Крокодилыч

- Я живу дальше вас, но ведь не опаздываю, высыпаюсь, - все-таки не сдается он.

Антонина изумленно вытаращивается;

- В вашем возрасте ночью делать больше нечего. По-моему, завлабу хочется провалиться сквозь землю, то есть сквозь паркетный пол. Ему лет сорок, поэтому он распрямляется и пробует принять осанистый вид:

- Я тоже… этот… болельщик и рыбак.

Бросив на меня пугливый взгляд - ему неудобно перед новеньким, - он пятится к двери и бормочет:

- Не опоздайте завтра на конференцию…

Мы с Антониной продолжаем беседу, только не пойму, о чем. О муже, но она с ними со всеми развелась. О детях, но их у нее не было. О путешествиях, но она ездит только на пляжи. О работе, но я не пойму, чем тут она занимается. А об искусстве мы уже поговорили…

На конференцию она все-таки опоздала. И я сразу понял, что не проспала: на ней было ярко-красное, безбожно укороченное платье и бордовые чулки; волосы отливали марганцовкой, а оранжевые веки, стоило им захлопнуться, создавали впечатление, что вместо глаз вдруг выкатываются два мандаринчика. Она вальяжно прошла по залу и возлегла в первом ряду. Мужчины, да и женщины, как подсолнухи по ходу солнца, поворачивали головы по ходу Антонины.

Докладчик уже отвечал на письменные вопросы.

- Последняя записка, - сообщил он, развернул бумажку и прочел: - «Антонина, я сегодня в подтяжках».

Под смех зала докладчик пожал плечами и перевернул записку:

- Извините, это адресовано не мне, а Антонине Скворцовой. Значит, мысль о модности подтяжек она внушала не мне одному.

Я думал, что в объявленном перерыве - а все хохотали до самого перерыва - Антонина сгорит со стыда. Но она шла между рядов своей томно волочившейся походкой и потаенно улыбалась.

И вдруг мне пришло в голову, что я злой тип. Ведь по-человечески ее бы надо пожалеть. А мне захотелось, чтобы она споткнулась, упала и поставила синяки на свои прекрасные ноги… Чтобы ей стало больно. Пусть она страдает хотя бы из-за синяков. Ибо страдающий умнеет.

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ БАСНЯ

Куприян Касторович Кормухин, директор небольшого химического заводика, за месяц трижды вступил в конфликт с окружающей средой.

Первый раз получилось так: пришел заместитель и спросил, куда девать отходы, как будто директор знал, куда их девать. И как будто зам не знал, куда они их обычно девают. Не домой же везти. Эти отходы представляли собой бурую жидкость, в которую входили все элементы таблицы Менделеева, кроме серебра и золота. Вместо них были свинец и мышьяк.

Куприян Касторович глянул в окно, где за оградой завода струилась тихая речка. Заместитель понял - он всегда понимал. Через час вся рыба в речке и один аквалангист всплыли брюхом вверх. Вода стала красной, но директор сидел бледный: он думал о плане.

Второй раз получилось так: Куприян Касторович ездил на «Москвиче» за грибами и решил попутно наломать пару березовых веников для бани. Ему не захотелось ходить по кустам и щипать веточки. Он выбрал путь рациональный - вытащил топор и срубил огромную березу. И наломал пару веников. Береза осталась лежать, сочась своим перерубленным телом.

Третий раз - а он-то самый главный - получилось так: Кормухин взял ружье, но лицензию на лося не взял, потому что ее не дали. Увидев в чаще лесного красавца, Куприян Касторович вскинул ружье. Лось не успел спросить про лицензию и поплатился за это жизнью. Кормухин достал нож сразу задрожавшими руками, потому что мясо было дармовое. Он решил перетаскать его в машину рюкзаком, а из шкуры сделать впоследствии дубленку. Но когда Кормухин присел перед трупом, затрещали сучья и показалась свирепая медвежья морда.

- За что убил? - хрипло спросил Медведь и ударил директора по физиономии…

Очнулся Кормухин на мрачной поляне. Крупная луна висела над черными зубцами елей. Холодный туман полз за шиворот. Директор присмотрелся, потер глаза и опять присмотрелся - вокруг него сидели самые разные звери, кроме субтропических, и зыркали светящимися глазами. Куприян Касторович поболтал головой, полагая, что это сон в летнюю ночь…,

- Очухался, - сказал Заяц.

- Они нахальные, - подтвердил Волк.

- Странно, - заметил Медведь. - Мы их не едим и не убиваем - и мы же звери. Они нас стреляют - и называются людьми.

- Действительно, - поддержал Лось, как две капли воды похожий на убитого. - Какой-то парадокс. Я, беззащитный лось, убегающий от охотника, считаюсь зверем. А охотник, вооруженный ружьем с пулей и убивающий меня ради забавы, считается человеком. А не наоборот ли?

- И какие демагоги! - зацокала на пеньке Белка. - Знаете, как ласково называется пушная фабрика? «Горностаюшка». На ней с нашего брата шкуры сдирают.

- У меня была подружка, - печально вставила Лиса. - Хорошая черно-бурая. Теперь на плечах у одной дуры лежит, которая одиннадцатый год пишет диссертацию.

- А этот разве умный? - Лось показал рогами на директора. - Взял и отравил рыбу в реке. Ну, жил бы сам на Марсе, тогда еще понятно. А то ведь на Земле живет, да тут и пакостит.

- Ну, так что, поступим по-ихнему и сдерем с него шкуру? - предложил Медведь.

- Товарищи звери, то есть товарищи животные, - залепетал Кормухин, - не поступайте по-ихнему, то есть по-нашему, а лучше поступите по-гуманному…

Он еще что-то бормотал насчет того, что из его кожи дубленки не сошьешь, и все озирался, по привычке высматривая такси.

- Зачем зоопарки придумали? - рявкнул на него Медведь.

- Помещений там не хватает, - запричитал Заяц, - условий нет, отопление плохое, корма воруют, в морду каждый тычет…

- Мой приятель сбежал оттуда, так порассказал, - начал Волк. - Подошел к нему однажды тип человеческой породы. Одет хорошо, зубы покрепче наших будут - металлические. Подмигнул и говорит: «За что, приятель, сидишь? Красную Шапочку съел? А я вот на работе уже пятерых съел - и на свободе!»

- Это он иносказательно, - быстренько вставил Кормухин, прикрывая рот с золотыми зубами.

- Или вот еще был случай в зоопарке, - вспомнила Лиса. - Горилла якобы сбежала, забралась в ресторан, выпила все бутылки, и начала бить стекла. Когда ее схватили, то оказалось, что это не Горилла, а Гаврилов. Все на нашего брата валят.

- Ну, так что, посадим его в клетку и будем показывать? - не унимался Медведь.

Кормухин вскочил на ноги и заговорил тем тонким голосом, которым просил в главке уменьшить план:

- Товарищи млекопитающие… Я - хомо сапиенс… В клетке простужусь. В следующем квартале текущего года исправлюсь…

Глаза директора привычно стрельнули вправо, где в его кабинете имелась кнопка для вызова секретаря, но вместо кнопки торчал пень, нажимать который было бесполезно. Тогда его глаза стрельнули влево, где в кабинете обычно белел телефон, который он в трудный момент придвигал к себе и вызывал зама, но вместе телефона белели медвежьи зубы, придвигать которые ему не захотелось.

- А что в цирке проделывают! - вспомнил Волк.

- Унижают, - поддакнула Лиса.

- Нашего брата заставляют плясать в юбочках! - взревел Медведь. - Да что мы… Над Львами издеваются! За хвосты таскают по арене. А?!

- У Львов вид, словно их купили в комиссионном. Потертые, как старые ковры, - поддержала Лиса.

- Знаете что? - предложил Лось. - Не будем в него стрелять, не будем из него ломать веники и не будем его бросать в отравленную реку… Мы его тоже унизим.

- Чур, я дрессировщик! - Медведь облизнулся, словно Кормухин был бочонком с медом.

Через неделю Куприян Касторович уже выступал на поляне перед животным коллективом. Поскольку комический эффект в цирке достигается за счет того, что звери подражают человеку, то Кормухина научили подражать зверям. Он бегал по поляне на четвереньках; рыл лапами, то есть руками, норы; скакал по веткам, цепляясь подтяжками за сучья; бодал лбом елку и грыз кору осин; мышковал по-лисьи и представлял пантомиму «Кража кур в совхозе». Особенно имело успех звукоподражание, когда директор рычал, фырчал, квакал, ухал и выл на луну. После каждого номера Медведь давал ему кусочек сотового меда.

Через три недели звери пошли на гуманный акт - отпустили Кормухина к людям. Прогулянный месяц директор оформил как очередной отпуск и приступил к работе.

Прежде всего, он поставил очистные фильтры. Затем озеленил территорию завода. Потом порвал охотничий билет и переломал все удочки. У него появилось хобби - делать скворечники. Встречая на улице какую-нибудь шавку или котенка, Кормухин заметно краснел. А если попадалось крупное животное - например, корова, - то он снимал шляпу и незаметно кланялся. И никогда не ходил ни в цирк, ни в зоопарк. Его даже избрали председателем общества охраны природы.

И только секретарша недоумевала: когда Куприян Несторович, - его отчество было Несторович, а не Касторович, - оставался в кабинете один, то оттуда доносилось тявканье лисицы, вой волка, рык медведя или уханье филина…

ЕГО ВООБРАЖЕНИЕ

Молодой режиссер научно-популярных фильмов Гаврята внимательно слушал директора студии.

- Нужны фильмы для телевидения. Некоторые называют телевизор «ящиком для дураков». Поэтому мы обязаны сделать так, чтобы телевизоры смотрели не только дураки, но и другие категории трудящихся. Товарищи режиссеры, смелее!

- Куда? - вслух не понял Гаврята.

- Как куда! - удивился директор. - К вершинам режиссерского и операторского искусства. Смелее пользуйтесь воображением и фантазией!

Гаврята слушал и мотал на маленькую интеллигентную бородку.

Прославиться научно-популярным фильмом трудно - здесь Софи Лорен не покажешь. Но Гаврята как раз и хотел показать Софи, только не Лорен из Италии - приелись эти пышные «звезды», - а Соню Кувалдышеву из студийной библиотеки. Он задумал интересный научно-популярный цикл о трудовом человеке. Начать решил с женщины. Тем более что Соня Кувалдышева была вполне кинематографична.

Первую серию «Утро женщины-прядильщицы» ему удалось отснять. Дело происходило так…

Соня просыпалась в роскошной пятиспальной кровати, сладко потягивалась и для начала выпрастывала из-под шелкового одеяла одну ножку. Потом, значит, вторую. Диктор дрожащим голосом начинал читать текст о том, что вот, мол, простая и скромная девушка Ира собирается на работу. Здесь открывалась белая инкрустированная дверь, и другая женщина, не прядильщица, ввозила на колесиках столик и подавала на серебряном подносе на голубое одеяло чашечку кофе. Но сделано это было так тонко, что зритель кофе не замечал, потому что смотрел на выпрастанные ножки. Смочив алые уста в черном кофе, Соня, то есть Ира, шла в ванную, принимала душ, а потом одевалась под музыку двадцать седьмой симфонии Мясковского… Фильм был цветной и широкоформатный.

После просмотра стало тихо и потрясенно.

- Может быть, еще раз? - предложил кто-то. Посмотрели еще раз, но впечатление только усилилось.

- Вторая серия будет называться «Вечер женщины-прядильщицы», - скромно объяснил Гаврята. - Дело будет так: Соня раздевается, принимает душ и ложится спать.

- А кофе? - поинтересовался кто-то.

- Вечером Соня пьет какао, - разъяснил Гаврята.

- Да-а-а, - сказал все тот же кто-то, который при включенном свете оказался не кем-то, а директором студии. - Зайдите!

Гаврята причесал бородку и пошел в кабинет.

- Ваша фамилия не склоняется? - спросил директор.

- Она полуфранцузская, - подтвердил Гаврята.

- А мы ее будем склонять, спрягать, извлекать из нее квадратный корень, товарищ Гавренятов! - повысил и без того высокий голос директор. - Испортить такую реалистическую ленту!

При последних словах молодой режиссер самодовольно потупился.

- Да-да, - все расходился директор, - испортили шедевр реализма, и в прокат пускать нельзя.

- Чем испортил? - полюбопытствовал Гаврята.

- Она у вас кто - графиня?

- Нет, она Иванова.

- Голубчик, - вдруг ласково заговорил дирэктор, - так неужели у прядильщицы Ивановой нет денег на молоко? Заставляете ее пить черный голый кофе… И еще у меня к вам просьба: не смотрите, голубчик, заграничных фильмов. Идите, творите.

Гаврята пошел, причесал бородку и начал творить, потому что был молод и бодр. Он задумал и отснял научно-популярную немую ленту под названием «Берегите семью!» Значит, так…

Соня Кувалдышева прощается на вокзале с мужем и едет в отпуск. Муж в слезах бежит за поездом, но, ударившись головой о фонарный столб, затихает на рельсах. Юг. Соня в купальнике и бирюзовой волне. Соня в купальнике, но без волны. Соня совсем одна. Появляется черный гибкий мужчина. В руках у него чахохбили. Она отнекивается. Тогда мужчина приносит еще и сациви. Соня улыбается. Наплыв, бирюзовая волна. Соня и гибкий мужчина у водопада пьют боржоми. Они в голубом гроте едят фиги. На вершине Казбека курят одноименные папиросы. Но похолодало. Фиги отцвели. Грустная Соня приходит в столовую и случайно заглядывает в бочку с кислой капустой. О! В рассоле сидит розовенький младенец. Она его выуживает черпаком, усыновляет и возвращается домой. Их встречает радостный муж. «Откуда ребенок?» «Нашла в капусте.» «Ха-ха-ха!» Муж от смеха опять падает на рельсы. На Казбеке сидит черный гибкий мужчина и курит одноименные папиросы. Наплыв: «Берегите семью!»

Просмотр прошел при большом оживлении зала, но очень-то оживиться не могли, потому что яблоку негде было упасть.

- Зайдите, - сказал директор. Гаврята причесал бородку.

- Вы, случайно, не шпион? - предштормно поинтересовался директор.

- Нет, я кончал ВГИК.

- Ну, зачем вы, товарищ Гаврош, сунули младенца в эту дурацкую бочку? Что нам напишут матери-телезрительницы?

- Я переделаю, - пообещал Гаврята.

- Попробуйте, - зло разрешил директор, которому так и не удалось выштормиться. - И личная просьба: не смотрите вы старые немые фильмы. Лучше ходите на рыбалку.

Через неделю молодой режиссер опять приглаживал бородку перед директором.

- Ну, товарищ Гаврилиадов, переделали?