Пушка Ньютона

И Людовик, к своему удовольствию, увидел, как мальчик с королевским величием начал медленно спускаться по ступеням пирамиды вниз, к танцевальной площадке, где ждали придворные. Они стояли двумя отдельными группами: одна группа одета в красное, другая – в белое.

Наблюдая за разворачивающимся представлением, Адриана нервно вертела в руке записку. Первым спустился с пирамиды дофин. И все придворные, одетые в красное, выстроились перед ним в ряд, включая герцога Орлеанского и герцогиню Мэн. Какое-то время они беспорядочно прыгали и скакали, затем из нестройного ряда выбежал слуга и принялся раздавать длинные перья. В этот момент герцог Орлеанский вместе с дофином вновь поднялись на верх пирамиды, изображая, будто они схватили и похитили Людовика.

– Претворитесь, будто вы спите, – прошелестел шепот герцогини Орлеанской, и Адриана зажмурила глаза, оставаясь мысленно прикованной к паровой машине. «Интересно, паровой котел нагревает fervefactum или обычная печь?»

– Все, пора! – герцогиня толкнула Адриану в бок и вручила ей большое белое перо.

– Куда пора? – удивилась Адриана.

– Мы должны освободить из рук врагов нашего вождя, наше Великое Солнце.

Адриана посмотрела вниз, на разыгрываемую сцену. Дофин с важным, напыщенным видом прохаживался вокруг «похищенного» Людовика, торжественно повторяя по-английски: «Солнце зашло». Кого он изображал в этот момент? Георга – короля Англии? Мальборо?

Адриана без особого энтузиазма последовала за герцогиней, спрятав полученную записку за пояс юбки.

Придворные, одетые в белое, подняли крик и вой, в оркестре забили в барабаны и застучали по жестяным котелкам. Шум получился отвратительный и ужасающий. Одетые в белое галантно колотили одетых в красное своими длинными перьями.

– Вперед! – закричала герцогиня.

Адриана последовала за ней. Молодой мужчина подскочил к Адриане и застыл в стойке. Выставив вперед свою пушистую шпагу, он сделал неуклюжий выпад в ее сторону. Но герцогиня опередила его, ткнув ему в лицо своим пером. Он притворно закричал от боли и очень убедительно зашатался, как сраженный насмерть.

– Нападай! – закричала герцогиня.

Адриана растерянно посмотрела по сторонам и пустила свое оружие в ближайшую цель – ею оказалась пышная дама, одетая в красное. У Адрианы голова пошла кругом от совершенной глупости происходящего, несмотря на то что она сама принимала в нем участие. Взрослые мужчины и женщины дерутся перьями! Что бы сказали парижане, если бы увидели это зрелище?

Король и дофин пробирались на верх пирамиды, подальше от толпы, безумно разящей друг друга перьями. А внизу неистовствовали придворные. Довольно упитанный господин, с короной красных перьев на голове, нацелился прямо Адриане в сердце. Вначале поводил пером между ее грудей, а потом с силой ткнул в самую середину. Адриана замерла, сгорая от унижения и не зная, что делать, и вновь ее выручила герцогиня – она своим белым пером ткнула упитанного господина в лицо. Тот дернулся от боли и схватился за голень, герцогиня удовлетворенно отступила назад: ее удар пером в лицо был всего лишь отвлекающим маневром от чувствительного пинка по ноге.

– Сильно задело? – серьезно спросила герцогиня.

Адриана открыла было рот, чтобы ответить, но тут ее осенило, и она медленно начала опускаться на палубу:

– Я смертельно ранена! – вскрикнула она и упала лицом вниз, надеясь все же, что никто на нее не наступит. Она лежала и размышляла, стоит ли «оживать» и вновь ввязываться в бой, как это делают остальные поверженные придворные.

Не успела Адриана додумать и принять решение, как что-то горячее навалилось сверху. Воздух содрогнулся от ужасающего крика, и она почувствовала, как в нос ударил запах паленого мяса.

8. Смиренная Добродетель

Бен не мог сдержать улыбки, читая только что написанное им и приготовленное к отправке письмо.

Премного благодарна Вам за новости о наших Собратьях в Нью-Йорке, со своей стороны я готова порадовать Вас новостями из нашей Маленькой Колонии. Но, прежде всего, спешу ответить на Ваш вопрос касаемо наших Местных критиков и всех этих Скептиков, которые оплакивают Былую старину и желают вернуть ее, будто она не в пример лучше нашего времени. Так вот, я должна с полной ответственностью заявить, что у нас таких Критиков нет. А что до тех, в Бостоне, кто читает «Меркурий» или «Куранты» при свете алхимических ламп, то и те и другие заслуживают Критики. Мне ничего не остается, как назвать их Величайшими болванами. Конечно, куда деваться, приходится признать, что и в наших краях раздаются допотопные крики о Ведьмах и Колдовстве, и есть люди, что ворчат по поводу Новых нравов. Но у нас все здравомыслящие люди считают, что эти крикуны и ворчуны нарочно Прикидываются таковыми, и все ради того, чтобы казаться смешными и тем самым поддерживать в наших Колониях первозданную Простоту. Они, таким образом, оказывают Услугу. С одной стороны, они нас развлекают, а с другой – Заверяют наших Собратьев в Британии, что те из них, кого судьба занесла сюда, на Американской земле продолжают сохранять Обычаи старины, а вместе с тем Интерес к новому, и прочее, и прочее. Если бы я не знала, что дело обстоит именно так, то могла бы ложно уверовать, будто у нас Процветают Невежество и Глупость в том же самом роде, как, по Вашим словам, они процветают в Вашем славном Городе. Я призываю Вас по-новому взглянуть на окружающую действительность, как Вы знаете, мы часто оказываемся Орлами в чужих странах и Совами у себя дома.

Бен вновь склонился над листком бумаги, описывая наиболее важные события, происшедшие в Бостоне за последнее время. Он их отправит в ответ на только что полученные новости от одной газеты, что недавно начала выходить в Нью-Йорке. По договоренности с печатником из Нью-Йорка они обменивались по эфирографу новостями. Бену удалось заключить подобную сделку с четырьмя корреспондентами: из Нью-Йорка, Южной Каролины, Лондона и Индии. Со всеми он обменивался новостями, поскольку только у него был настраивающийся самописец. В результате газета его брата «Куранты Новой Англии» единственная в Бостоне печатала новости из первых рук, да еще и поступающие с разных концов света. Она продавалась нарасхват, так что они едва успевали печатать. Потому-то Джеймс выписал из Англии новый пресс. Но самое главное – прошло уже два месяца, как Бен усовершенствовал свой эфирограф, а Трэвор Брейсуэл не появлялся, чтобы привести в исполнение свои угрозы. Не попадался он Бену и на улице, из чего можно было сделать вывод, что он вовсе покинул Бостон.

Бен дописал письмо, ему оставалось лишь подпись свою поставить. Рот его растянулся в широкой, до самых ушей улыбке. Уже завтра его провокационное письмо появится в Нью-Йорке, но под ним не будет стоять имя Бенджамин Франклин. Вместо этого он вывел витиевато и размашисто:

Сэр, вечно преданная Вам

Смиренная Добродетель.

Бен не мог объяснить, повинуясь какому импульсу он изобрел себе такой нелепый псевдоним, но этот псевдоним ему очень нравился. К тому же он послужит хорошим укрытием на тот случай, если сообщения Бена попадутся на глаза не дремлющему оку Брейсуэла. А сам псевдоним, после того как он вернется из Нью-Йорка обратно сюда, в Бостон, заглянув по дороге в другие колонии, непременно выставит на посмешище некоторых граждан Бостона и их глупость. И уж коли в других колониях принято подсмеиваться над недостатками отдельных бостонцев, будет как нельзя кстати, если писака из Бостона останется анонимным.

Треугольный парус оглушительно хлопнул, поддавшись налетевшему порыву ветра, при этом гик резко повернулся на шестьдесят градусов. Бен машинально наклонил голову, не столько испугавшись удара увесистой деревянной балки, сколько следуя примеру Джона Коллинза. Он крутанул руль так, чтобы максимально использовать силу ветра, и направил лодку хорошим ходом вверх по Чарльз-Ривер. Налетев откуда-то сзади, ветер принес густые солоноватые испарения болот Роксбери, запах дыма, валившего из труб трех тысяч домов, и запах смолы с многочисленных судоверфей. Таким образом, их настиг призрак Бостона, невидимый, но осязаемый.

Джон оторвал глаза от страницы, которую читал.

– Весьма оригинально, – воскликнул он. – Ты уже набрал этот текст, ну или хотя бы прочитал?

– Он только что пришел, – ответил Бен, – поэтому читай вслух и погромче.

– Я прочитаю лишь интересные места и начну с самого начала письма.

Сэр!

Многие иностранцы, побывавшие на нашем континенте, непрестанно жалуются, что Новая Англия не может похвастаться хорошей поэзией.

Джон сделал паузу, в глазах его прыгали веселые искорки.

После чего мне показалось, что я должна открыть миру красоту нашей отечественной поэзии.

– А почему бы не сделать очевидное, но невидимое – видимым, коль в том есть необходимость, – заметил Бен.

– Слушай дальше. Тут она приводит образцы «нашей» поэзии. Для примера она выбрала «Скорбную элегию на смерть г-жи Мегитебель Кайтель, жены г-на Джона Кайтеля, владельца „Салем и сыновья“.

– Представляю, какой это подходящий примерчик, – хихикнул Бен.

– Она называет его: «Одно из самых необычных стихотворений, когда-либо написанных в Новой Англии, трогательное, возвышенное, обладающее естественной, непринужденной рифмой». Вот послушай, здесь есть отрывок из этого «необычного» стихотворения. – Джон откашлялся и затянул, как похоронную песнь:

О, давайте скорбеть и плакать по жене,дочери и сестре,Чья душа улетела, отринув прах,На заре.

И далее:

Незадолго до того, как богу душу отдать,Молвила: «А псалма-то мне больше не услыхать».Прежде чем отойти, поцеловала супруга,Как лучшего друга.Голову опустилаИ тихо глаза закрыла.

Смех душил Джона, он не мог читать:

– Ты только послушай, какие рифмы: «сестре – на заре», – он снова рассмеялся, вытирая с глаз слезы, – «опустила – закрыла»!

– Очень трогательно, – поддакнул Бен, – очень возвышенно.

– Скорее напыщенно!

– Просто очень ловко написано. Строчка «… скорбеть и плакать по жене, дочери и сестре» сообщает нам о смерти не одной, но сразу трех женщин. А это уже, согласись, настоящий талант – сказать о многом в немногих словах. Это ли не возвышенно.

Джон нахмурился:

– Понятно. Ты уже читал это. Бен покачал головой:

– С чего ты взял?

– Да потому что именно эту мысль мадам Смиренная Добродетель утверждает в следующем параграфе своей статьи.

– Ну и что с того, – невинно удивился Бен, – эта мысль лежит на поверхности, ее трудно не заметить. Ну, давай читай дальше.

Джон подозрительно посмотрел на него:

– О многом немногими словами, говоришь, да она же дает образец, по которому каждый может написать свою собственную элегию.

– Хорошее дело.

– Очень хорошее. Главное – выбрать нужную персону, чтобы воспеть в творении какого-нибудь там убитого, или утонувшего, или на морозе замерзшего.

– Уж лучше их воспевать, чем повешенного за кражу цыпленка.

– Да, уж куда лучше.

– Надо воспевать тех, у кого нет общепризнанных добродетелей, – продолжал развивать свою мысль Бен. – Хотя, знаешь, я думаю, что смерть возвеличивает человека, даже если при жизни у него и не было особых достоинств.

Джон снова нахмурился:

– Говорю тебе, ты уже читал эти стишки, черт тебя подери. Зачем ты тогда заставляешь меня снова их тебе читать?

– А ты действительно считаешь, что все это чушь, нелепая и смешная? – совершенно серьезно спросил Бен. – Неужели чувствительный стишок, написанный искренним и глубоко скорбящим человеком, заставляет тебя смеяться до слез?

– Скорбь человека не может служить извинением его плохим стихам, – отчеканил Джон. – Если человек не может скорбеть изящно и выразительно, то пусть он по крайней мере скорбит молча. Но знаешь, мне кажется, что все эти критические рассуждения мадам Смиренной Добродетели очень уж остроумные, я бы даже сказал, они – самое примечательное, что я когда-либо видел на страницах газеты твоего брата. Возможно, ты просто еще не оценил по достоинству хорошо завуалированную иронию этой дамы.

Бен усмехнулся:

– Я-то высоко ее ценю, а вот что сейчас будет с твоей оценкой.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что под именем Смиренная Добродетель скрывается не какая-то там остроумная дама, а я, соломенная ты голова, Джон.

С минуту Джон ошарашенно смотрел на Бена и наконец выдавил:

– Эта мадам Смиренная Добродетель – ты?

– Именно, – подтвердил Бен, стараясь казаться беспечным. Хотя знал, что его идиотская улыбка наводит на мысль, будто он лжет.

– Клянусь, я б никогда не догадался. Вообще-то это очень на тебя похоже! А брат знает об этом фокусе?

– Тебе стоило бы полюбоваться, как он и его читатели ломают головы, стараясь угадать, кто подсовывает им под дверь «писульки» этой добропорядочной дамы.

– Ну и кого они подозревают? – весело спросил Джон.

– Звучат имена самых выдающихся литераторов, – ответил Бен. – Представляешь, как это льстит моему самолюбию.

– Как это может льстить твоему самолюбию, если никто не знает, что это твои сочинения?

– Но я-то знаю. А вот если бы Джеймсу это стало известно, то он никогда бы ничего такого не напечатал. Поэтому я совершенно спокойно могу предлагать свои творения на суд читателей, не боясь, что моя персона пострадает от лести или от критики. – Бен предусмотрительно умолчал о своем страхе пострадать от самого обычного и заурядного тумака.

– Я бы на твоем месте желал, чтобы все знали, что это мои творения. Я бы хотел получать причитающиеся мне вознаграждения.

Бен пожал плечами:

– Жаль. Я так надеялся, что у моей Смиренной Добродетели появится достойный оппонент.

– Да ты не волнуйся, у нее найдутся достойные оппоненты. Ее намеки так прозрачны, притом они частенько нацелены на членов городского управления.

– Да, мы уже получили несколько писем от тех, кто не согласен с добродетельной вдовой. Но я-то думал, что мы могли бы направить все эти дебаты в нужное русло, вести их более остроумно, высмеивая глупости обеих сторон.

– И я тоже должен буду скрываться под другим именем? – спросил Джон.

– Ну а что в этом такого, Джон Коллинз? Это будет забавно, разве не так?

– Возможно.

– Подумай, Джон. Выйдет отличное состязание.

– Я подумаю. А пока скажи мне, удалось ли тебе перехватить что-нибудь новенькое из любовных посланий с математическими формулами?

Бен воздел палец к небу.

– А! – Он ухватился за гик, чтобы не потерять равновесия и чтобы гик случайно его не ударил, пока он, повернувшись назад, ищет что-то в ворохе бумаг. Наконец он извлек оттуда свиток, перевязанный лентой. – Вот тебе подарок, – сказал он, протягивая свиток Джону.

– Интересно, у тебя дел было по горло, как ты…

– Я выкроил время, чтобы сделать тебе приятное, – перебил его Бен.

– А я вот все думаю, не изобрести ли нам еще один «франклиновский» прибор, – сказал Джон, развязывая ленту.