Гризли

— Полезла за сурком и сорвалась со скалы, — прибавил Ленгдон. — Разбилась насмерть, да, Брюс?

Брюс кивнул.

— В жизни не видал ничего подобного, — повторил он. — Я всегда ломал себе голову над тем, как они не убьются, роясь на кручах под скалами… но видеть такое мне еще не доводилось. Хотел бы я знать, где теперь ее медвежата. Вот горемыки-то!

Опустившись на колени, Брюс осмотрел медведицу.

— У нее их было не больше двух, а то и всего один, — сказал он, подымаясь на ноги. — Что-нибудь около трех месяцев.

— И теперь они умрут с голоду?

— Если только один, то скорее всего с ним так и будет. У этого маленького бездельника было столько молока, что ему не приходилось еще самому хлопотать о дополнительном рационе. Вот что получается, когда удираешь и бросаешь своих малышей одних, — заключил свою речь нравоучением Брюс. — Если ты когда-нибудь обзаведешься женой, Джимми, то не разрешай ей выкидывать подобные штуки. Ведь малышам ничего не стоит устроить пожар или сломать себе шею.

И он свернул на прежний путь по гребню кряжа. Глаза его внимательно исследовали долину. Ленгдон тронулся следом, размышляя о том, что сталось с медвежонком.

А Мусква сладко почивал рядом с Тэром на уступе скалы. Ему снилась мать, и медвежонок жалобно скулил во сне…

9. ПОЕДИНОК

Первые лучи восходящего солнца осветили уступ, на котором спали Тэр и Мусква. Солнце поднималось все выше, становилось все теплее. Поэтому, проснувшись, Тэр знай себе только потягивался, не проявляя ни малейшего желания вставать.

После всего, что произошло так недавно — ранения, выздоровления и вчерашнего пира, — он чувствовал себя великолепно. Ему было так уютно; и он не спешил покидать эту солнечную купель. Долгое время он с интересом рассматривал Мускву. Ночной холод заставил медвежонка пристроиться в тепле между огромными передними лапами гризли. И сейчас он, как ребенок, жалобно похныкивал во сне.

Немного погодя Тэр сделал нечто такое, чего за ним никогда не водилось: осторожно обнюхав пушистый комочек, свернувшийся между его лапами, он своим большим красным языком лизнул медвежонка в мордочку. И Мусква, которому, наверное, все еще снилась мать, прижался к гризли еще теснее.

Мусква, неизвестно почему, вдруг покорил Тэра. Огромный гризли все еще не мог разобраться в том, что же, собственно, произошло. Он постепенно преодолевал не только свою безотчетную неприязнь ко всем медвежатам на свете, но и свои прочно укоренившиеся привычки зверя, прожившего десять лет в полном одиночестве. Мало-помалу он начинал находить в близости Мусквы удовольствие и в нем проснулось что-то вроде дружеского участия к медвежонку.

С появлением человека в его жизнь вошло какое-то новое чувство, вернее только проблеск его. Ведь, пока не появится враг и не очутишься перед лицом опасности, нельзя до конца оценить дружбу. И не исключено, что Тэр, который впервые столкнулся лицом к лицу с настоящими врагами и настоящей опасностью, начинал понемногу понимать, что значит дружба. К тому же не за горами было и наступление брачного сезона, а Мусква еще сохранял запах матери. Вот поэтому-то, пока Мусква, нежась на солнышке, все еще витал в сновиденьях, Тэр чувствовал все большее удовлетворение.

Окинув сверху взглядом долину, которая вся так и сверкала после прошедшего ночью дождя, он не увидел в ней ничего подозрительного. Принюхался — но ничто не примешивалось в воздухе к чистейшему аромату травы, цветов, пихты и свежей дождевой воды. Тогда он принялся лизать рану, и это разбудило Мускву.

Медвежонок поднял голову. Поморгал глазами на солнце, протер лапкой мордочку и встал. Как и всем юнцам, ему уже не терпелось встретить наступающий день, независимо от того, каким бы тяжелым и утомительным ни был вчерашний. И, пока Тэр все еще безмятежно лежал, созерцая долину, Мусква принялся обследовать трещины в каменной стене и кувыркаться между камнями.

Тэр перевел глаза с долины на медвежонка. Гризли проявлял несомненный интерес к ужимкам и веселому кувырканию Мусквы. Затем он грузно поднялся и отряхнулся. Минут пять, не меньше, стоял, вглядываясь в долину и принюхиваясь к воздуху, в котором не чувствовалось ни малейшего дуновения, точно все оцепенело вокруг. А Мусква, навострив ушки, подошел и стал рядом. Его маленькие глазки перебегали с Тэра на залитое солнцем пространство и снова на Тэра, как бы допытываясь, что же произойдет дальше.

Огромный гризли разрешил это недоумение. Пройдя по карнизу скалы, он начал спускаться в долину, и Мусква, так же как и вчера, припустился за ним бегом.

По сравнению со вчерашним днем медвежонок чувствовал себя повзрослевшим и силы его тоже удвоились. Тоска по материнскому молоку уже не мучила его. Тэр просветил его — отныне медвежонок перешел на мясо. И Мусква уже понимал, что они отправляются туда, где пировали вчера вечером.

Они уже наполовину спустились со склона, когда ветер вдруг принес Тэру что-то новое. На мгновение гризли приостановился, и из груди его вырвалось рычание. Густая шерсть на загривке грозно встала дыбом. Запах исходил оттуда, где находился его тайник. И это к тому же был один из тех запахов, к появлению которых, а особенно возле своих кладовых, гризли относился совершенно нетерпимо — тут с ним шутки были плохи.

На него резко пахнуло запахом другого медведя. В обычных условиях это не вызвало бы у него такого раздражения. Не вывел бы его из себя и запах медведицы. Но пахло медведем. И запах шел из расщелины в скале, которая вела прямо к той самой пихтовой чаще, в которой он запрятал вчера остатки карибу.

Тэр не стал тратить времени на праздные домыслы. Ворча про себя, он начал спускаться так быстро, что Мусква еле поспевал за ним.

Они остановились только тогда, когда достигли края плато, с которого хорошо просматривались озеро и пихтовая чаща. Мусква еле переводил дух. Затем уши его насторожились. Он пристально посмотрел вперед, и вдруг каждый мускул его маленького тельца напрягся до отказа.

Ярдах в семидесяти пяти под ними кто-то разорял их склад! Грабителем оказался огромный черный медведь, который делал это просто с неслыханным нахальством. Был он фунтов, пожалуй, на триста полегче Тэра, но почти такого же роста, и его шуба отливала на солнце бархатом, совсем как соболиная. Такой большой и наглый пришелец еще ни разу не заявлялся во владения Тэра. Он вытащил тушу карибу из тайника и, пока Тэр и Мусква смотрели на него сверху, пожирал ее.

Немного погодя Мусква вопросительно взглянул на Тэра. „Что же нам делать? — казалось, спрашивали его глаза. — Этак ведь и без завтрака недолго остаться!“.

Тщательно выбирая дорогу на спуске, Тэр стал медленно преодолевать эти последние семьдесят пять ярдов. Теперь он, казалось, совсем не спешил. Ступив наконец на луговину ярдах в тридцати — сорока от незваного гостя, гризли снова остановился.

Он как будто не рвался в бой, но шерсть на загривке поднялась так, как Мускве еще ни разу не приходилось видеть. Черный оторвался от своего пиршества и поднял глаза. Целых полминуты медведи смотрели друг на друга. Голова гризли медленно, будто маятник, раскачивалась из стороны в сторону. Черный застыл на месте, неподвижный, как сфинкс.

Футах в четырех-пяти от Тэра стоял Мусква. Чутье подсказывало ему, что вот-вот что-то произойдет. И с мальчишеским задором он ждал этого, готовый в любую минуту либо поджать куцый хвост и удирать вместе с Тэром без оглядки, либо ринуться вперед и сражаться бок о бок с ним. Его глаза были прикованы к раскачивающейся маятником голове Тэра.

А что значит это покачивание, понятно всем на свете. Научился понимать его и человек. „Если гризли качает головой, то держись!“— гласит самая первая заповедь охотников на медведей в горах.

И черный медведь понял это. Будь он как все другие медведи, забредавшие во владения Тэра, ему бы немного отступить, повернуться и убраться подобру-поздорову. И Тэр дал ему для этого достаточно времени. Но черный медведь был новичком в долине, и, кроме того, он и сам был могучим зверем, которого, наверное, еще ни разу не проучили как следует и который, вполне возможно, был хозяином в своих владениях. Он не отступил ни на шаг и первым издал угрожающее рычание.

Все так же не спеша двинулся Тэр вперед — прямо на мародера. Половину этого пути Мусква шел за Тэром по пятам. А потом остановился и припал к земле. В десяти футах от туши карибу Тэр снова задержался. Теперь он раскачивал головой гораздо быстрее. И вот громовые раскаты низкого рычания вырвались из его полуоткрытой пасти. Черный оскалил клыки так, что Мусква жалобно взвизгнул.

И снова Тэр двинулся вперед: шаг — и остановка, шаг — и остановка. Теперь разинутая пасть гризли касалась чуть ли не самой земли, и сам он прильнул к земле всем своим огромным телом. И все-таки этот черный проходимец стоял как вкопанный.

Когда расстояние между ними сократилось до одного ярда, наступила пауза. С полминуты стояли они, совсем как два рассерженных человека, каждый из которых старается своим непреклонным взглядом нагнать на другого страх. Мускву трясло, как в лихорадке. Он жалобно скулил, и Тэр услышал его визг.

Дальнейшее совершилось так быстро, что Мусква просто онемел от ужаса и лежал, распластавшись на земле, неподвижный, как камень. С тем необычным ревом и скрежетом зубов, которого не издает ни один другой зверь на земле, гризли кинулся на черного медведя. Черный чуть подался назад — только для разгона, бросился навстречу, и вот они сшиблись грудь с грудью. Черный опрокинулся на спину. Но Тэр был слишком искушенным и опытным бойцом, чтобы поддаться на такую уловку и дать тому нанести снизу задней лапой удар, который распорол бы ему брюхо. Он вонзил зубы черному в плечо, прокусив его до самой кости. Одновременно он нанес левой лапой страшный рассекающий удар. Но Тэр был „землекопом“, и когти у него были затуплены на концах. А черный был „лазающим по деревьям“, и у него были не когти, а настоящие ножи. И вот эти ножи вонзились в недавнюю рану Тэра, и кровь хлынула струей.

С ревом, от которого, казалось, задрожала земля, великан гризли отпрянул назад и поднялся на задних лапах во весь свой девятифутовый рост.

Он предупредил черного. Даже после их первой схватки враг еще мог ретироваться, и Тэр не стал бы его преследовать. А раз так — то бой будет не на жизнь, а на смерть! Мало того, что черный медведь обокрал его — это бы еще куда ни шло, но он разбередил его старую рану, рану, нанесенную человеком.

Минуту назад Тэр отстаивал закон и справедливость и не испытывал еще особой злобы, не жаждал крови врага. Теперь он был страшен. Пасть открыта, губы раздвинулись, обнажив белые зубы и красные десны. Мышцы у ноздрей напряглись, как струны, и меж глаз набежала морщина, глубокая, как зарубка топором на стволе сосны. Глаза зажглись красным, рубиновым светом, и темно-зеленые зрачки потонули в этом пламени ярости. Встреться в эту минуту с Тэром человек, он понял бы с первого взгляда, что живым ему не уйти.

Тэр не умел драться, стоя на двух ногах. И, как только черный сделал шаг вперед, Тэр опустился на все четыре лапы. Они снова сшиблись, и Мусква, прижавшись к земле, долго еще следил горящими глазами за их боем.

Зрелище было ужасным. Разыгрывалось одно из тех побоищ, видеть которые удается только этим дебрям и горам. Рев разносился по всей долине. Как два борца, сцепились медведи своими могучими передними лапами, в то время как их клыки и задние лапы работали без устали.

Минуты на две они слились в крепком объятии и катались по земле, переваливаясь друг через друга. Черный яростно рвал когтями. Тэр же действовал главным образом зубами, нанося при этом страшные удары задней правой лапой. Передними лапами он то удерживал, то отбрасывал своего противника прочь. Как при нападении на карибу, Тэр старался очутиться снизу, чтобы иметь противника над собой. Снова и снова вонзал он свои длинные клыки в тело врага. Но в состязании этим оружием черный превосходил его по быстроте. И к тому моменту, когда их челюсти сцепились, все правое плечо гризли было буквально изодрано в клочья.

Мусква слышал, как их зубы лязгнули друг о друга. Он услышал, как зубы одного скрежещут по зубам другого, как кость грызет кость. А затем черный вдруг медленно завалился на бок, как если бы ему свернули шею, и Тэр схватил его за горло.

Черный все еще сопротивлялся, хотя его широко раскрытые челюсти были бессильны теперь, когда гризли сомкнул свои огромные зубы у него на шее.

Мусква поднялся на лапы. Он весь трясся мелкой дрожью, но теперь уже от нового, незнакомого ему ранее чувства. То, что происходило на его глазах, оказалось не игрой, в которую и он когда-то играл со своей матерью. Впервые в жизни он увидел битву, и от возбуждения кровь его загорелась и заиграла в жилах. Со слабым щенячьим рычанием медвежонок очертя голову кинулся в схватку. Но тщетно пытался он вцепиться зубами в густую шерсть и в жесткий огузок черного медведя. Он дергал его и рычал, помогая себе передними лапами и набив полный рот шерсти. Слепая, безотчетная ярость охватила его.

Черный повернулся на спину и сверху вниз полоснул задней лапой по брюху Тэра. Прежде чем этот удар повторился, Тэр уклонился в сторону, и второй удар достался Мускве.

Задняя лапа черного обрушилась на него своей подошвой, и футов двадцать Мусква пролетел, как камень, пущенный из пращи. Он не был ранен, но удар оглушил его.

В тот же миг Тэр отпустил горло врага и отступил на два-три фута в сторону. Плечи черного, его грудь и шея были в крови. Он попытался подняться, но Тэр снова очутился на нем.

На этот раз гризли с безошибочной точностью применил самый страшный из своих приемов. Его огромные челюсти мертвой хваткой вцепились в переносицу черного медведя. В один момент он с треском перегрыз ее, и битва была закончена — черный испустил дух. Но Тэр этого не знал. Теперь ничто не мешало ему рвать противника похожими на ножи когтями своей задней лапы. И он терзал его еще минут десять. Когда гризли наконец унялся, то на арену их боя страшно было взглянуть. Земля вокруг была вспахана и залита кровью, повсюду валялись клочья шерсти.

А в двух милях от этого места Брюс и Ленгдон, бледные, затаив дыхание, смотрели в окуляры. Они стали очевидцами этого жуткого побоища, но медвежонка за дальностью расстояния им не было видно. Когда Тэр, весь залитый кровью, поднялся, переводя дух, над своим бездыханным врагом, Ленгдон опустил бинокль.

— Боже мой! — прошептал он.

Брюс вскочил на ноги.

— Пошли! — крикнул он. — Черному крышка. И если мы не будем терять времени даром, то и гризли от нас не уйдет!

А там, внизу, на лугу, Мусква подбежал к Тэру, неся в зубах клок черной шерсти, и Тэр, опустив к нему свою огромную окровавленную голову, ласково лизнул его в мордочку. Маленький рыжемордый медвежонок тоже испытал свои силы, и — кто знает! — может быть, Тэр все видел и понял…

10. ЧЕРЕЗ ГОРЫ

После боя ни Тэр, ни Мусква даже и не приближались к карибу. Тэру было не до еды, а Мусква был так возбужден и его так трясло, что кусок стал бы у него поперек горла. Он все еще, как бы завершая дело, начатое Тэром, трепал клочок черной шкуры, ворча и взвизгивая, как щенок.

Долго гризли стоял так, низко склонив огромную голову, и у ног его натекли лужицы крови. Перед ним простиралась долина. Ветра не было… Вернее, он был настолько слаб, что почти невозможно было установить, откуда он дует. Его порывы замирали в ущелье, и сильнее он становился лишь выше, на перевалах и вершинах.

Время от времени поток воздуха устремлялся вниз и проносился по долине, как долгий, бесшумный вздох, чуть задев верхушки елей и пихт. Но, когда Тэр повернулся к востоку, ветер дохнул прямо на него. И Тэр почувствовал вдруг еле уловимый, но страшный запах человека!

С ревом Тэр стряхнул с себя то недолгое оцепенение, в которое он позволил было себе погрузиться. Его расслабленные мускулы снова напряглись. Он поднял голову и принюхался. Мусква прекратил свою никому не нужную расправу с клочком черной шкуры и тоже принялся втягивать воздух носом.

Ленгдон и Брюс бежали, сильный запах человеческого пота далеко разносился по воздуху. Этот запах вызвал у Тэра новый прилив ярости. Второй раз приходит он, когда Тэр ранен и истекает кровью! Человеческий запах и боль уже неразрывно связались в сознании гризли друг с другом. И теперь этот запах был ему вдвойне ненавистен. Он повернул голову и зарычал на истерзанное тело черного медведя. А затем угрожающе зарычал на ветер.

Меньше всего он был расположен к бегству. И, случись Ленгдону и Брюсу подоспеть именно сейчас, Тэра охватила бы такая ярость, что ему вряд ли удалось бы сдержать ее, — та самая ярость, которой весь его род и обязан своим именем: „Страшный медведь“.

Но ветерок пролетел мимо, и снова все стихло. Долина была наполнена журчанием струящейся воды, сурки на скалах спокойно посвистывали, белокрылые стаи куропаток легко проносились в воздухе. Все это успокаивало Тэра, как нежная женская рука успокаивает разгневанного мужчину. Он рычал, безуспешно пытаясь еще раз уловить в воздухе этот запах. Но рычание становилось все тише и тише. Наконец гризли повернулся и не спеша зашагал к ущелью, по которому они с Мусквой не так давно спустились сюда. Мусква побежал следом.

Ущелье спрятало их от посторонних взоров, как только они начали подъем. Дно ущелья было покрыто сланцем и загромождено каменными глыбами. Раны, полученные Тэром в недавней битве, в отличие от пулевых ран, через несколько минут уже перестали кровоточить. И он больше не оставлял на своем пути предательских красных пятен.

Ущелье привело их к обвалу. Здесь они стали еще недоступней для наблюдения снизу. Остановились напиться у озерка, образованного потоками талой воды, сбегающей с горных вершин, и тронулись дальше.

Когда они добрались до скалы, на которой провели ночь, Тэр не стал задерживаться. Мусква на этот раз еще не чувствовал усталости. Два дня неузнаваемо изменили маленького рыжемордого медвежонка. Он был уже не таким круглым и толстым и стал сильнее, гораздо сильнее. Он закалился и под надежной опекой Тэра быстро проходил курс превращения из медвежонка в молодого зверя.

Заметно было, что Тэру и раньше уже случалось хаживать по этому уступу и он знает, куда тот ведет: все выше и выше, пока не упрется, как могло показаться, в отвесную каменную стену. Идя все тем же путем, Тэр пришел к глубокой расщелине, настолько узкой, что он едва пролезал в нее. По ней они выбрались на край такого крутого склона, какого Мускве еще ни разу не приходилось видеть. Он был похож на гигантскую каменоломню, которая уходила вниз, углублялась в лес далеко под ними и вздымалась вверх чуть ли не до самой вершины горы.

Для Мусквы переход по этим хаотическим нагромождениям с тысячей опасностей был совершенно непосильной задачей. И, как только Тэр начал перебираться через первые же глыбы, медвежонок остановился и жалобно заскулил.

В первый раз он отказывался идти дальше. Когда же он увидел, что Тэр, не обращая ни малейшего внимания на его писк, все идет и идет, его обуял ужас. Завопив что было сил, медвежонок отчаянно заметался в поисках хоть какой-нибудь тропинки через эти громадины.

Тэру же было совершенно невдомек, в какое трудное положение попал Мусква, и он знай себе лез вверх, пока не забрался на целых пятьдесят ярдов. Тогда он остановился, оглянулся через плечо и подождал.

Это приободрило Мускву, и он, стараясь не отстать, принялся карабкаться, цепляясь когтями и пустив в ход даже подбородок и зубы.

Минут десять понадобилось ему, чтобы догнать Тэра. Он совершенно запыхался. Но от прежнего страха не осталось и следа: Тэр стоял на узкой белой тропинке, надежной, как пол. Ширина ее была дюймов восемнадцать.

Странной и загадочной казалась эта тропа, и нельзя было понять, как она могла появиться в этих местах. Вид у нее был такой, будто огромная армия рабочих с молотками, пришедшая сюда когда-то, дробила целые тонны песчаника и сланца и насыпала между валунами гальку, чтобы проложить узкую ровную дорожку. Но сделали это не молотки, а копыта не менее чем тысячи поколений горных коз. Тэр и Мусква ступили на козью тропу.

Первое стадо диких коз пронеслось этим путем, вероятно, еще задолго до того, как Колумб открыл Америку,[20] но сколько же лет ушло на то, чтобы их копыта выбили ровную дорогу в горах! Тэру она служила столбовой дорогой из одной долины в другую. Правда, ею пользовался не только он, но и многие другие обитатели этих гор.

В то время как Мусква переводил дух, оба они услышали какой-то странный, похожий на посмеивание звук, доносившийся сверху.

Футах в сорока или пятидесяти выше того места, где они стояли, тропинка сворачивала за огромную каменную глыбу. И из-за этой глыбы навстречу им медленно спускался большой дикобраз.

На севере существует обычай, согласно которому человек не должен убивать дикобраза, которого называют „другом потерявшихся“. Заблудившийся и умирающий от голода старатель или охотник, когда поблизости нет никакой дичи, всегда может отыскать дикобраза. А убить его ничего не стоит и ребенку. К тому же он самое потешное существо в этих дебрях — самый добродушный, приятный и покладистый весельчак на свете. Он болтает и хохочет без умолку, а когда движется, то похож на ожившую гигантскую подушечку для булавок. И он так рассеян, что, кажется, и живет, не просыпаясь.

Этот дикобраз, спускаясь прямо на Тэра и Мускву, благодушно болтал сам с собой. А его смешок звучал, как лепет младенца. Он был невероятно толст. Таких называют „Порки".[21] Медленно, вперевалку спускался он сверху, и его бока и хвост щелкали по камням. Он смотрел себе под ноги. Неизвестно, что это были за мысли, в которые он был погружен, но Порки заметил Тэра, когда между ними оставалось уже меньше пяти футов. В мгновение ока он свернулся шаром и несколько секунд бранился на все лады. А потом застыл, молчаливый, как сфинкс, следя своими красными глазками за этим огромным, невесть откуда взявшимся медведем.

Тэр не собирался убивать его, но тропа была узка, а Тэр хотел продолжать свой путь. Он сделал шага два вперед. Тогда дикобраз повернулся к нему задом, приготовившись наносить удары своим мощным хвостом. В хвосте Порки сотни игл, а Тэр уже неоднократно имел с ними дело и поэтому остановился в нерешительности. Мусква с любопытством уставился на дикобраза. Ему еще только предстояло узнать, что такое дикобраз, потому что игла, которая попала недавно в лапу, была всего-навсего одной из оброненных игл.

Тэр сделал еще один шаг вперед. Тогда с неожиданным „чак-чак-чак“— самым устрашающим звуком, на который он только был способен, — дикобраз начал наступать на Тэра задом, рассекая воздух взмахами своего широкого, увесистого хвоста с такой силой, что, попади он в дерево, иглы вонзились бы в ствол на добрых четверть дюйма.

Промахнувшись, он снова свернулся, а Тэр шагнул с тропинки на каменную глыбу и обошел его сторонкой. Затем остановился, поджидая Мускву.

Порки торжествовал победу в полном упоении самим собой. Он распрямился, его иглы утратили свой угрожающий вид. Все так же добродушно посмеиваясь, он продолжал свой спуск, надвигаясь прямо на Мускву. Инстинктивно медвежонок посторонился, поскользнулся на краю тропинки и сорвался вниз. А когда он снова вскарабкался на нее, Порки уже ушел футов на пять от того места и продолжал свой путь, не обращая ни на что внимания.

Однако их приключения на козьей тропе на этом еще не кончились. Только-только Порки убрался восвояси, как из-за края огромной каменной глыбы над их головами появился барсук, с нетерпением устремившийся было на запах дикобраза, обещающий самый лакомый обед.

Этот отпетый негодяй, от которого с презрением отворачиваются все в горах, был втрое больше Мусквы, и все в нем — сильные мускулы, когти, острые зубы — было великолепно приспособлено для нападения. На носу и на лбу у него были белые отметины. Ноги короткие и толстые, хвост пушистый, а когти на передних лапах почти такой же длины, как у медведя. Как только он показался, Тэр приветствовал его предостерегающим рычанием, и тот, перепуганный насмерть, удрал без оглядки.

А тем временем Порки ковылял себе потихоньку вниз, в поисках новых мест с подножным кормом. Он продолжал разговаривать и что-то напевать про себя, совсем позабыв о том, что случилось минуты две назад. Ему и в голову не приходило, что Тэр спас его от смерти столь же неминуемой, как если бы он свалился в пропасть глубиной в тысячу футов.

Тэр и Мусква прошли еще почти целую милю по извилистой козьей тропе. И вот наконец она привела на самую вершину горного кряжа. Теперь они находились на высоте добрых трех четвертей мили над поймой ручья. Местами хребет, вдоль которого вела тропинка, настолько сужался, что можно было видеть одновременно обе долины, лежащие по разным сторонам его.

Мусква видел у себя под ногами только золотисто-зеленый туман бездны. Лес по обе стороны ручья представлялся отсюда черной полоской, а пихтовые и кедровые чащи на отдаленных склонах казались не больше зарослей шиповника или ивняка.

Здесь, наверху, разгуливал сильный ветер. С непонятной яростью налетел он на Мускву, который, пока они шли, успел уже ощутить у себя под ногами незнакомый и далеко неприятный холод снега.

Какая-то огромная птица дважды стремительно пронеслась неподалеку от него, скользя на распластанных крыльях. Такой большой птицы медвежонку не приходилось видеть еще ни разу за всю свою жизнь. Это был орел.

Во второй раз орел пролетел так близко, что Мусква услышал, как он разрезает воздух крыльями, и разглядел его огромную злую голову и растопыренные в стороны когти. Тэр повернул к птице голову и зарычал. Очутись здесь Мусква один, плыть бы ему по воздуху в этих смертоносных когтях. Теперь же орел сделал свой третий круг на почтительном расстоянии, но уже под ними.

Огромная птица наметила себе другую добычу. Зверя, привлекшего орла, почуяли и Тэр с Мусквой и остановились.

Ярдах в ста под ними находился гладкий и отлогий сланцевый склон, и на нем, нежась на солнышке после утренней кормежки, расположилось стадо горных баранов. Их было штук двенадцать-тринадцать, главным образом матки с ягнятами. Поодаль, с восточной стороны от них, лежали на снегу три огромных старых барана.

Орел, словно перо, плывущее по ветру, бесшумно парил в вышине. Матки и даже старые, матерые бараны и не подозревали о его присутствии. Большинство ягнят лежало под боком у матерей, но два или три, самые непоседливые, бродили по склону, то и дело шаловливо взбрыкивая. Свирепый взгляд орлиных глаз был прикован к этим малышам. И вдруг орел стал удаляться, летя навстречу ветру, потом на расстоянии ружейного выстрела он плавно развернулся и понесся назад, по ветру, не шевельнув крылом. Скорость его полета все нарастала. И вот он ринулся вниз, обрушившись на ягнят, как ракета.

Казалось, лишь огромная черная тень промелькнула над стадом да одинокое жалобное блеяние пронеслось вслед за тенью. Но там, где только что резвились три ягненка, осталось два.

Смятение охватило всех находящихся на склоне. Тревожно блея, матки заметались взад и вперед. Бараны вскочили на ноги и застыли неподвижно. Высоко подняв свои рогатые головы, они в поисках новой угрозы внимательно вглядывались в бездну под ними и в черные вершины над их головами. Один из них заметил Тэра и издал низкое, резкое блеяние, звук которого охотник мог бы услышать на расстоянии мили отсюда. Подав этот сигнал тревоги, баран опрометью ринулся вниз по склону, и сейчас же стук многих копыт рассыпался по откосу, сопровождаемый грохотом мелких и крупных камней, которые, срываясь, покатились вниз.

Падая, одни камни увлекали за собой другие, и грохот обвала становился все громче. Все это необычайно заинтересовало Мускву. Он бы еще долго простоял так, с любопытством вглядываясь вниз, если бы Тэр не повел его дальше.

Вскоре тропа начала спускаться в ту самую долину, из верхней части которой первые выстрелы Ленгдона прогнали Тэра. Теперь они находились миль на шесть — восемь севернее леса, в котором охотники разбили свой лагерь. Отсюда Тэр с Мусквой двинулись к нижним притокам Скины.

Еще час пути, и голый сланец и серые скалы остались наверху, а Тэр и Мусква вступили на зеленые склоны. После скал, холодного ветра, свирепого взгляда орлиных глаз теплая, приветливая долина, в которую они спускались, показалась Мускве раем.

Было ясно, Тэр что-то задумал. Теперь он шел не просто так. Он обходил стороной выступы и открытые места на склонах. Низко опустив голову, шел все на север и на север, и даже компас не мог бы обозначить более прямую линию к низовьям Скины. Вид у гризли был чрезвычайно озабоченный и деловой. А храбро трусящий за ним Мусква ломал себе голову над вопросом: неужели он так и будет идти вечно, без остановки? Разве есть в мире место более привлекательное для большого гризли и маленького рыжемордого медвежонка, чем эти чудесные солнечные склоны, от которых Тэру, казалось, не терпится уйти подальше?

11. БРЮС И ЛЕНГДОН НА МЕСТЕ ПОБОИЩА

Если бы не Ленгдон, то этот день схватки двух медведей оказался бы еще более бурным и опасным для Тэра и Мусквы. Уже через три минуты после того, как охотники, потные и запыхавшиеся, добрались до места кровавого столкновения, Брюса так и подмывало продолжать погоню за Тэром. Он знал, что огромный гризли не мог еще уйти далеко, и был уверен, что тот поднялся в горы. Как раз в ту самую минуту, когда Тэр и Мусква ступили на козью тропу, Брюс обнаружил следы Тэра на гравии в ущелье.

Однако все уговоры Брюса были бессильны. Потрясенный до глубины души представившимся его глазам зрелищем, охотник-натуралист наотрез отказывался покинуть покрытую пятнами крови и всю изрытую арену, на которой только что дрались гризли и черный медведь.