Пособник

Надеюсь, вид у меня при этом достаточно изумленный.

— Так это правда? — уязвленно спрашивает он.

— Что?

— Что у тебя в службе безопасности или еще где завелся крот и сливает тебе какой-то вкусный компромат.

Я качаю головой.

— Нет, — говорю я ему.

На его лице разочарование.

— Кто тебе сказал такую глупость? — спрашиваю. — Фрэнк, что ли?

Брови у него ползут вверх, рот округляется, он шумно вбирает воздух.

— Извини, Камерон, но я не могу раскрывать свои источники.

Я страдальчески закатываю глаза, и мы снова поворачиваемся к подводной лодке.

Вдали раздаются радостные возгласы — это одна из лодок демонстрантов прорывается сквозь кордон военных, уворачивается от полицейских катеров и, как комар, пытающийся укусить слона, врезается в скошенную черную корму «Авангарда» и по инерции накатывается на палубу; ее тут же снова отгоняют за оцепление. Телевизионная команда успевает снять эту сцену. Я ухмыляюсь, радуясь за демонстрантов. Через некоторое время мимо нас, наполняя воздух гулом, проскальзывает высокий серый корпус патрульного корабля «Оркни», следующего за огромной субмариной.

— Оркни, — задумчиво говорит Гарнет. — Оркни…

Я почти слышу, как работают его мозги: он пытается найти эффектный ход, чтобы перекинуть мостик между прибытием «Авангарда» и главной завтрашней новостью (должны опубликовать доклад комиссии о жестоком обращении с детьми в Оркни[8]). Зная Гарнета, я не сомневаюсь, что связь моряков со скандалом почитай что установлена.

Я себе помалкиваю, а то еще воодушевится.

Он выбрасывает окурок. Возможно, неправильно истолковав этот жест, кто-то на корме «Оркни» машет нам. Иэн весело машет в ответ.

— Держите хер по ветру, ребятки! — выкрикивает он, но так, чтобы его никто, кроме меня, не услышал.

Он вполне доволен собой.

— Очень смешно, — говорю я, подходя к краю контейнера. — Как насчет кружечки пивка, когда эта бодяга кончится?

Я прыгаю на бочку из-под бензина, а потом — на землю.

— Уже уходишь? — говорит Иэн; затем добавляет: — Не. Фаслейнское начальство дает интервью,[9] а потом я сразу в контору.

— Я тоже заеду на базу, — говорю я ему. — Увидимся там.

И, повернувшись, иду через пустырь к своей машине.

— Так ты не хочешь подать нам руку помоши, хамская ты эдинбургская скотина! — кричит он.

Я на ходу вскидываю руку:

— Пока!

Минуту спустя, выехав из деревни курсом на горловину пролива и далекую военно-морскую базу, я миную субмарину. В ярком солнечном свете подводная лодка выглядит странно, угрожающе-прекрасно — этакая черноватая блестящая дыра среди земли и воды. Я покачиваю головой. Двенадцать миллиардов фунтов стерлингов за то, чтобы стереть с лица земли, возможно, уже пустые ракетные шахты, а заодно спалить дотла несколько десятков миллионов русских мужчин, женщин, детей… но они нам больше уже не враги, а значит, то, что и прежде дурно попахивало (и было принципиально, по замыслу, бесполезным), теперь вообще становится неприемлемым, еще более пустой тратой средств и сил.

Я останавливаю машину на подъеме за Гэрлоххедом и смотрю, как подводная лодка приближается к причалу. Рядом стоят еще несколько машин, и группки людей наблюдают за происходящим — приехали хотя бы посмотреть, на что уходят их денежки.

Я закуриваю сигарету и опускаю окно, чтобы весь этот вредный для здоровья дым выходил наружу. Глаза режет от усталости; я не спал почти всю ночь — работал над статьей и играл в «Деспота» на компьютере. Оглядываюсь — не смотрит ли кто — и лезу в карман куртки. Достаю оттуда мешочек со спидом.[10] Слюнявлю палец, макаю его в белый порошок и прилежно облизываю, улыбаясь и вздыхая, когда кончик языка начинает неметь. Убираю мешочек и продолжаю курить.

…Если, конечно, вы не рассматриваете систему «Трайдент» как геополитический инструмент экономики, как часть программы наращивания Западом военной мощи; это наращивание и подорвало коммунистический банк, вконец разорило советскую систему, которая утратила конкурентоспособность (а заодно привело к банкротству — всего лишь за два президентских срока — и США, превратив самого крупного на земле кредитора в самого крупного на земле должника, но за это время были выплачены немалые дивиденды, а что касается долга, то пусть о нем думают следующие поколения, нам же на них насрать).

Итак, после исчезновения коммунизма, когда угроза тотального и глобального уничтожения превратилась в пшик, а мы остались один на один с кучей других забот и когда призывно открылись эти соблазнительные восточные рынки, а старая этническая вражда, которую товарищи благополучно держали под спудом, катастрофически вспенилась… может быть, некоторая заслуга в случившемся принадлежит этому гигантскому черному слизняку, железному херу, готовому оттрахать этот долбаный город, эту долбаную страну, эту долбаную планету и входящему теперь во влагалище пролива.

Класс!

Я запускаю двигатель, снова чувствуя себя бодрым, умным и востребованным, даю просраться всем цилиндрам; я полон сил и кипучей энергии, меня обуревает невыносимая, сумасшедшая, настоящая гонзо-решимость добраться до этой чертовой базы ядерных подлодок и «осветить события», как сказал бы благословенный святой Хантер.[11]

Я на базе — миновав лагерь борцов за мир, где размахивают своими плакатами протестующие, миновав ограждение из металлической сетки, увенчанное спиралями колючей проволоки, и проехав через противотанковые ворота, предъявляю аккредитационную карточку, и мне указывают на здание, где проводятся брифинги и где можно, дожидаясь прочих представителей прессы, настучать часть репортажа на своем лэптопе. У офицеров, отвечающих на вопросы, свежий и подтянутый вид, они порядочны и вежливы и, можно подумать, искренне уверены, хотя и не без сожаления, что все еще делают важное и нужное дело.

Такое впечатление, что протестующие в лагере за оградой (на большинстве из них по нескольку грязных мешковатых джемперов и древние армейские куртки, у кого-то нечесаные патлы, у кого-то выбрита половина головы) уверены в том же самом.

Я еду в Эдинбург по шоссе М8, слушая «Gold Mother»,[12] а действие порошка быстро ослабевает, улетучивается, словно у двигателя падают обороты.

В отделе новостей «Каледониан» обстановка, как всегда, деловая, там тесно от столов и стеллажей, перегородок, книжных шкафов, мониторов, комнатных растений, бумажных стопок, распечаток, фотографий и папок. Я пробираюсь сквозь этот лабиринт, кивая своим коллегам, с кем-то здороваясь.

— Камерон, — говорит Фрэнк Соар, отрывая глаза от монитора.

Фрэнку пятьдесят, у него пышные седые волосы, умеренно румяные щечки и по-детски гладкая кожа лица — странное сочетание. Голос монотонный, а после обеда он обычно слегка шепелявит. Каждый раз, видя меня, он с удовольствием напоминает мне мое имя. Иногда по утрам это не лишнее.

— Да, — говорю я, усаживаюсь за свой стол и скашиваю глаза на желтые листочки с напоминаниями, украшающие край моего монитора.

Фрэнк высовывает голову и плечи с другой стороны монитора, недвусмысленно демонстрируя, что он по-прежнему полагает, будто цветные рубашки с белым воротником — это круто.

— Ну и как там новейший компонент нашей жизненно необходимой и абсолютно независимой политики сдерживания? — спрашивает он.

— Похоже, действует. По крайней мере, плавает, — говорю я ему, входя в систему.

Шариковой ручкой Фрэнк осторожно постукивает по верхней из желтых бумажек.

— Опять звонил твой крот, — говорит он. — Очередная погоня за химерами?

Я смотрю на бумажку: мистер Арчер перезвонит через час. Бросаю взгляд на свой хронометр: пожалуй, пора.

— Возможно, — соглашаюсь я.

Проверяю, есть ли в моем диктофоне чистая пленка; диктофон обитает рядом с телефоном и всегда готов зафиксировать любой потенциально важный разговор.

— А ты не подхалтуриваешь на стороне, а, Камерон? — говорит Фрэнк, насупив пушистые брови.

— Что? — переспрашиваю я, вешая пиджак на спинку стула.

— Может, ты работаешь на двух работах, а этот твой крот — просто предлог, чтобы смываться из конторы, а? — спрашивает Фрэнк, напуская на себя совершенно невинный вид.

И продолжает постукивать ручкой по моему монитору.

Я хватаю кончик ручки и легонько отталкиваю ее, показываю Фрэнку на его стол.

— Фрэнк, — говорю я ему, — с твоим воображением надо работать в «Сан».

Он презрительно фыркает и садится на место. Я быстренько просматриваю факсы и электронную почту, затем, нахмурившись, встаю и поверх монитора смотрю на Фрэнка, который сидит, уткнув тонкие пальцы в клавиатуру, и посмеивается чему-то на экране.

— Что ты сказал Иэну Гарнету об этом кроте?

— Слышь, — ехидно сообщает Фрэнк, — компьютер исправляет Йеты из Муккарта[13] на Йети из Муската. — Он ухмыляется мне, но потом его лицо становится серьезным. — Ты что-то сказал?

— Ты прекрасно слышал.

— Что-то про Иэна? — переспрашивает он. — Ты что, видел его там сегодня? Как он?

— Что ты говорил ему про этого крота? — Я отрываю записку от монитора и машу ею перед носом у Фрэнка.

Он делает невинное лицо.

— Мне что, уже и рта раскрыть нельзя? Понимаешь, я же не знал, — протестует он. — Разговаривали с ним на днях по телефону, может быть, что-то и вырвалось. Ужасно сожалею.

Я собираюсь что-то сказать в ответ, но в это время звонит городской телефон.

Фрэнк улыбается и картинно тычет в сторону аппарата все той же ручкой.

— Может, это твой мистер Арчер, — говорит он.

Я сажусь и поднимаю трубку. Связь ужасная.

— Мистер Колли?

Голос механический, звучит как синтезированный. Я не сомневаюсь, что это мистер Арчер, но вполне мог бы поверить, что говорю со Стивеном Хокингом.[14] Включаю диктофон, засовываю его наушник себе в ухо, а микрофонную гарнитуру цепляю к наушнику телефона.

— Слушаю, — говорю я. — Мистер Арчер?

— Да. У меня есть кое-что новенькое по нашему делу.

— Это хорошо, мистер Арчер, — говорю я ему. — А то я уже начал…

— Я не могу долго говорить — по вашему телефону, — продолжает механический голос. — Приходите на место, которое я назову.

Я хватаю блокнот и карандаш.

— Мистер Арчер, только давайте сейчас не…

— Лангхольм, Брунтшил-роуд. Телефонная будка. В обычное время.

— Мистер Арчер, это…

— Лангхольм, Брунтшил-роуд. Телефонная будка. В обычное время, — повторяет голос.

— Мистер Арч…

— Сегодня у меня есть для вас новое имя, мистер Колли, — говорит голос.

— Что?..

В трубке тишина. Я смотрю на телефон, начинаю отсоединять гарнитуру, а в это время из-за монитора появляется улыбающаяся физиономия Фрэнка. Он рассеянно тычет своей шариковой ручкой в мою клавиатуру.

— Наш друг? — спрашивает он.

Я вырываю листок и засовываю его в нагрудный карман рубашки.

— Ага, — отвечаю я, выключаю компьютер, беру диктофон и снова надеваю пиджак.

Фрэнк, видя мои сборы, улыбается во весь рот и постукивает по своим часам.

— Уже уходишь? Так быстро? Неплохо, Камерон, — говорит он. — Похоже, это новый рекорд.

— Скажи Эдди, что статью я перешлю по мейлу.

— На твой страх и риск, мальчик мой.

— Уж кто бы сомневался.

Я направляюсь к двери.

В мужском туалете я принимаю капельку моего волшебного лекарственного порошка, взбадривая тем самым сердечный клапан, кровоток и мозговые полушария, после чего выезжаю по шоссе № 205 в направлении Лангхольма, что у западной границы с Англией. По пути я дописываю в голове статью об «Авангарде»; сегодня воскресенье, и выехать из города можно без труда, но на сельских трассах полно никудышных водителей, главным образом это маленькие старички в буннетах,[15] напряженно вглядывающиеся в дорогу из-под баранки. Помню времена, когда они ездили на «маринах» или «аллегро», но теперь они, похоже, поголовно пересели на «эскорт-орионы», «Роверы-413» или «Вольво-340», оснащенные ограничителями скорости, — чтобы тридцать девять с половиной миль в час, и не больше.

Я застреваю в потоке машин и после пары рискованных обгонов (мне мигают фарами), вызванных исключительно амфетаминовым драйвом, решаю сбросить газ, прекратить кричать на людей, покориться своей участи и наслаждаться пейзажем.

В косых лучах вечернего солнца деревья и холмы кажутся четкими и живыми, склоны и стволы залиты желто-оранжевым светом или стоят в собственной тени. Саунд-треком — Crowded House.[16] Пяти еще нет, а небеса лиловеют, и фары встречных машин больно бьют мне в глаза; недобрал я на прошлой подзарядке, ох недобрал. При первой же возможности, после Хоуика, останавливаюсь у обочины, чтобы скоренько подзарядиться верным снадобьем.

Лангхольм — тихий городишко возле самой границы. Карты у меня с собой нет, но на поиски Брунтшил-роуд уходит всего пять минут. Я нахожу телефонную будку в конце дороги и припарковываю машину напротив.

Всего в паре минут ходьбы — отель; время пропустить стаканчик.

Бар при отеле — жуткая развалюха, без хирургической операции, которую пивовары зовут реконструкцией, здесь не обойтись. Народу не много, и самого разношерстного.