Дело о рубинах царицы Савской

С каждым днем становилось все жарче. Средиземное море осталось давно позади, мы спускались на юг по Красному морю, вдоль берегов Африки. И вот на горизонте показался Баб-эль-Мандебский пролив, а за ним Французский берег Сомали[16] и Аденский залив. Вода была столь прозрачна, что я видела коралловые рифы разных цветов, уходящие вниз на десятки аршин.

— Суровое место этот пролив впереди, — сказал мне подошедший Головнин. — Говорят, тут на дне похоронено несколько тысяч кораблей. Ах, сколько кладов!

— Да разве ж так можно, Лев Платонович? — возразила я. — Вам только выгода везде и мерещится.

— А чем плохо? Тем, кто под водой, клады уже не нужны. А мне не помешают.

Наконец, настала та минута, когда отдали якорь, и все было готово к разгрузке. Пароходные грузовые стрелы спустили на воду плашкоут,[17] на него погрузили бочки и ящики, и тихим ходом, ведомое шлюпкой с гребцами, оно двинулось к берегу.

Потом на воду спустили плоты, а на них начали грузить коров и свиней. От непрестанного визга у меня заложило уши, но я не обращала на это внимания, а помогала людям вылезать из трюма и устраиваться для дальнейшей высадки на берег.

Канонерка появилась снова. Но не подходила, а кружила вдалеке, наблюдая за высадкой.

Поселенцы, вылезая, жмурились от солнца, младенцы вопили, люди пытались докричаться друг до друга, были даже стычки отчаянных голов. Их разнимали матросы.

Плашкоут ходил туда-сюда, пока не забрал последний груз.

— Вот и настало время прощаться, — ко мне подошел Сергей Викторович. — Вы несказанно скрасили наше путешествие, дорогая Аполлинария Лазаревна.

— Дайте, я вас обниму по-отечески, — сочным басом сказал капитан Мадервакс. — А может, с нами, в обратный путь? Вы свое дело сделали, людей помогли довезти, чего вам в этих краях искать?

— Не могу, Иван Александрович, я слово дала побывать в тех местах, где мой муж, географ Авилов, странствовал.

— Ну, храни вас бог! — он перекрести меня, и поцеловал. — Ступайте. Уже все на берегу. Последнюю шлюпку собираем.

Захватив саквояж, на дне которого покоился пергамент Фасиля Агонафера, я спустилась в шлюпку и отправилась навстречу ждавшим меня приключениям.

* * *

Аршинов уже вовсю командовал на берегу: под его руководством натягивали палатки, разбирали грузы. Неподалеку варили кашу в большом котле.

Ко мне подошел Нестеров и попросил помочь. После тяжелого перехода многие маялись животами, сыпями и чесоткой, особенно дети. Их надо было отпаивать козьим молоком, касторкой и мазать болтушкой на мелу и мяте, чтобы немного приглушить чесотку.

Вокруг нашего лагеря стали появляться маленькие вертлявые эфиопские дети. Сначала они глядели из-за ограды, потом осмелели и стали подходить поближе. Поселенцы их привечали и дарили сухарь или горсть каши.

Вскоре от эфиопских детей вышла прямая польза. Они, как сухая губка, впитывали русские слова и через неделю могли вести с нами простые беседы: как тебя зовут, где ты живешь, а что это такое? Очень помогал Аршинов, переводя в затруднительных случаях, но его часто было не дозваться.

Стали появляться взрослые. Высохшие старики в белых тюрбанах сидели на окраине поселения и обмахивались кисточкой из конского волоса. Если бы не эти движения, их можно было бы принять за статуи из эбенового дерева.

А потом появились женщины. Они принесли инджеру — ноздрястые горькие лепешки, выпеченные не из муки, а из семян какого-то растения с названием тэфф. К этому хлебу полагался ват — жгучий соус, от которого горело во рту. Нестеров, попробовав хлеб, сказал, что семена, скорее, семейства резедовых. Женщины тоже были одеты в белое с узорной каймой по подолу. Их движения, плавные, как воды равнинной реки, завораживали молодых поселенцев. Они предлагали эфиопкам орехи и пытались заигрывать. Те отворачивались.

Постепенно жизнь под ярким африканским солнцем входила в нормальное русло. Заработала машина для лепки кирпичей, подростки пасли скот, женщины готовили, мужчины распахивали пустоши и несли охрану. Умельцы-мастеровые построили кузницу и оружейную мастерскую, крестьяне разбили огороды.

Конечно, картина не была идиллической — возникали ссоры и распри, но Аршинов каким-то образом мог улаживать конфликты так, что они больше не возникали.

Пергамент старого монаха волновал меня все меньше, так как в веренице повседневных дел как-то забылась стародавняя история с рубинами царицы Савской.

А однажды возле нашего поселения появились вооруженные темнокожие люди. Поселенцы бросили работу и поспешили встретить их наготове.

На каурых низкорослых лошадках в седлах со странными стременами только для большого пальца сидели воины в белых балахонах. На головах у троих я приметила шапочки с пером какой-то экзотической птицы. Остальные отличались всклокоченными прическами, похожими на львиную гриву. Воины были вооружены копьями и щитами.

— Кто это? — спросила я удачно подвернувшегося рядом Али.

— Это ямато алака,[18] а вон там два яамса алака,[19] - быстро ответил он и убежал.

Его ответ мне мало чем помог, поэтому я принялась искать глазами Аршинова. Тот уже подошел к абиссинцу с самым большим пером на шапке. Командир спешился, и они прошли в палатку Аршинова. Перед входом в палатку Николай Иванович махнул всем рукой, мол, нечего тут стоять, возвращайтесь к работе, и люди нехотя разошлись, бурно обсуждая визит абиссинцев.

Я отправилась помогать Нестерову, и когда Аршинов позвал меня, я не удивилась.

— Кто это был? — спросила я, войдя в его палатку.

— Туземная полиция, Полина. Плохи наши дела.

— Что случилось?

— То, чего и следовало ожидать. Менелик прислал их передать, что наше поселение незаконно, что мы должны все свернуть и в течение месяца освободить берег. Никакие мои доводы и бумага Иоанна не помогла. Менелик не хочет даже слышать об Иоанне.

— И что теперь?

— Надо собрать небольшую экспедицию и отправиться к Менелику. Ах, как это все не вовремя! Стройка и сев в разгаре, за всем нужен глаз да глаз, а мне придется уехать.

— Я поеду с вами, Николай Иванович!

— Может, не стоит, Полина? Дорога трудная, мало ли что произойдет в пути?

— Нет, я с вами, тем более что у меня пергамент, а я вам его просто так не отдам, — я хитро улыбнулась.

— Хорошо, уговорили. Соберем около десяти человек и поедем.

— Не много?

— Мало, Аполлинария Лазаревна, очень мало! Охранять надо, мало ли какие дервиши нападут по дороге. Да еще местные обычаи надо уважать. Если я заявлюсь туда без сопровождения хотя бы трех вооруженных людей, со мной никто разговаривать не станет, за недостойного бедняка посчитают.

Лагерь тем временем полнился слухами. Выгонят или нет, нападут или разрешат остаться? И не каннибалы ли местные жители?

Около моей палатки стояла, потупившись, Агриппина Маслоедова и теребила бахрому платка.

— Что тебе, Агриппина? — спросила я. — Случилось что?

— Барыня, очень прошу, возьмите меня с собой.

— Куда?

— Вы же с Николаем Иванычем к царю собрались. Вот и возьмите меня. Я в дороге вам прислуживать буду, а то трудно вам будет. А я наученная, у купчихи Зарубиной служила в горничных.

— Откуда ты знаешь, Агриппина, что мы едем к царю?

— Да кто ж этого не знает? — удивилась она. — В поселении только об этом и говорят. Возьмите меня, барыня, я вам пригожусь. Ведь сил нет тут оставаться. Братец с женой совсем заели: это не так, то не этак.

Она почувствовала, что наговорила лишнего, и испуганно замолчала.

— Хорошо, я поговорю с господином Аршиновым. Ступай!

Аршинов сначала воспротивился, но потом, подумав, сказал:

— Ладно, стряпухой будет. Не могу я их инджеру есть — живот не принимает.

Кроме Агриппины Маслоедовой, в экспедицию вошли:

Порфирий Григорьевич Вохряков — чиновник. Он должен был подготовить все необходимое к приезду в будущем году государственной делегации. Об этом давно шли разговоры и, наконец, министерство иностранных дел воспользовалось оказией, и послала Вохрякова на нашем корабле. Г-н Гирс[20] — весьма экономный служитель отечества.

Уже упомянутый Арсений Нестеров. Он очень уговаривал Аршинова взять его с собой, так как намеревался по дороге собрать образцы флоры для будущей диссертации, а также испытать свой новый фотографический аппарат.

Прохор и Григорий Толубеевы, сыновья Авдея Петровича, печника, были званы Аршиновым в охрану. Точно так же, как и Георгий Сапаров, православный осетин. Их Аршинов передал под начало Головнина, на которого и была возложена задача обеспечить безопасность экспедиции.

Десятым за нами увязался монах Автоном. Ему надо было в монастырь в городе Лалибеле. Так как монах был рослым и от ружья не отказывался, то Аршинов позволил ему присоединиться к нам при условии, что тот пойдет в Лалибелу в "Бетэ Мирьям"[21] только после того, как мы предстанем перед негусом. Лиц духовного звания полезно показывать царям.

На следующее утро, на рассвете, мы были готовы к отправке. Все поселение вышло нас проводить, ведь на Аршинова была возложена важная миссия спасения "Новой Одессы".

* * *

Нам предстояло добраться до маленького поселения под названием Аддис-Абеба, которое начал строить Менелик Второй и там установил свой шатер, чтобы лично следить за возведением собственного дворца.

— Николай Иванович, скажите, как это получилось, что у такой большой страны нет до сих пор столицы? — спросила я Аршинова.

— Эта традиция идет с давних времен, — ответил он, покачиваясь в седле. — Не зря в Абиссинии так много монастырей. Именно они олицетворяют собой города. Вокруг них строятся глинобитные дома, в них живут ремесленники, обслуживающие монахов, и крестьяне, работающие на монастырских полях.

— А как же негус?

— А негус объезжает монастыри один за другим: собирает дань, узнает, что нового произошло за время его отсутствия. Его сопровождает войско, которое и проедает в пути дань от предыдущего монастыря. Так и живут: ведь если негус своей собственной персоной не будет показываться перед мятежными вассалами, те могут и восстать. Знаете, Полина, как мне приходилось гоняться за Иоанном, он же был как перекати-поле. А Менелик Второй поломал существующую традицию, столицу строит. Это хорошо.

Я с ним согласилась.

Аршинов дороги не знал. Он хотел нанять проводника, но ни один местный житель даже не слышал о таком месте — Аддис-Абеба, и только качали головой. Поэтому мы тронулись на свой страх и риск, полагаясь лишь на слова начальника сотни о том, что сначала надо ехать вдоль отрога хребта Данакиль, пока не доедем до Дэбрэ-Берхан, а там и до резиденции негуса недалеко.

Наша процессия растянулась на несколько десятков аршин. Впереди ехал немногословный осетин, за ним Аршинов с Али, Головнин беседовал с Вохряковым о политике негуса, два казака гарцевали около Агриппины, а ко мне приблизился Нестеров.

— Аполлинария Лазаревна, как ваша ссадина на лбу?

— Спасибо, уже почти ничего не осталось. Струпик вчера отвалился.

— Это хорошо, а то я не хотел бы, чтобы на вашем прекрасном лице были какие-либо шрамы. Не к лицу это вам, — Нестеров улыбнулся.

— Ах, Арсений Михайлович, а вы бонвиван! — я погрозила ему пальцем.

Он нахмурился.

— Я все думаю об этом нападении на вас. И почему-то убежден, что это дело рук тех, кто шел с нами на корабле, а не местных ворюг. У них совсем другие повадки: наброситься стаей, вырвать сумочку, выклянчить деньги. А тут все сделали, чтобы вы их не узнали.

— Да, в ваших словах есть резон, г-н Нестеров, — согласилась я с его доводами. — Хотя не понимаю, к чему вы это говорите? Ведь мы тут, а те, кто шли с нами на корабле, остались в поселении.

— Все ли? — покачал он головой.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, я просто рассуждаю.

— Нет, Арсений Михайлович, вы меня не проведете. Рассказывайте, что вам известно!

— Когда умирал старый монах, я попросил всех выйти. И Агонафер сказал мне, чтобы я во всем подчинялся вам. Так и сказал: "Иди к ней и подчинись. У нее в руках знание. Ее нужно охранять. Иначе падет династия". Потом пробормотал что-то неразборчивое и умер. Аполлинария Лазаревна, о какой династии идет речь? О Романовых? Я, к сожалению, далек от политики.

— Если позволите, я отвечу вам немного позже, а сейчас мне надо кое-что сказать Николаю Ивановичу, — я пришпорила лошадь и поскакала к Аршинову, надеясь, что Нестеров не заметил волнения у меня на лице.

— Николай Иванович, мне надо с вами поговорить, — Аршинов отослал Али и внимательно на меня посмотрел.

— Что случилось, Полина?

— Дело в том, что Нестеров что-то знает о нашем плане, — и я рассказала ему то, что услышала от молодого врача.

Аршинов поцокал языком.

— Получается, что ботанику надо рассказать. Хотя, с другой стороны, как не рассказать, если мы все едем спасать колонию. Насколько мне известно, при дворе Менелика очень сильны антирусские настроения, епископ Теофил воду мутит. Вот и получается, что не рассказать нельзя.

— Всем?

— Сложная задача. Не хотелось бы вмешивать охрану. Да и монаха с крапивным семенем[22] тоже. Поэтому сделаем так: до аудиенции у негуса не будем ничего говорить, а там видно будет.

Вернувшись обратно, я увидела, что Нестеров о чем-то оживленно беседует с Головниным. Увидев меня, они прекратили говорить и заулыбались. Такое положение дел мне нравилось все меньше и меньше.

Головнин воскликнул:

— Аполлинария Лазаревна, вы посмотрите, какая красота вокруг! Эх, жаль я тут не один: наша кавалькада всех зверей в округе распугала. А то бы я подстрелил какую-нибудь антилопу. Уж очень хочется полакомиться свежим мясом!

И действительно, красота была неописуемая. Мы скакали по нетронутой пустыне. Слева от нас возвышались вулканические горы, пестрящие потеками свинцового цвета. Редкие изогнутые деревья сгибались под плоскими кронами. Над ними летали крупные птицы, встревоженные нашим появлением. Над головой, в синем небе одиноко парил ястреб, наблюдая за нами. Тишина и покой владели миром. Лишь выбрасываемый из-под копыт песок нарушал гармонию.

* * *