Гарри Поттер и Дары Смерти (перевод В. Сорокина)

— Драко, а что ты скажешь? — спросил Волдеморт, и хотя голос его был тих, он донёсся отчётливо сквозь улюлюканья и смешки. — Будешь щенков няньчить?

Радостное веселье ширилось; Драко Малфой в ужасе посмотрел на отца, который сидел, уставясь себе на колени, потом поймал взгляд матери. Та еле заметно мотнула головой, и вновь замерла, не сводя глаз со стены напротив.

— Довольно, — сказал Волдеморт, поглаживая рассерженную змею. — Довольно.

Смех умер мгновенно.

— Многие из древнейших фамильных дерев со временем зачахли, — говорил Волдеморт, а Беллатриса забыла дышать, не отводя от него умоляющего взгляда. — Должны ли вы — должны или нет? — обрезать ваши, чтобы сохранить их здоровыми? Обрубите сучья, которые грозят здоровью целого.

— Да, мой господин, — прошептала Беллатриса, и её глаза вновь поплыли слезами благодарности. — При первой возможности!

— Она у тебя будет, — сказал Волдеморт. — И в вашей семье, как и в целом мире… будем вырезать раковую опухоль, заражающую нас, пока не останутся лишь те, что с чистой кровью…

Волдеморт поднял палочку Люциуса Малфоя, наставил её прямо на висящую над столом, медленно вращающуюся фигуру, и легонько ею тряхнул. Фигура со стоном вернулась к жизни и начала вырываться из невидимых пут.

— Ты узнаёшь нашу гостью, Северус? — спросил Волдеморт.

Снэйп поднял глаза на перевёрнутое лицо. Теперь все Пожиратели Смерти смотрели вверх, на пленницу, словно им было дано позволение проявить любопытство. Когда женщину повернуло лицом к свету очага, она проговорила надтреснутым перепуганным голосом: — Северус! Помоги!

— А, узнаю, — сказал Снэйп, пока пленницу медленно поворачивало прочь от него.

— А ты, Драко? — спросил Волдеморт, поглаживая не занятой палочкой рукой змеиную морду. Драко рывком кивнул головой. Сейчас, когда женщина была разбужена, он, казалось, уже не был в состоянии на неё смотреть.

— Но тебе не придётся брать у неё уроки, — сказал Волдеморт. — Тем из вас, кто не знает: этой ночью нас посетила Чарити Барбейдж, которая, до последнего времени, преподавала в Школе волшебства и колдовства Хогвартс.

Вокруг стола — лёгкий шумок узнавания. Коренастая сутулая женщина с неровными зубами хмыкнула.

— Да… Профессор Барбейдж учила детишек ведьм и волшебников всему про магглов… как они совсем мало отличаются от нас…

Кто- то из Пожирателей Смерти сплюнул на пол. Чарити Барбейдж опять повернулась лицом к Снэйпу.

— Северус… пожалуйста… пожалуйста…

— Тихо, — сказал Волдеморт, вновь качнув Малфоевой палочкой, и Чарити смолкла, словно ей заткнули рот кляпом. — Ей было мало разлагать и загрязнять умы колдовских детей; на прошлой неделе профессор Барбейдж написала в Ежедневный прорицатель вдохновенную защиту грязнокровок. Волшебники, пишет она, должны принять как своих этих воров знания и магической силы. Сокращение числа чистокровных, говорит профессор Барбейдж, есть самое желанное обстоятельство… Она хотела бы всех нас породнить с магглами… или, что тут сомневаться, оборотнями…

В этот раз никто не засмеялся. В голосе Волдеморта без ошибки слышались ярость и презрение. Чарити Барбейдж в третий раз повернулась лицом к Снэйпу. Слёзы стекали от её глаз к волосам. Снэйп взглянул на неё с полным безразличием, когда её снова медленно отворачивало от него.

— Авада Кедавра!

Вспышка зелёного цвета осветила каждый угол комнаты. Чарити упала с раскатистым стуком, и стол задрожал и заскрипел. Некоторые из Пожирателей Смерти отшатнулись на своих стульях, Драко упал со стула на пол.

— Обед, Нагини, — мягко сказал Волдеморт, и огромная змея зашевелилась и заскользила с его плеч на полированное дерево.

Глава вторая Вспоминая…

Гарри порезался до крови. Сжимая правую руку левой и выражаясь про себя, он плечом открыл дверь своей спальни. Захрустел битый фарфор — он наступил на чашку с холодным чаем, которую пристроили на полу под его дверью.

— Какой…?

Он огляделся вокруг, но на лестнице дома номер четыре, Бирючинный проезд, было совершенно пусто. Возможно, чашка чая была Дадлиным представлением о хитром сюрпризе. Держа кровоточащую руку кверху, Гарри другой рукой соскрёб осколки чашки в кучку и бросил их в уже полное мусорное ведро, виднеющееся у самой двери в спальню. Потом он протопал в ванную — сунуть палец под кран.

Тупо, бессмысленно, невообразимо раздражающе, что он ещё целых четыре дня не может колдовать… но он должен был признаться самому себе, что этот рваный порез на пальце ему бы не поддался. Он никогда не изучал, как заживлять раны, и сейчас начал думать об этом — особенно в свете своих нынешних планов — как о, пожалуй, серьёзном пробеле в своём магическом образовании. Делая заметку в памяти — спросить Эрмиону, как это получается, он потратил здоровый кусок туалетной бумаги, чтобы собрать с пола как можно больше чая, прежде чем вернуться в комнату и громко хлопнуть за собой дверью.

Гарри провёл утро, опустошая до дна свой школьный чемодан, впервые с того дня, как он уложил его шесть лет назад. В начале очередного учебного года он просто выгребал верхние три четверти содержимого и заменял их или обновлял, оставляя на дне залежи главного хлама — старые перья, сушёные жучиные глаза, носки, к которым не было пары. И только что, полезши рукой в эту заваль, он ощутил острую боль в безымянном пальце правой руки, и, выдернув руку назад, увидел её всю в крови.

После этого он стал немного осторожнее. Снова став на колени у чемодана, он пошарил на его дне и, после извлечения старого значка, на котором попеременно слабенько вспыхивало МЫ ЗА СЕДРИКА ДИГГОРИ и ПОТТЕР ВОНЮЧКА, треснувшего и сработавшегося Плутоскопа, и золотого медальона, в котором была спрятана записка с подписью Р.А.Б., в конце концов обнаружил тот острый край, который наделал бед. Он сразу его узнал. Это был двухдюймовый осколок заколдованного зеркала, которое дал ему Сириус, его покойный крёстный. Гарри отложил его в сторону и осторожно ощупал весь чемодан в поисках продолжения, но от подарка его крёстного не осталось ничего, кроме разбитого в пыль стекла, которым нижний слой хлама был пересыпан, словно блестящим песком.

Гарри уселся и исследовал неровный кусочек, о который он обрезался, но если что и увидел, так только отражение собственного ярко-зелёного глаза. Потом он пристроил осколок на утренний Ежедневный прорицатель, лежавший на кровати нечитанным, и попытался преградить путь приливу горьких воспоминаний, острой боли потери и тоски тем, что набросился на остатки мусора в чемодане.

На это ушёл ещё час — на полное опустошение чемодана, выбрасывание всего бесполезного и раскладывание оставшегося на кучки, в зависимости от того, может оно или нет пригодиться Гарри в будущем. Школьная и квиддитчная форма, котёл, пергамент, перья и большая часть учебников были свалены в углу, чтобы здесь и остаться. Он пофантазировал, что сделали бы со всем этим его тётя с дядей; сожгли бы, наверное, под покровом ночи, словно следы какого-нибудь ужасного преступления. Маггловская одежда, Плащ-невидимка, набор для составления зелий, избранные книги, альбом с фотографиями, который когда-то подарил ему Хагрид, пачка писем и волшебная палочка были переложены в старый рюкзак. В переднем кармане помещались Карта Грабителя и медальон с запиской, подписанной Р.А.Б., внутри. Медальон был удостоен этого почётного места не за свою полезность — во всех обычных смыслах он был штукой никчёмной — но ради уплаченной за его приобретение цены.

Ещё оставалась объёмистая стопка газет, на столе рядом с его полярной совой, Хедвиг: по одной на каждый день, который Гарри провёл в Бирючинном проезде этим летом.

Он поднялся с пола, потянулся, и перебрался к столу. Хедвиг не ворохнулась, когда он начал просматривать газеты, швыряя их одну за другой в кучу хлама. Сова то ли спала, то ли притворялась; она сердилась на Гарри за то, что сейчас её выпускали из клетки очень ненадолго.

Добравшись почти до основания стопки, Гарри начал листать медленнее, отыскивая один номер, который, он знал, пришёл вскорости после того, как он вернулся на лето в Бирючинный проезд; ему помнилось, что там на первой странице была маленькая заметка об уходе Чарити Барбейдж с должности преподавателя маггловедения в Хогвартсе. Наконец он нашёл газету, пролистал до десятой страницы, опустился на стул около стола и перечитал статью, которую искал.

ВСПОМИНАЯ АЛЬБУСА ДАМБЛДОРА

Элфиас Додж

Я познакомился с Альбусом, когда нам было по одиннадцать лет, в наш первый день в Хогвартсе. Несомненно, мы потянулись друг к другу из-за того, что оба чувствовали себя здесь чужими. Я перед самой школой переболел драконьей оспой, и пусть я уже не был заразным, моя рябая зеленоватая физиономия не многим внушала желание ко мне приближаться. Что до Альбуса, то он прибыл в Хогвартс под бременем нежеланной известности. Всего год назад его отец, Персиваль, был осуждён за зверское, получившее широкую огласку нападение на трёх молодых магглов.

Альбус никогда не пытался отрицать, что его отец (которому суждено было умереть в Азкабане) совершил это преступление; наоборот, когда я набрался смелости спросить его, он подтвердил, что знал — его отец виновен. Но говорить об этом печальном деле что-то ещё Дамблдор отказывался, хотя многие от него этого добивались. Некоторые, надо признать, скорее восхваляли поступок его отца, и считали, что Альбус тоже был магглоненавистником. Они не могли сделать большей ошибки: всякий, кто знал Альбуса, подтвердит, что он никогда не проявлял даже малейших антимаггловских настроений. Известно, что его целенаправленная поддержка прав магглов создала ему в последующие годы много врагов.

Однако месяцы шли, и собственная слава Альбуса начала подниматься выше славы его отца. К концу его первого школьного года никто уже никогда не говорил о нём, как о сыне магглоненавистника, но только как о — ни более, ни менее — самом выдающемся ученике, какого когда-либо знала школа. Тем из нас, кому выпала привилегия быть его друзьями, шёл на пользу его пример, не говоря уже о прямой помощи и ободрении, на которые он был всегда щедр. Позднее он мне признался, что уже тогда понял: для него высочайшее наслаждение — учить.

Он не только получил все награды, которые могла дать школа, скоро он был в регулярной переписке со знаменитейшими магами тех дней, такими, как Николя Фламель, прославленный алхимик, Батильда Багшот, известный историк, и Адалберт Ваффлинг, теоретик магии. Несколько его статей нашли путь в научные издания, такие, как Трансфигурация сегодня, Проблемы Чар и Практическое зельеделие. Казалось, будущая карьера Дамблдора будет стремительной, как метеор, и вопрос был только в том, когда именно он станет Министром Магии. Однако, хотя в последующие годы неоднократно предсказывалось, что он вот-вот примет этот пост, у него никогда не было стремления к власти.

Через три года после того, как мы начали учиться в Хогвартсе, в школе появился Альбусов брат Аберфорт. Они не были похожи: Аберфорт никогда не был книгечеем, и, в отличие от Альбуса, предпочитал аргументам в разумной дискуссии поединок. Однако из этого совсем не следовало, как полагают многие, что между братьями не было дружбы. Они были друг к другу настолько близки, насколько это возможно для таких разных мальчиков. К чести Аберфорта, надо признать, что жить в тени Альбуса вряд ли было так уж уютно. Быть его другом значило вечно рисковать, что потеряешься в его сиянии, и вряд ли быть его братом было приятнее.

Оканчивая школу, мы с Альбусом намеревались вместе отправиться в традиционное путешествие по свету, прежде чем начать каждый свою карьеру; тогда было принято посещать иностранных волшебников и наблюдать их работу. Но наши планы смешала трагедия. Мы уже готовились сорваться в путь, когда мать Альбуса, Кендра, умерла, оставив Альбуса главой и единственным кормильцем в семье. Я отложил свой отъезд на срок, достаточный для того, чтобы отдать дань уважения на похоронах Кендры, после чего отправился в странствие, теперь уже одиночное. Младшие брат и сестра на попечении, и мало золота — и речи быть не могло, чтобы Альбус составил мне компанию.

Это была пора в нашей жизни, когда мы почти не общались. Я писал Альбусу, изображая, может быть, бестактно, чудеса моего путешествия, от экспериментов египетских алхимиков до того, как я еле ноги унёс от греческих химер. Его письма без подробностей говорили о будничной жизни, как я догадывался — угнетающе тусклой для такого блистательного волшебника. Для меня, поглощенного собственными впечатлениями, было ужасом услышать, уже к концу моих годичных странствий, что семью Дамблдоров потрясла ещё одна трагедия: смерть их сестры, Арианы.

Хотя здоровье Арианы уже давно было слабым, этот удар, упавший так быстро после потери матери, глубоко сказался на обоих братьях. Все, кто близко знал Альбуса — а я числю себя среди таких счастливцев — согласны, что смерть Арианы, и Альбусово чувство личной ответственности за неё (хотя, конечно, его вины в ней не было), оставили на нём печать навсегда.

Я вернулся домой, чтобы встретить молодого человека, перенёсшего страданий больше, чем иной в летах. Альбус стал сдержаннее, чем раньше, и совсем не таким беззаботным. Словно было мало печалей, потеря Арианы привела не к упрочению близости между Альбусом и Аберфортом, но к отчуждению. (Со временем оно рассеется — в позднейшие годы их отношения вернулись если не к истинной близости, то всё-таки к некоторой сердечности.) В любом случае, Альбус редко говорил о своих родителях или Ариане, и его друзья выучились о них не упоминать.

Другие перья опишут триумфы последующих лет. Грядущие поколения по достоинству оценят неисчислимые вклады Дамблдора в копилку магической науки, включая открытие двенадцати полезных свойств драконьей крови, так же как и мудрость правосудия, неоднократно явленную им как Главным Чародеем Визенгамота. Ещё говорят, что ни одна колдовская схватка не может сравниться с той, что произошла между Дамблдором и Гринделвальдом в 1945 году. Бывшие её свидетелями описали тот ужас и благоговение, который испытывали, наблюдая бой двух столь выдающихся волшебников. Триумф Дамблдора, и его последствия для волшебного мира, считаются поворотной точкой в магической истории, сравнимой со введением Международного Статута Секретности или падением Того-Кого-Мы-Не-Будем-Называть.

У Альбуса Дамблдора никогда не было ни гордости, ни тщеславия; он мог найти значительное в любом, даже самом незначительном и убогом, и я верю, что потери, перенесённые им на заре жизни, внушили ему великое человеколюбие и участливость. Мне не выразить, как мне будет не хватать его дружбы, но моя потеря — ничто по сравнению с тем, что потерял магический мир. Кто не согласится, что он был самым вдохновляющим и любимым из всех директоров Хогвартса? Он умер, как жил; вечный труженик ради большего блага, и до своего последнего часа так же готовый протянуть руку маленькому мальчику с драконьей оспой, как и в тот день, когда я его встретил.

Гарри кончил читать, но продолжал смотреть на фотографию, приложенную к некрологу. Дамблдор улыбался своей знакомой доброй улыбкой, но так смотрел поверх очков-полумесяцев, что даже от снимка в газете создавалось впечатление, что он, как рентгеном, просвечивает Гарри, у которого печаль мешалась с чувством собственной ничтожности.

Он думал, что очень хорошо знает Дамблдора, но, прочитав некролог, был вынужден признать, что ничего-то он о нём не знал. Никогда он не представлял себе Дамблдорово детство или юность; словно он вынырнул на свет таким, каким Гарри его знал — могущественным, седовласым, старым. Вообразить Дамблдора-подростка казалось такой же ерундой, как вообразить глупую Эрмиону или ласкового мантикраба.

Ему никогда не приходило в голову спросить Дамблдора о прошлом. Несомненно, это могло выглядеть странно, даже нахально; но, в конце концов, все же знали, что Дамблдор участвовал в легендарной дуэли с Гринделвальдом, а Гарри не пришло в голову спросить Дамблдора ни о том, на что это было похоже, ни о любом другом из его знаменитых достижений. Нет, они всегда обсуждали Гарри, прошлое Гарри, будущее Гарри, планы Гарри… и сейчас Гарри казалось, что он навсегда упустил столько возможностей, столько раз не спросил Дамблдора рассказать о себе, что единственный вопрос, который он всё-таки задал директору, был тем самым, на который — Гарри тогда же заподозрил — Дамблдор не стал отвечать честно:

— А что видите вы, когда смотрите в это зеркало?

— Я? Я вижу себя с парой толстых шерстяных носков.

После нескольких минут раздумья Гарри выдрал некролог из Прорицателя, аккуратно его сложил и засунул в первый том Практики Магической защиты и её применения против Тёмных Искусств. Саму газету он швырнул в мусор, и повернулся на стуле лицом к комнате. Она стала много опрятнее. Последним, чему ещё не было определено места, были сегодняшний Ежедневный прорицатель, по-прежнему лежащий на кровати, и на нём — осколок разбитого зеркала.

Гарри пересёк комнату, спихнул кусок зеркала с Прорицателя, и развернул газету. Когда он сегодня рано утром забрал у почтовой совы свёрнутую в трубку газету, то просто проглядел заголовки и, отметив, что там нет ничего о Волдеморте, отбросил газету. Гарри был уверен, что Министерство указывает Прорицателю писать о Волдеморте поменьше. Поэтому только сейчас он заметил, что тогда пропустил.

На нижней половине первой страницы была фотография Дамбдлора, торопливо шагающего куда-то, а над ней — заголовок не самым крупным шрифтом:

ДАМБЛДОР — НАКОНЕЦ МЫ УЗНАЕМ ПРАВДУ?

На будущей неделе выходит в свет шокирующая история сомнительного гения, которого многие считают величайшим колдуном своего поколения. Срывая клочья привычного портрета невозмутимой мудрости в серебре седин, Рита Москита открывает тревожное детство, бесшабашную юность, непримиримую вражду, и грязные тайны, которые Дамблдор унёс с собой в могилу. ПОЧЕМУ человек, которого все прочили в Министры магии, оставался простым директором школы? КАКОВА истинная цель тайной организации, известной как Орден Феникса? КАК ИМЕННО нашёл Дамблдор свой конец?

Ответ на эти и многие другие вопросы вы найдёте в новой, поистине взрывной, биографической книге Риты Москиты, Жизнь и ложь Альбуса Дамблдора. Эксклюзивное интервью, взятое Берри Брайтвайт, читайте на странице 13.

Гарри листал газету, разрывая бумагу, пока не нашёл страницу тринадцать. Статья открывалась картинкой ещё одного знакомого лица: женщина в очках, украшенных драгоценными камешками, с тщательно завитыми светлыми волосами, скалит зубы в чём-то, что должно обозначать торжествующую улыбку, и приветственно шевелит пальцами. Изо всех сил стараясь не обращать внимания на это тошнотное зрелище, Гарри начал читать.

В личном общении Рита Москита гораздо приятнее и мягче, чем можно предположить, читая портретные зарисовки, сделанные её яростным пером. Встретив меня на пороге своего уютного дома, она ведёт меня прямо на кухню, к чашечке чая, кусочку торта, и — об этом можно бы и не говорить — к целому котлу свежайших, с пылу с жару, сплетен.

— Ну конечно, Дамблдор — это ж мечта биографа, — говорит Москита. — Такая долгая, богатая жизнь. Я уверена, за моей книгой последуют ещё очень, очень многие.

Москита точно не мешкала. Её девятисотстраничная книга была завершена через какие-то четыре недели после загадочной смерти Дамблдора в июне. Я спросила, как совершила она такой сверхскоростной подвиг.

— О, когда вы проработаете журналистом столько же, сколько я, работа на износ станет вашей второй натурой. Я знала, что магический мир жаждет услышать полную историю, и решила, что буду первой, кто ответит общим чаяниям.

Я вспоминаю недавние, широко распубликованные замечания Элфиаса Доджа, Особого Консультанта Визенгамота и давнего друга Альбуса Дамблдора, что «в книжке Москиты фактов меньше, чем в карточке от Шоколадной лягушки».

Москита хохочет, запрокинув голову.

— Милый Доджи! Как он? Вспоминаю, как несколько лет назад брала у него интервью по поводу русалочьих прав. Совсем ку-ку, похоже, он думал, что мы сидим на дне Виндермерского озера, всё просил меня форелей высматривать.

Но всё- таки сделанные Элфиасом Доджем обвинения в неточности — их повторяют повсюду. В самом ли деле Москита считает, что четырёх коротких недель было достаточно, чтобы собрать полную картину долгой и экстраординарной Дамблдоровой жизни?

— Ох, дорогая моя, — Москита лучезарно улыбается, ласково похлопывая меня по пальцам, — вы же знаете не хуже меня, как много информации можно получить с помощью толстопузого мешочка галлеонов, отказа слышать слово «нет», и славного острого Прямоцитирующего Пера! К тому же люди просто в очередь вставали, чтобы полить Дамблдора грязью. Не всякий считал его таким замечательным — он ведь наступил на жуткое множество важных мозолей. Но старине Доджу лучше бы не красоваться на высоких гиппогрифах — потому что я нашла такой источник информации, за который большинство журналистов волшебной палочки не пожалеют, того, кто прежде никогда не говорил на публике и кто был близок к Дамблдору в течение самого кипучего и сложного периода его молодости.

Анонсы написанной Москитой биографии заставляют предположить, что для тех, кто верит в безупречную жизнь Дамблдора, заготовлен изрядный запас поводов для потрясения. Я задаю вопрос, какие величайшие сюрпризы преподнесёт нам книга?

— Не надо об этом, Бетти, я не собираюсь выносить всё на свет, пока кто-нибудь книгу не купит! — смеётся Москита. — Но я могу обещать, что всех, кто до сих пор думает, что Дамблдор был бел, как его борода, ждёт суровое пробуждение! Вот хотя бы: никому из тех, кто слышал, как ярится Дамблдор против Сами-Знаете-Кого, и во сне не привидится, что в молодости он сам с радостью погружался в Тёмные Искусства! И что волшебник, посвятивший зрелые годы призывам к толерантности, имел совсем не такие широкие взгляды, когда был помоложе! Да, у Альбуса Дамблдора было очень-очень сумрачное прошлое, даже если не поминать диковинную семейку, о которой он так старался, чтобы никто ничего не услышал.

Я спрашиваю Москиту, не имеет ли она в виду Дамблдорова брата Аберфорта, осуждение которого Визенгамотом за неуместное использование магии вызвало пятнадцать лет назад некоторый скандальчик.

— Ой, Аберфорт — лишь вершина навозной кучи, — смеётся Москита. — Нет, нет, я говорю о кое-чём похуже братца с нездоровым интересом к козам, похуже даже папаши-маггловредителя — об них Дамблдор всё равно не мог молчать, раз они были осуждены Визенгамотом. Нет, это мать и сестра, вот кто заинтересовали меня, и маленькие раскопки вскрыли настоящее гнездо гадости — но, говорю я, для подробностей вам придётся подождать главы с девятой по двенадцатую. Всё, что я могу вам сказать, это что нечего удивляться, почему Дамблдор никогда не рассказывал, как он сломал нос.

Отложим скелеты в шкафу — разве Москита отрицает выдающиеся способности, которые привели Дамблдора ко многим магическим открытиям?

— У него были мозги, — соглашается она, — хотя многие сейчас спрашивают, вправду ли он мог претендовать на свои так называемые достижения в полном объёме. Как я показываю в главе шестнадцатой, Айвор Диллонсби уверяет, что он уже практически открыл восемь полезных свойств драконьей крови, когда Дамблдор «одолжил» его записи.

Но — рискую я предположить — важность некоторых Дамблдоровых достижений всё-таки нельзя приуменьшить. Хотя бы — его прославленную победу над Гринделвальдом?

— О, я рада, что вы помянули Гринделвальда, — многообещающе улыбается Москита. — Боюсь, тем, кто всегда готов прослезиться по поводу картинной Дамблдоровой победы, надо готовиться к мощному взрыву, хорошо — если не к взрыву бомбы-вонючки. Это воистину очень грязное дело. Всё, что я скажу, это что не следует быть так уж уверенными, что там в самом деле была зрелищная дуэль из легенды. Возможно, после прочтения моей книги людям придётся признать, что Гринделвальд просто наколдовал себе белый флаг на палочку и спокойно ушёл!

Москита отказывается рассказать ещё что-нибудь по этой интригующей теме, и мы обращаемся к предмету, который, безо всякого сомнения, увлечёт читателей более любого другого.

— О да, — Москита оживлённо кивает, — отношениям между Поттером и Дамблдором я посвятила отдельную главу. Их называли нездоровыми, даже грязноватыми. Опять-таки, вашим читателям придётся купить мою книгу, чтобы узнать всё, но кто же не знает, что Даблдор с начала времён имел к Поттеру неестественный интерес. Было ли это в интересах мальчика — что ж, увидим. Хотя не секрет, что школьные годы у Поттера были трудными.

Я спрашиваю Москиту, поддерживает ли она связь с Гарри Поттером, у которого она в прошлом году брала столь прославившееся интервью: настоящий прорыв, единственный раз, когда Поттер заявил о своей убеждённости, что Вы-Знаете-Кто вернулся.

— О, да, между нами установилась тесная связь, — говорит Москита. — У бедного Поттера мало настоящих друзей, а мы встретились в один из решающих моментов в его жизни — на Трёхмаговом Турнире. Возможно, из всех ныне живущих я единственная, кто может сказать, что знает настоящего Гарри Поттера.

Что прямо подводит нас к многочисленным слухам, по-прежнему циркулирующим вокруг последних часов Дамблдора. Москита точно верит, что Поттер присутствовал при Дамблдоровой смерти?

— Ну, я не хочу много об этом говорить — всё есть в книге — но очевидцы в Хогвартсовском замке видели, как Поттер бегом покидал сцену буквально сразу после того, как Дамблдор упал, спрыгнул или был сброшен. Позднее Поттер обвинил Северуса Снэйпа, человека, к которому всегда имел нескрываемую неприязнь. Было ли всё так, как оно кажется? Это пусть решает магическое сообщество — после того, как прочтёт мою книгу.

На этой интригующей ноте я прощаюсь. Не может быть никакого сомнения, что из-под пера Москиты вышел настоящий бестселлер. А легион почитателей Дамблдора, наверное, трепещет в ожидании того, что скоро откроется об их герое.

Гарри дочитал статью до конца, но продолжал смотреть невидящим взглядом на страницу. Отвращение и ярость поднимались в нём, как рвота; он смял газету в шар и швырнул его, со всей силой, об стену; шар присоединился к прочему хламу, наваленному вокруг переполненного мусорного ведра.

Потом он начал бесцельно кружить по комнате, выдвигая из стола пустые ящики, поднимая книжки только затем, чтобы положить их, откуда взял, почти не сознавая, что делает, и в голове его гуляли эхом отдельные фразы из статьи с Ритой: Целая глава об отношениях между Поттером и Дамблдором… Нездоровые, даже грязноватые… в молодые годы сам с радостью погружался в Тёмные Искусства… Нашла такой источник информации, за который большинство журналистов волшебной палочки не пожалеют…

— Враньё! — завопил Гарри, и сквозь окно увидел, как сосед, заводивший свою газонокосилку, отвлёкся от неё и встревоженно взглянул наверх.

Гарри плюхнулся на кровать, и кусочек разбитого зеркала упрыгал прочь. Гарри поднял его и стал вертеть в пальцах, думая и думая о Дамблдоре и о том вранье, которым Рита Москита его бесчестит…

Проблеск чистейшей голубизны. Гарри застыл, его порезанный палец опять скользнул по острому краю. Это просто воображение, больше ничего. Он оглянулся через плечо, но на стене, решением тёти Петунии покрашенной в тошновато-персиковый цвет, не было ничего голубого, чтобы отразиться в зеркале. Он снова вгляделся в зеркальный осколок, но увидел лишь, как на него смотрит его собственный ярко-зелёный глаз.

Он это вообразил, и другого объяснения быть не может, вообразил, потому что думал о покойном директоре школы. Если в чём и можно быть уверенным — это в том, что ярко-голубые глаза Альбуса Дамблдора больше никогда на него не глянут.

Глава третья Прощание с Десли

Звук хлопнувшей входной двери эхом отдался по лестнице, и раздалось ревущее: — Эй, ты!

Опыт шестнадцати лет такого обращения не позволял Гарри сомневаться, когда его зовет дядя, однако откликаться немедленно он не стал. Он оставался у маленького осколка, в котором, на какую-то секунду, ему казалось, что он видит глаза Дамблдора. Не раньше, чем дядя взвыл: «ПАРЕНЬ!», Гарри медленно слез с кровати и направился к выходу из спальни, задержавшись, чтобы добавить кусок разбитого зеркала в рюкзак, полный вещей, которые он собирался взять с собой.

— Не тяни время! — заревел дядя, когда Гарри появился наверху лестницы. — Спускайся. Поговорить надо!

Засунув руки глубоко в карманы штанов, Гарри, не торопясь, побрёл вниз. В гостиной он обнаружил всех троих Десли. Они были одеты для погрузки: дядя Вернон в старой рваной куртке, а Дадли, Гаррин двоюродный брат, рослый, светловолосый и мускулистый — в своей куртке из кожи.

— Да? — спросил Гарри.

— Садись! — сказал дядя Вернон. Гарри поднял брови. — Пожалуйста! — добавил дядя Вернон, слегка поморщившись, словно подавился чем-то кислым. Гарри сел. Он подумал, что знает, что последует. Дядя Вернон принялся ходить туда-сюда по гостиной, встревоженные тётя Петуния и Дадли водили за ним глазами. Наконец дядя Вернон, решительно наморщив своё широкое багровое лицо, остановился перед Гарри и заговорил.

— Я передумал, — сказал он.

— Какой сюрприз, — сказал Гарри.

— Что за тон…, - пронзительно начала было тётя Петуния, но дядя Вернон осадил её взмахом руки.

— Это всё трескотня, — сказал дядя Вернон, свирепо глядя на Гарри маленькими поросячьими глазками. — Я решил, что в ней ни слову верить нельзя. Мы остаёмся здесь, и не отправляемся никуда.

Гарри глядел на дядю снизу вверх, и чувствовал смесь раздражения с изумлением. За последние четыре недели Вернон Десли менял своё мнение каждые двадцать четыре часа, загружая, и разгружая, и перегружая машину, как душа ляжет. Гарриным любимым мгновением было то, когда дядя Вернон, не предупреждённый, что Дадли с последнего раза, как перепаковывал свою сумку, добавил в неё гантели, ухитрился уронить эту сумку себе на ботинок, и скорчился с воплем боли и немалой бранью.

— По твоим словам, — сказал дядя Вернон, возобновляя свою ходьбу туда-сюда, — мы — Петуния, Дадли и я — в опасности. От… от…

— Кого-то из «моей бражки», верно? — сказал Гарри.

— Ну так я в это не верю, — повторил дядя Вернон, опять став перед Гарри. — Я пол-ночи не спал, обдумывая это всё, и я считаю — что это заговор, забрать дом.

— Дом? — повторил Гарри. — Какой такой дом?

— Этот дом! — пронзительно закричал дядя Вернон, и вена у него на его лбу начала пульсировать. — Наш дом! Цены на жилье в округе взлетают, как на ракете! Ты хочешь, чтобы мы убрались, и потом ты проделаешь какой-нибудь фокус-покус, и мы сообразить не успеем, как все бумаги уже на твоё имя и…

— Вы что, рехнулись? — с нажимом спросил Гарри. — Заговор, дом забрать? Вы в самом деле такие тупые, как кажетесь?

— Как ты смеешь… — завизжала тётя Петуния, но дядя Вернон снова осадил её взмахом руки. Похоже, против отмеченной им опасности даже недооценка его личного достоинства казалось ему мелочью.

— Просто на случай, если вы забыли, — сказал Гарри, — но у меня уже есть дом, от крёстного остался. Так зачем я должен этот хотеть? Ради счастливых воспоминаний?

Настала тишина. Гарри подумал, что вроде он дядю этим аргументом впечатлил.

— Ты утверждаешь, — сказал дядя Вернон, возобновляя свою пробежку, — что этот Лорд, как его…

— …Волдеморт, — нетерпеливо сказал Гарри, — и мы это уже сто раз проходили. Это не утверждение, это факт. Дамблдор вам в прошлом году говорил, и Кингсли, и мистер Висли…

Дядя Вернон зло передёрнул плечами, и Гарри догадался, что это его дядя пытается прогнать воспоминания о том, как, через несколько дней после приезда Гарри на летние каникулы, в дом явились непрошенными два колдуна в полный рост. Появление на пороге Кингсли Кандальера и Артура Висли было для Десли неприятнейшим потрясением. Конечно, Гарри должен был признать, что как мистер Висли разнёс однажды пол-гостиной, так нечего было ожидать, что дядю Вернона его новое посещение порадует.

— …Кингсли и мистер Висли это всё так же хорошо объяснили, — безжалостно напирал Гарри. — Как только мне семнадцать, так защитные чары, под которыми я в безопасности, ломаются, и вас это касается так же, как и меня. Орден уверен: Волдеморт на вас нацелится, или чтобы пытать вас — попробовать выяснить, где я, или чтобы держать вас в заложниках и надеяться, что я приду и попытаюсь вас выручить.

Глаза дяди Вернона и Гарри встретились. Гарри был уверен, что в это мгновение они размышляли об одном и том же. Потом дядя Вернон продолжил своё хождение, а Гарри подытожил: — Вы вынуждены будете скрываться, и Орден хочет вам помочь. Вам была предложена защита, надёжная, лучшая, какая есть.

Дядя Вернон ничего не сказал, но продолжил ходить туда-сюда. Было видно, как солнце висит низко над живыми изгородями из бирючины. Соседская газонокосилка опять заглохла.

— Мне казалось, там было такое Министерство магии? — отрывисто спросил дядя Вернон.

— И было, и есть, — сказал удивлённый Гарри.

— Ну, тогда почему они не могут защитить нас? Кажется, мы, как случайные жертвы, виновные не более чем в том, что приютили отмеченного человека, должны подлежать правительственной защите!

Гарри рассмеялся; он не мог ничего с собой поделать. Это было так типично для его дяди — возложить надежды на официальное учреждение, даже в том мире, который он презирал и которому не доверял. — Вы слышали, что говорили мистер Висли и Кингсли, — ответил Гарри. — «Нам кажется, что в Министерство кое-кто просочился».

Дядя Вернон пробежался к камину и обратно, дыша так тяжело, что его большие чёрные усы ощетинились и царапали ему лицо, по-прежнему багровое от напряжения.

— Хорошо, — сказал он. Остановившись перед Гарри, он завёл прежнее: — Хорошо, скажем, ну, в качестве спорного предположения, что мы принимаем эту защиту. Я по-прежнему не вижу, почему нам не могут предоставить этого лба Кингсли.

Гарри, хотя и с трудом, ухитрился не закатить глаза. Этот вопрос тоже задавался с полдюжины раз.

— Как я уже говорил вам, — проговорил он сквозь стиснутые до скрипа зубы, — Кингсли защищает премьер-министра Маг… я хотел сказать — вашего премьер-министра.

— Значит, он точно лучший! — сказал дядя Вернон, указывая на пустой телевизионный экран.

Десли заметили Кингсли в новостях, когда тот сопровождал премьер-министра, посещающего больницу. Это, как и тот факт, что Кингсли овладел сноровкой одеваться как маггл, даже не считая чего-то в его медленном низком голосе, определённо внушающего доверие, заставило Десли так отнестись к Кингли, как они наверняка не стали бы относиться к любому другому волшебнику. Правда, они никогда не видели Кингсли с кольцом в ухе.

— Значит, он задействован, — сказал Гарри. — Но Хестия Джонс и Дедалус Диггл — они более чем подходят для дела…

— Нам бы хоть их характеристики показали…, - начал дядя Вернон, но Гарри потерял терпение. Вскочив на ноги, он пошёл на дядю, теперь сам указывая на телевизор.

— Эти несчастные случаи — крушения, и взрывы, и сходы с рельсов, и что там ещё случилось с тех пор, как мы последний раз смотрели новости — вовсе не несчастные случаи. Люди исчезают и умирают, и за всем этим он — Волдеморт. Я вам это снова и снова повторял, он убивает магглов для забавы. Даже туманы — они из-за дементоров, и если вы не можете вспомнить, что они такое, спросите вашего сына!

Руки Дадли подпрыгнули кверху, прикрыть рот. Под взглядом родителей и Гарри он медленно опустил их и спросил: — Их… ещё есть? — Ещё? — засмеялся Гарри. — Ещё кроме тех двух, что напали на нас, ты имеешь в виду? Конечно, их сейчас сотни, может быть тысячи, если учесть, что они питаются страхом и отчаянием…

— Хорошо, хорошо, — взорвался Вернон Десли. — Ты пояснил свою точку зрения…

— Надеюсь, — сказал Гарри, — потому что как только мне будет семнадцать, так все они — Пожиратели Смерти, дементоры, может быть даже Инфери — а это значит мёртвые тела, заклятые Тёмным магом — будут способны найти вас, и обязательно нападут на вас. А если вы вспомните тот последний раз, как вы пытались убежать от волшебников, я думаю вы согласитесь, что нуждаетесь в помощи.

На мгновение настала тишина, в которой словно раскатилось долетевшее сквозь годы дальнее эхо удара Хагрида, сносящего деревянную входную дверь. Тётя Петуния смотрела на дядю Вернона; Дадли уставился на Гарри. Наконец дядя Вернон выпалил: — А как насчёт моей работы? Как насчёт Дадлиной школы? Я не жду, что такие вещи имеют значение для кучки бездельников-колдунов…

— Вы не поняли? — заорал Гарри. — Они вас будут пытать и убивать, как моих родителей!

— Папа, — громко объявил Дадли. — Папа — я пойду с этими, из Ордена.

— Дадли, — сказал Гарри, — в первый раз в жизни ты говоришь разумные вещи. — Он знал, что битва выиграна. Если Дадли напуган достаточно, чтобы принять помощь Ордена, его родители пойдут с ним. Не было вопроса, чтобы они расстались с Дадличкой. Гарри бросил взгляд на переносные часы на каминной полке.

— Они должны быть здесь минут через пять, — сказал он, и когда никто из Десли не ответил, покинул комнату. Перспектива расставания — возможно навсегда — с тётей, дядей и двоюродным братом — была тем, о чём он мог бы размышлять с ликованием, но всё равно была какая-то неловкость в воздухе. Что там было наговорено друг другу, в конце шестнадцати лет сплошной неприязни?

Вернувшись в спальню, Гарри поворочал бесцельно свой рюкзак, потом просунул пару совиных орешков сквозь прутья клетки Хедвиг. Они упали с глухим стуком на дно, но сова их проигнорировала.

— Мы уходим скоро, в самом деле скоро, — сказал ей Гарри. — И тогда ты снова сможешь летать.

Зазвенел дверной звонок. Гарри поколебался было, затем поспешил из спальни, и вниз по лестнице. Ждать, что Хестия и Дедалус своими силами справятся с Десли — слишком много хотеть.

— Гарри Поттер! — взвизгнул возбуждённый голос, в тот момент, когда Гарри открыл дверь; маленький человек в розовато-лиловой островерхой шляпе отвешивал ему глубокий поклон. — Для меня всегда такая честь!..

— Спасибо, Дедалус! — сказал Гарри, и смущённо улыбнулся темноволосой Хестии. — С вашей стороны это по-настоящему хорошо… Они вон там, мои дядя, и тётя, и двоюродный брат…

— Добрый день вам, родные Гарри Поттера! — радостно сказал Дедалус, шагая в гостиную. Семейство Десли совсем не выглядело счастливым от такого обращения; Гарри побоялся очередной смены намерений. Дадли при виде ведьмы и волшебника шарахнулся ближе к матери.

— Я вижу, вы упаковались и готовы. Великолепно! План, как Гарри говорил вам, простой, — сказал Дедалус, вытягивая из кармана жилета непомерной величины часы и изучая их. — Мы отбудем прежде, чем Гарри. Из-за опасности использования магии в вашем доме — Гарри пока ещё несовершеннолетний, это может дать Министерству повод арестовать его — мы отъедем на машине, скажем, миль на десять или около этого, прежде чем телепортировать в безопасное место, которое мы выбрали для вас. Я полагаю, вы знаете, как водить машину? — вежливо спросил он дядю Вернона.

— Знаю как…? Конечно, я чёрт знает как хорошо знаю, как водить! — отплюнулся дядя Вернон.

— Очень умно с вашей стороны, очень умно. Я лично обязательно бы вконец запутался во всех этих кнопках и рычагах, — сказал Дедалус. Он явно был в убеждении, что льстит Вернону Десли, который, с каждым сказанным Дедалусом словом, на глазах терял доверие к плану.