анишу, духом, богиней. Перкар задрожал от страха, когда она легким движением потянула пояс его штанов.
– Ш-ш-ш… Тихо, не тревожься, – пробормотала вода.
Перкар и богиня лежали под небом, которое теперь было свинцово-серым, и по мере того, как распахивала свои двери ночь, приоткрывались створки ярчайших звезд. Хьюна, Бледная Королева, постепенно вырисовывалась все четче, но пока плотный полумесяц успел пройти всего полнеба, и хотя ночной ветерок был скорее всего прохладный, обнаженная кожа Перкара покалывала от какой-то странной неестественной теплоты. Богиня Ручья указательным пальцем обвела твердый контур худощавого лица юноши. Она хихикнула, когда палец наткнулся на пушок еще не существующей бороды, и, увидев, что он покраснел от смущения, положила ладонь ему на щеку.
– Вы, люди, так быстро стареете, – сказала она. – Поэтому не торопись, пока можно.
Перкар согласно кивнул, так и не вникнув в смысл сказанного. Его переполняла жизнь. Он чувствовал, что все, что он когда-либо знал или видел, вот-вот выплеснется наружу и обернется чем-то непредсказуемым. Ему было трудно думать. И он был влюблен.
Он спросил:
– В тот первый раз, когда я был маленьким, для чего ты явилась предо мной?
– Я являюсь где и когда хочу, безо всякого повода, – сказала она беспечно.
– А на этот раз ты пришла выполнить условия сделки?
Поделиться книгой: