Помоги проекту - поделись книгой:
— Во всяком случае, я в этом не сомневаюсь.
Должно быть, этот разговор продолжился и в «Сестерс-Мейн-стрит кафе», потому что члены совета наконец стали нас замечать. Их отношение постепенно менялось. Сначала они перестали посмеиваться надо мной, а потом стали прислушиваться.
— Вики, — сказал наконец городской совет, — возможно, библиотека в самом деле нуждается в переменах. Сейчас, как вы знаете, финансовые сложности и денег у нас нет, но, если вы создадите какой-нибудь фонд, мы окажем вам поддержку.
Должна признать, это было немного — но максимум того, что библиотека получила от города за долгие, долгие годы.
Глава 8
Лучшие друзья Дьюи
Шепоток, который в 1988 году был слышен в городском совете, не принадлежал мне. Это раздавались голоса людей, которых обычно никогда не было слышно: городских старожилов, матерей и детей. Кое-кто из попечителей стал заходить в библиотеку посмотреть книги, почитать газеты, полистать журналы. Другие их коллеги постоянно посещали библиотеку. Им нравилось проводить тут время; они отдыхали и набирались сил. Каждый месяц их становилось все больше. Дьюи уже не был новинкой; он стал постоянной принадлежностью общины. Люди приходили в библиотеку, чтобы увидеться с ним.
Дьюи отнюдь не принадлежал к числу тех животных, которые ко всем ластятся. Он вовсе не кидался ко всякому, кто показывался в дверях. Он просто располагался недалеко от входных дверей, и каждый, кто хотел, мог пообщаться с ним; в противном случае они обходили его и шли своим путем. В этом была тонкая разница между собаками и кошками, особенно такими, как Дьюи: кошка может нуждаться в вас, но она никогда не станет навязываться.
Если приходили постоянные посетители и Дьюи не встречал их, они обычно отправлялись по библиотеке в поисках его. Сначала они осматривали пол, предполагая, что Дьюи затаился где-то в уголке. Затем пробегали взглядом по верху книжных полок.
— Вот ты где, Дьюи? А я тебя и не заметил, — говорили они, протягивая руку, чтобы погладить его.
Дьюи вежливо подставлял им голову, но не следовал за ними. У посетителей всегда был разочарованный вид.
Но как только они забывали о нем, Дьюи прыгал им на колени. Вот тогда я видела, как человек расплывался в улыбке. И не потому, что Дьюи десять или пятнадцать минут сидел с ними, а потому, что уделял им особое внимание. К концу первого года десятки посетителей говорили мне: «Я знаю, что Дьюи всех любит, но у меня с ним особые отношения».
Я улыбалась и кивала: «Совершенно верно, Джуди», полагая при этом, что и с ней, и со всеми, кто приходит в библиотеку, у него одинаковые отношения.
Конечно, если Джуди Джонсон (или Марси Макки, или Пэт Джонс, или любой другой из поклонников Дьюи) слишком долго искала его, она, конечно, испытывала разочарование. Много раз я вела эти разговоры, только чтобы увидеть, как полчаса спустя на лице моей собеседницы, покидающей библиотеку, расцветала улыбка, когда она видела Дьюи, сидящего на коленях у кого-то другого.
— Ох, Дьюи, — укоряла она, — а я-то думала, что ты дружишь только со мной.
Она смотрела на кота несколько секунд, но Дьюи не глядел в ее сторону. Тогда она и улыбалась. Я понимала, о чем думает Джуди: «Это его работа. Но все равно он любит меня больше всех».
У нас бывали и дети. Если вы хотели понять роль Дьюи в жизни Спенсера, вам стоило лишь посмотреть на этих детей: улыбки, когда они входили в библиотеку, радость, с которой они искали и звали его, и восторг, когда обнаруживали любимца. Сопровождавшие их мамы тоже улыбались.
Я знаю семьи, в которых росли дети-инвалиды, и для многих из них времена были нелегкими. Родители никогда не обсуждали эти проблемы со мной или с кем-то из моих коллег. Наверное, они не вели таких разговоров даже с ближайшими друзьями. Мы здесь были не для этого, мы предпочитали никого не нагружать своими личными обстоятельствами, будь они хорошими, плохими или никакими. Но вы все понимали. Один мальчик носил старую куртку еще с прошлой зимы. Его мать перестала пользоваться косметикой и носить украшения. Мальчик любил Дьюи, он относился к нему как к настоящему другу, и его мать постоянно улыбалась, когда видела их вместе. Примерно в октябре мальчик и его мать перестали ходить в библиотеку. Их семья, как я выяснила, уехала.
Это был не единственный мальчик, который этой осенью носил старую куртку, и, конечно, он был не единственным, кто любил Дьюи. Все они хотели, даже добивались его внимания, настолько, что могли прилично вести себя во время «часа истории», если с ними был Дьюи. Утро каждого вторника, перешептывание ребят в Круглой комнате, где проходили занятия, внезапно прерывалось криком: «Дьюи пришел!» И все сломя голову одновременно кидались погладить Дьюи.
— Если вы не успокоитесь, — говорила им наш детский библиотекарь Мэри Уолк, — Дьюи придется уйти.
Пока дети занимали свои места, в комнате воцарялась тишина, и они старались сдерживать возбуждение. Когда все наконец более или менее успокаивались, Дьюи начинал ходить между ними; он касался ноги каждого из детей, заставляя их хихикать. Дети хватали его и шептали: «Посиди со мной, Дьюи. Посиди со мной».
— Дети, не заставляйте меня снова предупреждать вас! — строго предупреждала Мэри.
— Да, Мэри. — Дети всегда звали ее по имени. Она никогда не могла привыкнуть к «мисс Уолк».
Дьюи, понимая, что лимит прогулки исчерпан, переставал бродить и сворачивался на коленях у какого-нибудь счастливчика. Он никому не позволял хватать его и втаскивать к себе на колени; он сам
Стоило Дьюи выбрать чьи-то колени, он обычно весь час сидел совершенно бесшумно, пока не начинался какой-нибудь фильм. Тогда он вспрыгивал на стол, ложился, поджимал под себя лапы и внимательно смотрел на экран. Когда содержание ему не нравилось, он начинал скучать и спрыгивал со стола. И прежде чем дети успевали спросить «А где Дьюи?» — он исчезал.
Был только один ребенок, которому Дьюи никогда не мог отказать. Этой девочке было всего четыре годика, когда появился Дьюи, и она каждую неделю приходила в библиотеку в сопровождении матери и старшего брата. Ее брат любил Дьюи. Девочка же боязливо жалась, старалась отойти назад как можно дальше. Ее мать в конце концов призналась мне, что девочка боится всех четвероногих животных, особенно кошек и собак.
Какая возможность! Я знала, что Дьюи может сделать для этой девочки то, что он делал для других детей с аллергией на кошек, и те в конечном счете обзаводились кошками, с которыми проводили время. Я предложила, не торопясь и осторожно, познакомить ее с Дьюи: сначала пусть она посмотрит на него через окно, а потом мы устроим им встречу.
— Это идеальная работа для нашего доброго и ласкового Дьюи, — сказала я ее матери. Я была полна энтузиазма, даже нашла для девочки самые лучшие книги, чтобы преодолеть ее страх.
Но женщина не хотела идти по этому пути, и я согласилась с ней. Когда девочка входила в двери и здоровалась, мы запирали Дьюи в моем кабинете. Дьюи терпеть не мог сидеть запертым, особенно когда в библиотеке были читатели.
Сама я ненавидела и необходимость запирать его, и отсутствие возможности дать Дьюи шанс украсить жизнь этой маленькой девочки, но что я могла сделать? «Не переживай, Вики, — говорила я себе. — Все придет».
Про себя я планировала устроить скромное празднование первого дня рождения Дьюи: пирожное из кошачьего корма для Дьюи и угощение для посетителей. Мы не знали точно день его появления на свет, но доктор Эстерли прикинул, что, когда мы нашли его, ему было восемь недель от роду, так что мы отсчитали время назад и остановились на 18 ноября. Ведь мы нашли Дьюи 18 января, в счастливый для него день.
За неделю до праздника мы разослали открытки с приглашениями. Через несколько дней их уже было более сотни. В следующий «час истории» дети рисовали картинки с пирожными к дню рождения. За четыре дня до праздника мы развесили рисунки в зале. Затем эту историю рассказала газета, и мы стали получать поздравительные открытки по почте. Я не могла поверить — люди по почте посылали поздравления коту!
Во время праздника дети плясали и прыгали от радости. Иной кот, без сомнения, перепугался бы, но Дьюи воспринимал все с привычным для него спокойствием. Вместо того чтобы крутиться среди детей, он не спускал глаз с подарков: пирожное в виде мышки, покрытое толстым слоем жирного йогурта, который сделала Джин Холлис Кларк. (Диетические продукты Дьюи терпеть не мог.) Пока дети смеялись и прыгали, я смотрела на взрослых, стоящих за их спинами. Они сами улыбались, как дети. И снова я поняла, насколько необычен Дьюи. Мало какой кот мог обзавестись таким количеством поклонников. Я поняла кое-что еще: Дьюи производил сильное впечатление на людей; его принимали как члена общины, и, хотя я проводила с ним весь день, никогда не понимала, какие отношения у него складывались с людьми, которые его гладили. Дьюи не играл роль чьего-то фаворита; он в равной мере любил всех.
Впрочем, я не совсем верно выразилась. Кое с кем у Дьюи были особые отношения, и я всегда помнила, как он относился к Кристел. Десятилетиями в библиотеке проводился специальный час занятий для школьников младших и средних классов со специальным обучением. До появления Дьюи дети очень плохо вели себя. За всю неделю для них это было единственной вылазкой на свободу, и они приходили в крайнее возбуждение: орали, вопили и прыгали. Но им дали знать, и они поняли: если будут слишком шумными и непослушными, Дьюи уйдет. И ребятишки старались изо всех сил, чтобы Дьюи оставался с ними; через несколько месяцев они стали вести себя очень спокойно, и трудно было поверить, что это та же группа детей.
Дети не могли как следует приласкать Дьюи, потому что многие были инвалидами. Дьюи не обращал на это внимания. Как только они успокаивались, Дьюи этот час проводил с ними. Он прохаживался по комнате и терся об их ноги. Он вспрыгивал им на колени. Дети бывали настолько заняты им, что больше ничего не замечали. Читай мы им телефонную книгу, они бы этого даже не заметили.
Кристел, едва ли не самая больная девочка в группе, была красивым ребенком примерно одиннадцати лет, но не говорила и почти не владела руками и ногами. У нее была инвалидная коляска, спереди у которой имелся деревянный пюпитр. Когда она появлялась в библиотеке, голова у нее была обычно опущена и она смотрела на этот пюпитр. Учительница снимала с нее пальто или расстегивала курточку, она не шевелилась, словно ее здесь не было.
Дьюи сразу же обратил внимание на Кристел, но контакта между ними не установилось. Похоже, он ее не интересовал, а вокруг было много детей, которые отчаянно добивались его внимания. Затем как-то на неделе Дьюи вспрыгнул на пюпитр коляски Кристел. Девочка вскрикнула. Она годами посещала библиотеку, и я даже не догадывалась, что она владеет голосом. Этот вскрик был первым звуком, который я услышала от нее.
Дьюи стал посещать Кристел постоянно. И каждый раз, как он вспрыгивал к ней на пюпитр, Кристел вскрикивала от удовольствия. У нее был высокий и звонкий голос, но он никогда не пугал Дьюи. Кот понимал, что означает ее реакция. Он воспринимал ее радость или, может быть, видел, как менялось выражение ее лица. Едва завидев Дьюи, Кристел светилась от радости. Раньше глаза у нее всегда были безжизненными, а теперь они сияли.
Вскоре ей стало недостаточно просто видеть Дьюи перед собой на пюпитре. Едва только учительница ввезла ее в библиотеку, Кристел оживилась, а увидев Дьюи, который ждал ее у входных дверей, тут же стала произносить какие-то звуки. Обычно голос у нее был высоким, но сейчас он звучал более низко и глубоко. Я была убеждена, что она разговаривает с Дьюи. Должно быть, он тоже так решил, потому что, только услышав ее, оказался с ней рядом. Как только ее коляска остановилась, он вспрыгнул на пюпитр, и Кристел просияла от счастья. Она стала что-то напевать, и вы не можете представить, какой большой и радостной стала ее улыбка. Кристел улыбалась лучше всех в мире.
Обычно учительница Кристел брала ее руку и помогала гладить Дьюи. Эти прикосновения, когда она чувствовала его шерстку под своими пальцами, всегда вызывали громкие радостные звуки. Клянусь, как-то она подняла глаза, и мы встретились с ней взглядами. Она была переполнена радостью и хотела с кем-то поделиться ею — девочка, которая годами не отрывала глаз от пола. Как-то я взяла Дьюи с пюпитра Кристел и устроила его у нее под курточкой. Она даже не вскрикнула, просто изумленно на него смотрела. И была так счастлива! Дьюи тоже был счастлив. Перед ним была грудь, к которой он мог прильнуть, там было тепло, и он находился рядом с тем, кого любил. Он не пытался вылезти из-под курточки. Он оставался с Кристел минут двадцать, может, больше. Остальные дети разглядывали книги. Дьюи и Кристел вместе сидели перед столом. Автобус уже ждал у библиотеки, и все остальные дети расселись в нем, но Дьюи и Кристел продолжали сидеть там, где мы их оставили. Они были вместе и рядом. Улыбка девочки в этот момент стоила всех сокровищ мира.
Я не могла представить себе, как живет Кристел. Я не знала, что она чувствует, попадая в мир, или что она делает. Но я знаю, что, когда она оказывалась в нашей библиотеке и рядом находился Дьюи, она была счастлива. И я думаю, она ощущала такое счастье, которое мало кто из нас испытал. Это знал Дьюи. Он хотел, чтобы она испытывала такое счастье, и любил ее за это. Не это ли качество должен нести в себе каждый кот или человек?
Глава 9
Дьюи и Джоди
Отношения между Кристел и Дьюи были важны не только потому, что он изменил ее жизнь, но и потому, что они характеризовали самого Дьюи, то воздействие, которое он оказывал на людей. Его любовь к ним. Его понимание. Его беспредельную заботу. Взять одного человека, которого я обязательно упоминаю, когда в тысячный раз рассказываю эту историю, — и вы начнете понимать, как много Дьюи значил для Спенсера. Это был не всякий человек, но каждый день он был другим — и каждому из них Дьюи по очереди отдавал свое сердце. И одним из этих людей, очень близких мне, была моя дочь Джоди.
Я мать-одиночка, и поэтому, когда Джоди была маленькой, мы с ней не разлучались. Мы вместе выгуливали нашего Бренди, помесь пуделя с кокером. Мы ходили в торговый центр поглазеть на витрины. Мы с ней вдвоем устраивали полуночные вечеринки в гостиной. Когда по телевизору шел фильм, который мы хотели посмотреть, у нас был пикник на полу. «Волшебник страны Оз» — под радугой, когда все в цвету и вы можете делать все, что всегда хотели, если только знаете, как добиться этого, — шел раз в год и был нашим любимым фильмом. Когда Джоди исполнилось девять лет, мы каждый день, если только позволяла погода, уходили в ближайшие лесные заросли. Наконец, раз в неделю мы карабкались на вершину известняковой скалы и сидели, глядя на реку и болтая, — мать и дочь.
В те дни мы жили в Манкато в Миннесоте, но немало времени проводили в доме моих родителей в Хартли, Айова. По два часа там, где кукурузные поля Миннесоты переходили в поля Айовы, мы гуляли и пели старые, 1970-х годов, песни Джони Денвера и Барри Манилоу. И мы всегда играли в нашу особую игру. Я спрашивала: «Кто самый большой мужчина, которого ты знаешь?» Джоди отвечала, а потом спрашивала меня: «Какую ты знаешь самую сильную женщину?»
Мы задавали друг другу вопросы, пока, наконец, у меня не оставался только один, который меня так и подмывало задать: «Кто самая умная женщина, которую ты знаешь?»
Джоди всегда отвечала: «Ты, мамочка». Она даже не представляла, как я ждала этих ее слов.
Затем Джоди минуло десять лет, и она перестала отвечать на вопросы. Поведение ее стало типичным для девочек в этом возрасте, но я все равно испытывала разочарование.
В тринадцать, когда мы переехали в Спенсер, она перестала целовать меня на ночь.
— Я уже слишком взрослая для этого, мама, — сказала она.
— Я понимаю, — ответила я ей. — Ты уже взрослая девочка. — Но сердце у меня разрывалось.
Я вышла из гостиной нашего бунгало с двумя спальнями, площадью тысяча двести квадратных футов. Оно было всего в миле от библиотеки. Половину Спенсера отделяло от библиотеки такое же расстояние. Я посмотрела из окна на тихие аккуратные домики с их красивыми газонами. Как и остальные дороги в Айове, большинство улиц в Спенсере были совершенно прямыми. Почему жизнь не может быть такой?
Подобралась Бренди и ткнулась носом мне в руку. Бренди была со мной, еще когда я носила Джоди, и прекрасно понимала свой возраст. Порой она впадала в летаргию, и в первый раз с ней случилась неприятность на полу. Бедная Бренди. Я держалась сколько могла, но наконец отвела ее на осмотр к доктору Эверли, который диагностировал далеко зашедшую стадию почечной недостаточности.
— Ей уже четырнадцать лет. Этого следовало ожидать.
— Что же нам делать?
— Я могу полечить ее, Вики, но надежды на выздоровление не остается.
Я посмотрела на бедную измученную собаку. Она всегда была рядом со мной, она отдавала мне всю себя. Я положила ее голову себе на руки и почесала за ушами. «Многого обещать не стану, девочка, но сделаю все, что смогу».
Спустя несколько недель, заполненных пилюлями, я сидела в гостиной с Бренди на коленях и вдруг почувствовала какое-то тепло. Затем поняла, что это влага. Бренди описала меня. Она была не просто смущена — она испытывала настоящее страдание.
— Пришло время, — сказал доктор Эстерли.
Я не сказала Джоди, по крайней мере не все. Отчасти чтобы оберечь ее. Но и потому, что сама не хотела ни о чем знать. Мне казалось, что Бренди была со мной всю жизнь. Я любила ее, я нуждалась в ней. Я не могла заставить себя пойти на это…
Я позвонила своей сестре Вал и ее мужу Дону:
— Пожалуйста, подъезжайте к моему дому и возьмите ее. Не говорите мне, когда вы будете, просто сделайте это.
Несколько дней спустя я зашла домой на ленч, и Бренди меня не встретила. Я поняла, что это значит. Ее больше нет. Я позвонила Вал, попросила ее встретить Джоди из школы и привезти к себе к обеду. Мне было нужно время, чтобы успокоиться. За обедом Джоди поняла — что-то не в порядке. Вал не могла больше молчать и сказала, что Бренди усыпили.
Я сделала так много ошибок в этом деле. Я пыталась лечить заболевание Бренди. Я оставила ее умирать на руках моего зятя. Я не была честна с Джоди. И я поручила сестре сказать моей дочери о смерти собаки, которую она любила. Но самую большую ошибку я сделала, когда Джоди пришла домой. Я не плакала. Я не проявила никаких эмоций. Я сказала себе, что ради нее я должна быть сильной. Я не хотела, чтобы она видела, как я страдаю. Но когда на следующий день Джоди пошла в школу, я сломалась. Я так рыдала, что мне стало дурно. Я была в таком состоянии, что показалась на работе лишь днем. Но Джоди этого не видела. Для ее тринадцатилетнего ума я была женщиной, которая убила ее собаку и совсем не переживала.
Смерть Бренди стала поворотным пунктом в наших отношениях. Хотя скорее она стала признаком появления провала между нами, который все расширялся. Джоди уже не была маленьким ребенком, но какая-то часть меня продолжала относиться к ней именно так. В то же время она не была и взрослой, но считала, что уже выросла и больше не нуждается во мне. Я в первый раз почувствовала расстояние между нами. Смерть Бренди еще больше разделила нас.
Ко времени появления Дьюи Джоди было шестнадцать, и, как многие матери девочек такого возраста, я чувствовала: мы ведем разную жизнь. Во многом это было результатом моих ошибок. Я очень много работала, планируя перестройку библиотеки, которую наконец продавила через городской совет, и у меня оставалось совсем мало времени для дома. Но тут была и ее ошибка. Джоди проводила много времени вне дома со своими подругами или запиралась в своей комнате. Почти всю неделю мы общались только за обедом. И даже тогда у нас находилось мало тем для разговора.
Во всяком случае, до Дьюи. Когда он появился, я смогла рассказывать Джоди кое-что из того, что она хотела услышать. Я рассказывала ей, что он делает, кто приходит повидаться с ним, с кем он играет, что местная газета или радио сообщали о нем. Мои коллеги по очереди приходили кормить Дьюи в воскресенье. Хотя я никогда не могла вытащить Джоди из постели ради этих воскресных визитов, мы часто заглядывали в библиотеку в воскресенье вечером, когда возвращались после обеда у мамы и папы.
Вы не можете себе представить, в какой восторг приходил Дьюи, когда Джоди показывалась в дверях библиотеки. Он прыгал и кувыркался. Он буквально взлетал на книжные полки, чтобы произвести на нее впечатление. Пока я уединялась в задней комнате, чтобы почистить его поддон и наполнить едой кормушку, Дьюи и Джоди играли. Она была не просто человеком, который проводил с ним время. Дьюи буквально сходил с ума от Джоди.
Я рассказывала, что Дьюи никогда ни за кем не бегал, таков стиль его поведения — сохранять дистанцию, по крайней мере какое-то время. Но это не имело отношения к Джоди. Дьюи бегал за ней, как собачка. Она была единственным человеком в мире, любви которого он хотел добиться. Даже когда Джоди заходила в библиотеку позаниматься, Дьюи со всех ног мчался к ней. Его не волновало, кто на него смотрит, рядом с этой девочкой он терял всякую гордость. Стоило ей присесть, как Дьюи оказывался у нее на коленях.
По выходным и праздникам, когда библиотека несколько дней бывала закрыта, я брала Дьюи домой. Ему не нравилось ездить в машине — ему всегда казалось, что мы едем к доктору Эстерли, так что первые пару минут он проводил на полу у заднего сиденья, — но, как только чувствовал, что мы поворачиваем с Гранд-авеню на Одиннадцатую улицу, он вскакивал и смотрел в окно. Стоило мне открыть двери, как он пулей влетал в мой дом, чтобы обстоятельно все обнюхать. Затем бежал в подвальный этаж. Он жил в одномерном мире библиотеки, так что не мог нарадоваться лестницам.
Выразив свое восхищение лестницами, Дьюи часто усаживался рядом со мной на диване. Хотя столь же часто он залезал на спинку дивана и смотрел в окно. Он ждал Джоди. Когда она приходила, Дьюи сразу же соскакивал и бежал к дверям. Стоило ей открыть двери, Дьюи превращался в настоящую липучку. Он не отходил от Джоди. Едва не спотыкаясь, путался у нее в ногах — так он был рад. Когда Джоди принимала душ, он сидел в ванной, глядя на занавеску. Если она прикрывала двери, он ждал снаружи. Когда душ смолкал, но она выходила недостаточно быстро, он буквально рыдал. Как только она садилась, он оказывался у нее на коленях. Не имело значения, была ли она за обеденным столом или в туалете. Он вспрыгивал на нее, тыкался ей в живот и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал.
В комнате Джоди был невообразимый беспорядок. Что же касается ее внешности, девочка была просто безупречна. Ни одного волоска, выбившегося из прически, нигде ни пятнышка. Представьте себе: она гладила свои носки. Так кто мог поверить, что ее комната походила на лежбище троллей. Только подросток может жить в комнате, где не видно пола или невозможно закрыть дверь туалета, где пыльные пластинки или стаканы неделями погребены под грудами грязной одежды. Я отказывалась и приводить ее в порядок, и ворчать на нее из-за этого. Типичные отношения матери с дочерью. Легко говорить об этом, когда все позади, но не тогда, когда ты живешь с этим.
Но для Дьюи все было легче легкого. Замусоренная комната? Ворчливая мама? Чего ради ему волноваться?
Порой перед тем, как удалиться к себе, Джоди звала меня в свою комнату. Заходя, я видела Дьюи, сторожащего подушку Джоди, как горшок с золотом. Я смотрела на него несколько секунд, а потом мы обе разражались смехом. Среди своих друзей Джоди дурачилась и веселилась, но все годы учения в старших классах была очень серьезна со мной. Дьюи оказывался единственным существом, который делал наши отношения легкомысленными и веселыми. Когда Дьюи был рядом, мы вместе смеялись, почти как в детские годы Джоди.
Мы с Джоди были не единственными, кому Дьюи помогал. Средняя школа Спенсера располагалась через дорогу от библиотеки, и примерно пятьдесят учеников регулярно оставались у нас после школы. В те дни, когда они ураганом врывались к нам, Дьюи избегал их, особенно самых шумных, но обычно смешивался с ними. У него было много друзей среди учеников — и мальчиков, и девочек. Они ласкали его и играли с ним, например высыпая карандаши на стол и глядя, как он изумляется, когда они исчезают. Одна девочка высовывала ручку из рукава рубашки. Дьюи залез туда и, решив, что ему нравится это теплое и темное место, задремал.
Большинство ребят оставалось и после пяти, когда их родители возвращались с работы. Некоторые задерживались у нас и до восьми. Спенсеру были не чужды общие проблемы — алкоголизм, пренебрежение своими обязанностями, грубость, — но наши постоянные посетители были детьми «синеворотничковых» родителей. Те любили своих детей, но им приходилось работать сверхурочно, чтобы сводить концы с концами.
Эти родители, которые заскакивали к нам буквально на минутку, редко находили время приласкать Дьюи. Они работали дни напролет, и, прежде чем идти спать, им еще надо было приготовить еду и прибрать в доме. Но их дети часами возились с Дьюи; он веселил их и дарил любовью. Я никогда не представляла, как много это значит и как глубоки эти узы, пока не увидела, как мать одного из наших мальчишек, нагнувшись, шепнула: «Спасибо тебе, Дьюи» — и нежно погладила его по голове.
Я догадалась, она благодарит его за то, что он проводит время с ее сыном, которое в противном случае могло быть для него одиноким и тоскливым времяпровождением.
Встав, она обняла сына. И когда они выходили из дверей, я услышала, как она спросила сына: «Как сегодня Дьюи?» И внезапно четко поняла, что она чувствовала. Дьюи помогал пережить тяжелые времена, он символизировал ее путь обратно, к тому, что она оставила за собой. Я никогда не считала этого мальчика близким приятелем Дьюи — он проводил большую часть времени дурачась с друзьями или занимаясь компьютерными играми, — но Дьюи явно оказывал влияние на его жизнь и за стенами библиотеки. И на жизнь не только этого мальчика. Чем больше я смотрела, тем яснее убеждалась, что огонек, который согрел мои отношения с Джоди, теплился и в других семьях. Как и я, родители по всему Спенсеру проводили свой час в день, разговаривая со своими подростками о Дьюи.
Мои коллеги ничего не понимали. Они постоянно видели Джоди и Дьюи вместе и думали, что я обижена более крепкой привязанностью к кому-то, а не ко мне. Когда Джоди уходила, кто-то говорил: «Голос у нее точно как у тебя. Поэтому он так любит ее».
Но я совершенно не ревновала. У нас с Дьюи были сложные взаимоотношения, которые в дополнение ко всему приятному включали купание, расчесывание, визиты к ветеринару и другие малорадостные испытания. А вот отношения Дьюи с Джоди были чистыми и ничем не омраченными. Они весело и хорошо проводили время. Я видела, что Дьюи понимает, насколько Джоди важна для меня, поэтому она была важна и для него. Я могла даже предположить, что Дьюи понимает важность тех минут, которые мы проводили втроем, сознавал, как мне не хватает возможности посмеяться вместе с дочерью, и был счастлив заполнять тот провал, который разделял нас, и служить мостиком между нами.
Но я не думала, что дело только в этом. Дьюи любил Джоди за то, что она была Джоди — теплая, дружелюбная, восхитительная Джоди. А я любила его за то, что он любит мою дочь.
Глава 10
Долгий путь из дома
В Хартли, Айова, куда моя семья переехала, когда мне было четырнадцать лет, я была прямой и непреклонной, лучшей студенткой на библиотечном отделении и считалась второй по интеллекту в моей группе, после Карен Уоттс. Вики Джипсон получала высшие оценки по всем предметам, не считая машинописи, по которой зарабатывала «С». Но это не навредило моей репутации. Как-то вечером я поехала с родителями на танцы в Санборн, маленький городок в девяти милях от Хартли. Когда в одиннадцать танцы кончились, мы зашли в ресторан по соседству, где я тут же почему-то потеряла сознание. Папа вынес меня на свежий воздух, и я пришла в себя. На следующее утро в половине девятого позвонил мой дедушка и сказал: «Черт побери, что у вас там происходит? Я слышал, что прошлым вечером Вики напилась в Санборне». Эта история не давала покоя, как больной зуб, но и она не испортила мою репутацию даже в таком городке, как Хартли.
Надо сказать, что мой старший брат считался одним из самых одаренных ребят в последних классах школы в Хартли. Все называли его профессором. Дэвид окончил школу на год раньше меня и поступил в колледж в ста милях от нас в Манкато, Миннесота. Я прикинула, что последую за ним. Когда я изложила эти планы своему преподавателю-наставнику, он сказал: «Тебе не стоит беспокоиться из-за колледжа. Ты выйдешь замуж, родишь детей, и пусть муж заботится о тебе». Вот это шок. Но в сельской Айове в 1966 году никакого иного совета получить я не могла.
Окончив школу, я обручилась с мальчиком, с которым тогда встречалась. Мы гуляли с ним два года, и он меня обожал. Но я хотела уехать из маленького городка Айовы, где жизнь каждого словно под микроскопом, я хотела расстаться с собой прежней. Так что я разорвала обручение, что оказалось самым трудным из всего, что мне приходилось делать, и поехала в Манкато к моей лучшей подруге Шарон.
Пока Дэвид занимался в колледже на другом конце города, мы с Шарон работали в упаковочной компании Манкато. Она упаковывала такие товары, как пульверизаторы, жидкость для мытья посуды и суп из стручков бамии, который пользовался спросом в том сезоне. Я занималась главным образом емкостями «Сажай и выращивай», банками с удобрениями, в которых под крышкой были рассыпаны семена. Моя задача заключалась в том, чтобы снимать эти банки с ленты конвейера, закрывать пластиковой крышкой, укладывать в картонный рукав и помещать в коробку. Мы с Шарон работали бок о бок и постоянно распевали дурашливые стишки о «Сажай и выращивай» на мотивы популярных песен, заставляя смеяться всех соседей по конвейеру. Через три года мне уже доверили укладку в машину пустых пластмассовых емкостей. Тут я работала в одиночестве, так что перестала распевать, но в конце концов меня стало воротить от этой земли с удобрениями.
Мы с Шарон жили в соответствии с той рутиной, которая свойственна работе на конвейере. Заканчивали работу, ехали на автобусе до нашей квартиры, быстро перекусывали и затем бежали в танцклуб. Если я не танцевала, то проводила время с Дэвидом и его друзьями. Дэвид был для меня больше чем просто братом — он был моим лучшим другом. Если я оставалась дома, что бывало довольно редко, то ставила пластинки и танцевала, одна в своей спальне. Я просто должна была танцевать. Я обожала танцы.
С Уэлли Майроном я познакомилась в танцклубе, но он был не похож на других ребят, с которыми я встречалась. Умом и начитанностью он сразу произвел на меня впечатление. Он был личностью! И всегда улыбался, и все, кто был в его окружении, тоже улыбались. Он был из числа тех, кто может зайти в угловой магазин за молоком и два часа проболтать с продавцом. Уэлли мог говорить с кем угодно и о чем угодно. В нем совершенно отсутствовала неприязненность. Я это увидела в тот первый день знакомства. Уэлли был совершенно не способен сознательно оскорбить кого-то.
Мы встречались полтора года, прежде чем поженились в июле 1970-го. Мне было двадцать два, и я сразу же забеременела. Беременность проходила тяжело, с тошнотой по утрам, днем и по ночам. Вечера после работы Уэлли проводил со своими друзьями, обычно гоняя на мотоциклах, но к половине восьмого всегда был дома. Он хотел побыть в обществе жены, но ему приходилось принимать недомогание жены, связанное с близким появлением ребенка.
Порой одно решение меняет всю вашу жизнь — и решение не то, которое принимаете вы сами или хотя бы знаете о нем. Когда у меня начались схватки, доктор решил ускорить процесс двумя основательными дозами питоцина. Потом уже я выяснила, что он спешил на вечеринку и хотел поскорее покончить с этой проклятой процедурой. Последние три сантиметра выходили почти два часа. Выход плаценты прервал шок, в который я впала, так что пришлось вернуть меня к родам, но плаценту полностью так и не извлекли. Шесть недель после родов у меня не прекращалось кровотечение, так что меня спешно положили в реанимацию.
Я всегда хотела назвать дочь Джоди Мари. Я мечтала об этом с юных лет. И теперь у меня была дочь Джоди Мари Майрон. Сердце мое разрывалось от желания проводить с ней время, обнимать ее, разговаривать с ней и смотреть ей в глаза. Но хирурги заставили меня лежать плашмя на спине. Моя гормональная система полностью разбалансировалась, я мучилась головными болями, бессонницей, вся была в холодном поту. Через два года и после шести операций мое здоровье не улучшилось, и мой врач предложил эксплоративную хирургию. Проснувшись на больничной кровати, я выяснила, что у меня удалены оба яичника и матка. Физическая боль была сильной, но еще хуже было понимание, что больше я не смогу иметь детей. Я предполагала, что меня ждет только внутреннее обследование, и не была готова к такому исходу, к такой внезапной и глубокой менопаузе. Мне только что исполнилось двадцать четыре года; живот был исполосован шрамами, в сердце жила печаль, и я не могла взять дочь на руки. Занавес опустился, и все погрузилось в темноту.
Когда несколько месяцев спустя я все же пришла в себя, Уэлли уже не было. Не то что он вообще отсутствовал. Именно тогда я заметила, что главным для Уэлли стала выпивка. Если он отправлялся на рыбалку, это означало выпивку. Если он уезжал охотиться, это была выпивка. Даже езда на мотоцикле была связана с возлияниями. В последнее время он перестал появляться, как обещал. Он отсутствовал допоздна и никогда не звонил. Он приходил домой пьяным, и я ему говорила:
— Что ты делаешь? У тебя больная жена и двухлетний ребенок!
— Да мы просто рыбачили, — отвечал он. — Я немного перебрал, подумаешь, большое дело.
Когда я проснулась на следующее утро, он уже ушел на работу. На столе в кухне я нашла записку: «Я люблю тебя.
Поделиться книгой: