Все там будем

- Трактор это обязательно! - погрозил пальцем жене Василий. - Я без него никуда!

Мария горько вздохнула. Она знала о необычайной привязанности Васи к трактору. Началось все в 1978 году, когда крестьянин Лунгу был направлен на курсы механизаторов. Познав мир и технику, - как сам говорил Василий, - он вернулся в село с трактором и огромным самомнением. Увы, когда Молдавия приобрела независимость и потеряла остатки зажиточности, нужда в тракторе Василия отпала. Денег на солярку у сельчан все равно не было, и обрабатывали землю как встарь. Руками. Но Лунгу, несмотря на уговоры жены, железного коня не отдавал и не продавал. Ровно до того дня 2001 года, когда обезумевшая от нищеты и желания вырваться Мария не убедила его временно продать трактор.

- А потом мы его выкупим! - торжественно пообещала она. - Верь мне!

К сожалению, сорок четыре подводных пловца и керлингиста из Ларги попали в руки аферистов. Те возили людей четверо суток по Молдавии, а потом сбросили их в пойме грязной реки Бык, - именно ее принял местный умник Серафим Лунгу за Тибр, - и были таковы. Узнав об этом, и о том, что трактора ему не вернуть, Василий пришел в отчаяние. Когда Мария вернулась домой, он ее для порядку побил, а потом перестал с женой разговаривать. Мария, поняв, что уехать в Италию ей не удастся, - денег больше ниоткуда не предвиделось, - решила повеситься. Правда, не сама, а по совету мужа.

- Все равно, - рассудил Василий, - я тебе этого никогда не прощу. И буду лупить до конца дней твоих, женщина, как сидорову козу. А как, не дай Бог, пришибу под горячую руку? Грех на себя возьму. Так что лучше уж ты сама.

Слова эти в Марии проросли, как фасоль под красным солнцем в черной жирной земле по весне, всего за день.

- Я иду вешаться, Василий, - сдерживая слезы, сказала она мужу. - Жизнь наша это тьма. Устала я.

- На орех даже не вздумай залезть, - сказал, не отрывая глаз от карманной Библии, Василий. - Сниму, и так изобью, что от побоев сдохнешь. Поломаешь нижние ветки, а там урожай самый большой.

- Я тогда на акации повешусь, - предложила Мария, - там и ветки крепче.

- Вот то совсем другое дело, - поджал губы Василий. - На акации вешайся. Хоть до второго пришествия.

Мария, зная доброе сердце мужа, пошла к акации, закрепила веревку, и встала на табуретку под петлей. Из дому никто не выглядывал. За дверью схоронился, подумала она. И заметила, как и из соседских окон на нее глядят люди. Раз так, вытащат, успокоилась женщина, и прыгнула. Сначала она покачивалась от прыжка, потом - из-за ветра.

Мария качалась на акации всю ночь и немножечко утра.

ххх

Василий Лунгу оказался единственным сельчанином Ларги, который не мечтал попасть в Италию.

- Нет ее, этой вашей Италии! - кричал он на сельских пьянках. - Кто-нибудь из вас ее видел?! А?! То-то же!

Единственным, кто мог возразить Лунгу, был священник Ларги, отец Паисий. Все доподлинно знали, что его супруга, матушка Елизавета, уехала в Италию еще в 1999 году, на те деньги, что батюшка заработал соборованиями, крестинами и отпеваниями. А поскольку местность возле Ларги была неплодородная, и крестьяне бедными, все знали, что свой хлеб батюшка ел не даром. Нет, вовсе не даром!

- Целыми днями я, как проклятый, то дождь вызываю, то молебны закатываю за мешок гороха, - горько жаловался Паисий супруге, когда та звонила из Болоньи, где утроилась горничной. - Еле на еду зарабатываю себе и детишкам. А ты хоть бы денег прислала!

Первые несколько месяцев матушка Елизавета и в самом деле присылала супругу с тремя детишками по триста евро. Потом перестала. Через год прислала пятьдесят евро. И замолчала на год. Отец Паисий совсем измаялся, и собрался было уже обращаться в Красный крест, или какую другую Организацию по Розыску Пропавших Матушек Села Ларги, да матушка Елизавета нашлась. Но как!

- Любимый, - говорила она в трубку, попыхивая папироской, - я совершенно определенно решила остаться здесь и связать свою судьбу с Адриано. Не ревнуй. Он настоящий мужчина, и человек с большой буквы. Извини, но в Ларгу и в Молдавию я не вернусь. В эту дыру?! После Италии?! Кстати, я стала совершенно свободной женщиной. И устроилась на работу. Вернее, Адриано меня устроил. Куда?

Оказалось, бывшая матушка Елизавета стала секретарем Центра Современного Искусства и Атеизма. Известив об этом бывшего супруга, она повесила трубку. Отец Паисий проплакал всю ночь, а под утро все-таки уснул, и ему приснилась Елизавета в мини-юбке. Она облизывала губы, и все подмигивала Паисию, и, вертя в руках папиросу, спрашивала: "Огоньку не найдется". Когда Паисий развел руками, Елизавета испарилась, молвив с укоризной на прощание:

- Сам то ты без огонька, а я, видишь, - баба с огоньком! Вот и оставайся сам в своей Ларге, олух царя небесного!

Проснулся Паисий разбитый и убежденный в том, что Италия все-таки существует. Ведь звонила же оттуда ему эта сука проклятая, дешевая проститутка, жирная корова, дура треклятая, змея подколодная, подлая изменница, его бывшая жена! А раз Италия есть, и Елизавета там, решил Паисий, то он просто обязан проклясть эту страну на очередной проповеди. Несомненно, Италия - средоточие порока!

- Страна, где живут порочные девки, - провозгласил он в церкви, - и их хахали, гнездо разврата, блудница Вавилонская! И я отлучаю от церкви всех, кто хочет в Италию!

Толпа, послушав проповедь, молча разошлась.

А отец Паисий весной стал собирать деньги и чемоданы для поездки в Италию.

ххх

Серафим проснулся от непонятного гула за околицей. Гудело не то, чтобы очень громко, но как-то регулярно, настойчиво и угрожающе. Лениво приоткрыв глаз, Серафим с тоской оглядел выбеленный потолок комнаты. Дом. Его дом в селе Ларга. Каких-то две недели назад казалось, что больше он здесь никогда не проснется. И вот… Вздохнув, Серафим вынул ноги из теплой, - им с женой ее подарили на свадьбу, - перины и решительно прижал их к жесткому красному коврику с петухами. Такими ковриками его жена, Марчика, до того, как сбежать в 1987 году с агитатором, читавшим лекции об атеизме, застелила буквально весь пол в доме. Уж больно нравился ей красный цвет. Посидев, и привыкнув ступнями к прохладе, Серафим отвлекся от тяжких мыслей и снова прислушался. Гул не пропадал. Звук был для села необычный. Но Серафим уже слышал нечто подобное, когда в Кишиневе проходил мимо республиканского стадиона.

- Серафим, сколько можно спать? - крикнул в открытое окно дед Тудор, живший по соседству бобылем. - Выходи на работу, бездельник ты этакий!

Серафим, деда Тудора любивший, - тот очень помог общением и советом в тяжкую пору ухода жены, - встал, откинул перину и вышел во двор. Похмельное солнце нетвердо пошатывалось по углам горизонта, высвечивая съежившуюся от холодов землю. Скорчилась, словно младенец в утробе матери, подумал Серафим. И сжал зубы. Ведь детей у них с Марчикой так и не было…

- Плевать, - нехотя проговорил он под осуждающим взглядом деда Тудора, - и на работу, и на то, что вчера лишнего принял. Плевать, и все тут. Я все равно в Италию уеду. А здесь пускай все горит синим пламенем! Пусть рушится это хозяйство.

Дед продолжал с осуждением глядеть на Серафима, а тот, ежась плечами, споласкивал лицо и тело промерзшей за ночь водой. Делать так его научил отец. Ставишь ведро с колодезной водой на ночь во дворе, и за ночь холод все микробы, всю гадость в ней убивает, да льдом стягивает, говорил батюшка. А то, что не замерзло, да на дно ведра не выпало, и есть - Живая вода. Умывайся такой, да полощи зубы, и пять раз по двадцать лет сносу им не будет. Пей ее, и в сердце твоем прорастут цветы, обливай ей тело, и оно зазеленеет и потянется вверх, словно рослый молодой тополь… Серафим встряхнулся, и сплюнул, вспомним гнилые зубы сорокалетнего отца, его согбенную спину и вечную самокрутку с ужасно дымливым молдавским табаком. Правда, папенька всегда говорил, что его убила тяжелая работа на земле. И поэтому, учил он сына:

- Никогда не отдавай себя земле весь до остатка. Думай о том, как выбраться отсюда.

Вот Серафим и придумал. В Италию, в Италию. В страну, где на улицах всегда чисто, где люди доброжелательны и улыбчивы, где не тяжкой работой можно получить в месяц столько, сколько в Молдавии за три года на земле денег не сделаешь, где земля ароматная, словно приправы для их макарон, где море солоноватое, теплое и жгучее, как пот женщины, на которой лежишь, где…

- Пускай рушится, говоришь?! - осуждающе же поджал губы дед Тудор. - Да оно, видно, послушалось тебя, твой хозяйство. Оно, видно, человечьим разумом смекает!

Серафим огляделся, и невольно улыбнулся. Хозяйство и вправду выглядело, как после набега турок. Забор вокруг дома давно уже стал похож на челюсть отца Серафима: колышки где торчали, а где нет. И стыдливые попытки хозяина прикрыть бреши в заборе кустами, столь действенные летом, зимой терпели полное фиаско: листва облетала, и забор выглядел еще жальче. За домом, с той стороны, где был черный вход, росли неухоженные яблони. Маленький свинарник на трех-четырех хрюшек давно уж пустовал. Иногда Серафим, приходя домой пьяным, и будучи не в состоянии попасть ключом в замок, ложился там, и похрапывал, греясь полуистлевшей соломой, в которую когда-то зарывались свиньи. Серафиму казалось, что солома хранит тепло свинских тел, как его пуховое одеяло до сих пор сохраняет жар ляжек его распутной жены, Марчики. Но из-за странной слабости и неги, охватывавших его тело всякий раз, стоило ему прижаться к этой перине, выкинуть ее Серафим не решился. Обычно еще во дворе было полно, по колено! грязи, и Серафим в плохую погоду расхаживал по камням, которые разбросал там и сям возле дома.

- Это его этот, как его…, - смеялся, кривя тонкие губы, старик Тудор, бывший куда умнее, чем пытался выглядеть, - молдавский Стоунхедж! А наш Серафим - егойный друид, растак его!

К счастью, сейчас земля не была раскисшей. Она замерзла и скрючилась, словно замерзший беспризорный ребенок на вокзале, и будто просила взять себя в руки и погреть дыханием.

- Земля работы просит! - буркнул от забора внимательный дед Тудор, и спросил. - Так собрался ты, наконец? Италия Италией, а без кочерыжек не видать нам тепла…

Серафим послушно закончил утренний туалет, набросил на себя клетчатую, как у ковбоя, рубашку, и пошел за велосипедом Тудора, бурча что-то на ходу.

- Спрягаю глаголы, - снова нехотя признался он, уловив удивленный взгляд старика, - а как же? Языковой практики нет, так хоть грамматику назубок выучу.

Дед, покачав головой, ничего не ответил, и стал нажимать на педали все сильнее. Гул послышался громче. Заинтересованные Тудор с Серафимом ускорили шаг и езду, и вышли, наконец, на край села. Здесь, за последним домом на небольшом, с пару квадратных километров, плато, они увидели двадцать сельчан… выстроившихся возле небольшой, но настоящей трибуны! На ней стоял приятель Серафима, Никита Ткач, и дирижировал. При каждом взмахе руки он что-то выкрикивал, после чего собравшиеся проговаривали хором несколько фраз. Причем, что было удивительно, - поскольку остатки сельской библиотеки сельчане пропали под снегом, ветрами, палящим солнцем и дождем еще лет десять назад, - каждый держал в руке по книжке! По целой, и новой на вид книжке! Было понятно, что творится какая-то непонятная чертовщина…

Серафим еле успел подхватить подмышки Тудора, буквально выпавшего из велосипеда, и мужчины, - старый и молодой, - застыли в изумлении. А рядом с ними лежал, скрючившись, как старая молдавская акация, велосипед, и колеса его крутились, пустым своим верчением напоминая серому небу гончарный круг…

- Камень, - кричал Никита Ткач, - это…

- Снаряд для игры, - ревел хор, поглядывая в книги, - весом 19,960 килограмма и диаметром 31 сантиметр!

- Внимание! - поднял руку Ткач. - Именно 31, а не тридцать, или, к примеру, двадцать девять! Будьте внимательны к мелочам, ясно?

- Ясно!!!

- Продолжаем, - орал Ткач. - Дом. Что есть дом?

- Дом есть круг диаметром 3,6 метра, в который ставятся камни, - дружно отлаяли собравшиеся.

- Энд? - вопрошал Никита с интонацией автора Апокалипсиса.

- Та часть игры, - скандировали слушатели, - в течение которой команды поочередно запускают 16 камней. Игра состоит из 10 эндов!

- Что есть скип? - каверзно вопрошал Никита, зажмурившись.

- Не что, а кто! - укоризненно и хором поправляли своего главу толпившиеся у трибуны сельчане. - Скип есть капитан команды, ведущий игру.

- А вице-скип? - задавал совсем уж легкий вопрос Никита. - Есть что?

- Не что, а кто! - опять укоризненно, и, конечно, хором ответствовали собравшиеся. - Это игрок, как правило, стоящий на другом конце дорожки, за домом, и помогающий скипу вести игру!

В раскрытые рты ничего не понимающих Серафима и деда Тудора залетели по два жаворонка, и, сплетя по гнезду, снесли там яйца. Оставив птенцов пищать, птицы улетели в остывающее поле за пропитанием. Колеса упавшего велосипеда все крутились. Никита Ткач, уловив боковым зрением сторонних наблюдателей, приосанился. Люди глядели на него с обожанием. Со стороны все это напоминало сборище первых христиан, слушающих своего пророка или апостола, и повторяющего за ним. Да это и были первые христиане. И Никита благовествовал им о граде божьем. Вернее, о способе туда попасть.

- Делаем перерыв для терминов, - кричал он, свесившись с трибуны, - и слушаем, что я скажу. Запомните, попасть в Италию через туристическую фирму, гиблое дело. На жуликов нарвемся, как в прошлый раз, и снова потратим огромные деньги! Которых, кстати, у нас нет. Так ведь?!

- Угу, - загудела одобрительно толпа.

- Значит, нам нужно сделать так, чтобы нас пропустили в Италию безо всяких денег. А кто путешествует без денег, но никто не чинит им препятствий? Кто?

- Бродяги! - выкрикнул сельский пастух Гицэ. - Бродяги и попрошайки!