Ищите и найдете

Этот успех, сразу давшийся ему, и соблазнил его главным образом на поездку в Россию.

Кроме того, что он знал свое дело, он уважал и любил его настолько, что не хотел прибегать к шарлатанным способам искусственно составленной известности и предпочитал лучше бедствовать…

— В чем же дело? — спросил Варгин. — Вы расскажите по порядку!

— Да вот, — начал Герье, — только что вы ушли утром на работу и я стал собираться на свою ежедневную прогулку, как вдруг сама Августа Карловна постучала ко мне в дверь и говорит, что меня спрашивают. Я очень удивился. Она сказала, что требуется доктор и что пришел ливрейный лакей, по-видимому, из очень богатого дома. Можете себе представить, как я обрадовался?

— Ну, еще бы! — согласился Варгин.

— Я накинул шубу, схватил шапку и совсем одетый и готовый вышел к лакею. Разумеется, я спросил, от кого он прислан, но он ни в какие объяснения не пустился, а потребовал лишь, чтобы я скорее следовал за ним. Я подумал, что необходима скорая помощь и что разговаривать некогда, и поспешил исполнить, что от меня было нужно.

У калитки на улице стояла карета. Лакей отворил дверцу, посадил меня, сам сел со мною и опустил на всех окнах кареты шторки. Он сказал, что это необходимо и что если я не хочу подчиниться такой таинственной обстановке, то он сейчас же даст мне полную свободу и отпустит на все четыре стороны, а сам поедет за другим доктором.

В моем положении капризничать не приходилось. Да и против таинственности я ничего не имею.

"Будь что будет!" — подумал я и поехал.

Путешествие было не особенно долго. Карета сделала несколько поворотов и остановилась. Когда меня выпустили, я увидел, что она остановилась во дворе какого-то большого дома, у заднего крыльца. Меня повели по черной лестнице во второй этаж, лакей, который привел меня, показывал мне дорогу. С лестницы мы попали в официантскую, совершенно пустую, а оттуда, через коридор, в столовую.

Я никогда не видал такой столовой: все стены и потолок обшиты резным темным дубом и на огромном буфете столько серебряной и золотой посуды, что комната казалась, несмотря на темный дуб, светлою и блестящею. Из столовой вела дверь в кабинет, огромный, в пять окон, точно зал, сплошь покрытый коврами; тут огромные шкафы были полны книгами в сафьянных переплетах и повсюду кругом были дорогие вещи. Признаюсь, я оробел…

— Ну, что же? — перебил Варгин. — Пока все отлично: богатый дом, а для молодого врача без практики попасть в богатый дом весьма лестно!

— Так думал и я, — ответил Герье, — но теперь, после того, что было потом, я предпочел бы, чтобы меня не звали в этот дом!

V

— В кабинете меня встретил приземистый старик, в пудреном парике, по-старинному, и в красной бархатной шубке на лисьем меху; фигурка у него была маленькая, бритое, худое лицо покрыто морщинами, большой нос и большой неприятный рот, с тонкими ввалившимися губами. Он стоял у стола, прямо против двери, в которую я вошел, и костлявыми руками отсчитывал ассигнации. Он как бы не заметил моего прихода, не кивнул, даже не взглянул на меня и продолжал не торопясь свое занятие, словно нарочно рассчитывая на впечатление, какое должны были, вероятно, по его мнению, произвести на меня деньги…

— Тут тысяча рублей! — сказал он, наконец, тряхнув пачкой ассигнаций и бросив ее на стол.

Потом он глянул на меня; глаза его мне показались зелеными, и этими зелеными глазами он как будто хотел прочесть все, что делалось у меня в душе. Мне казалось, что скверная лягушка смотрит на меня.

— Вы иностранец? — отрывисто спросил он по-французски.

Я ответил, что около двух лет тому назад приехал из Женевы.

Старик поморщился.

— Но практики у вас нет?..

Я ответил, что никакой практики у меня нет, и этим он остался доволен.

— Ну, так вот! — показал он на брошенные им на столе деньги. — Тут тысяча рублей, и она будет ваша, если вы сделаете то, что от вас требуется.

Я поспешил уверить его, что исполню свой долг.

— Тут дело идет о вашей выгоде! — резко перебил он и добавил: — Пойдемте!

Мы миновали с ним несколько комнат и- в последней из них, в маленькой, сплошь обитой несколькими слоями войлока, как это делают для буйных сумасшедших, лежал больной. Кроме простой деревянной кровати, на которой он лежал, другой мебели не было в комнате. Отвратительный удушливый запах стоял в ней, я чуть не задохнулся, когда вошел.

Старик остановился в дверях, сделал гримасу и зажал нос.

Кровать больного была грязна до полной невозможности; за ним совсем не ходили и не убирали его: это был молодой человек с довольно тонкими, красивыми чертами лица; он лежал без движения и не был в силах не только двинуть рукой или ногой, но даже говорить.

Больной глянул на меня мутными, ничего не выражавшими глазами, попытался пошевелить губами, но не мог произнести ни слова.

Я осторожно стал осматривать его, говоря, что я — доктор, что зла не сделаю ему, а, напротив, принесу облегченье.

После осмотра мне стало ясно, что положение больного является следствием крайнего истощения.

Прежде всего нужно было очистить воздух в комнате, положить больного в чистую постель и попытаться дать ему укрепляющее средство. На меня, здорового, воздух комнаты действовал так, что голова кружилась и я сам близок был к обмороку. Старик тоже не мог выдержать и отошел от двери.

Я направился к нему.

— Ну, что, осмотрели, видели? — И он быстрыми шагами пошел назад в кабинет.

Тут он повернулся ко мне и, взмахивая кверху руками, начал раздраженно спрашивать:

— Ведь жить ему не осталось нисколько? Умрет, все равно умрет!

— Может быть, — возразил я, — можно еще помочь, если постараться усилить питание и, главное, немедленно изменить условия, в которых находится больной!

— Какие условия? — сердито переспросил старик.

Я объяснил, что надо перевести его в другую, свободную комнату, положить на чистую постель.

— Пустяки! Нежности, глупости! — закричал старик. — Я вас спрашиваю, может ли жить он или нет?

— Надо постараться, чтобы он жил! — сказал я. Вы можете себе представить, как я желал вылечить этого больного? Правда, это было бы чудо, но чудо не невозможное! Мне пришлось убедиться, однако, что именно этого-то, то есть излечения, вовсе и не желал старик.

Он раздраженно затряс сжатыми кулаками и затопал на меня ногами.

— Об излечении, — опять закричал он, — не может быть и речи! Были посерьезнее вас люди, старались, да ничего не могли сделать; если бы я имел надежду на выздоровление, я продолжал бы пользоваться советами серьезных, опытных врачей, пригласить которых имею, слава Богу, возможность! Я вам говорю — ему не жить! — кивнул он в сторону, где была комната больного. — И вы не говорите мне глупостей…

VI

Герье, рассказывая, сильно взволновался; он давно уже встал со своего места и ходил по комнате, сильно жестикулируя и изредка останавливаясь перед Варгиным.

— Признаюсь, — говорил он, — я был в полном недоумении и напрасно хотел разгадать, кто был этот больной, почему его держали в этой ужасной комнате, в условиях, в которых было жаль оставить собаку, и кто был этот старик, так настойчиво желавший уверить меня, что всякая попытка к излечению больного будет напрасна. Я даже не мог понять цели, с которой этот старик призвал меня к себе в закрытой карете, окружив мое появление странною таинственностью. Вы не можете представить себе, однако, зачем, собственно, был призван я, доктор, учившийся лечить людей и спасать их от болезни и смерти!..

— За чем же иным, — переспросил Варгин, — как не для того, чтобы именно спасти от болезни и смерти?

— Представьте себе, что нет! Старик потребовал от меня, чтобы я дал ему средство, которое сразу покончит страдания больного: больному, дескать, все равно не жить, так лучше поскорее прекратить его мученья и ускорить конец, который все равно должен наступить неизбежно.

— Что ж он, яда у вас требовал, что ли? — удивился Варгин.

— Он требовал средства прекратить страданья «навсегда», как говорил он, а таким средством мог явиться только яд, и старик именно его желал получить от меня!

— Ну, и что же вы? — как-то испуганно спросил Варгин, словно боясь за приятеля, что тот исполнил требование старика и раскаивается теперь в этом.

Герье не понял вопроса.

— Что я? — переспросил он.

— Дали это средство?

— Ну, разумеется, нет! Я сказал, что, по моему убеждению, врач не имеет права ни в каком случае сокращать жизнь своего пациента, но, напротив, должен бороться до последней минуты, отстаивая эту жизнь. Данный случай я признал тяжелым, но вовсе не безнадежным, и поэтому более чем когда-нибудь считал своим долгом приложить к делу все мои знания.

Старик снова стал возражать мне, что знаний моих не требуется, что у него найдутся и без меня знающие люди; он подошел к столу, на котором лежали деньги, взял их и протянул ко мне.

— Вот тут тысяча рублей, — заговорил он, — и эту тысячу я вам дам с тем, чтобы вы исполнили мое желание и немедленно уехали из России на родину.

Я не сразу нашелся, что ответить, потому что боялся, как бы негодование, охватившее меня, не проявилось в слишком уж резкой форме. Должно быть, старик принял это за колебание с моей стороны.

— Я удваиваю сумму, если вам мало! — заявил он. — Вы получите две тысячи!

Я пожал плечами и ответил, что и за две тысячи не продам себя.

Нужно было видеть, что сделалось с ним! Глаза его положительно заискрились, как светляки, он затопал, задрожал весь и, вытянув шею, заговорил:

— Вам мало? Я даю три, четыре, пять тысяч… Ведь это — целое состояние для вас…

Но, чем больше предлагал он мне денег, тем яснее становилось для меня, что тут дело не чисто. По-видимому, старик никак не ожидал отказа с моей стороны, и, когда я решительно заявил, что не возьму с него никаких денег, он призвал лакея. Явилось трое огромных гайдуков, они схватили меня, завязали глаза, почти на руках вынесли вон.

Я отбивался и кричал, они заткнули мне рот платком и отвезли в карете к Таврическому саду, и там, пока я стаскивал с глаз повязку и вынимал платок изо рта, карета успела укатить, так что я мог видеть только ее кузов. Я было побежал за каретой, но она удалялась слишком быстро, чтобы догнать ее пешему. Я не сразу узнал, где я, мне показалось сначала, что меня завезли на острова, и пошел наугад. Кругом не было ни души. Наконец мне попался встречный; я, должно быть, очень удивил его просьбой о том, чтобы он сказал мне, где я. Узнав, что я у Таврического сада, я легко нашел дорогу домой.

Вот каков был мой первый пациент!.. Главное то, что, несомненно, здесь скрывается какое-то преступление и действующим лицом в нем является не какой-нибудь несчастный, а богатый, злой старик, в руках которого самое страшное орудие зла — деньги! Единственный человек, который может сделать что-нибудь, — я, но мне не известно ни кто этот старик, ни где живет он, ни какое отношение имеет он к больному, запертому в отвратительной комнате; я имею возможность только заявить об этом полиции и именно хотел вас спросить, куда мне отправиться, чтобы заявить о случившемся?

Варгин, до сих пор молча слушавший рассказ доктора, вдруг прервал его восклицанием:

— Ах, не делайте этого!

VII

Восклицание Варгина очень удивило доктора Герье.

— Как не делать этого? — стал спрашивать он. — Разве можно оставить это дело так и не сообщить полиции о явном преступлении, на которое натолкнул меня случай?

Варгин пожал плечами.

— К сожалению, — сказал он, — из этого выйдет только то, что вас будут таскать по участкам и никакого толку вы не добьетесь!

— Неужели? — опять удивился Герье.

— К сожалению, это так! — опять повторил Варгин. — Ну, денек! — добавил он и покачал головой.

— А у вас тоже случилось что-то? — спросил доктор.

— И не говорите! — протянул Варгин. — Дело в том, что я раз в своей жизни был уже замешан в романтическую историю[1], так что едва вышел цел из нее, и с тех пор дал себе слово ни во что не впутываться, и вдруг сегодня случайно узнал тайну строящегося замка, где я расписываю стены.

Герье, несмотря на свое волнение, улыбнулся.

— И только-то? — проговорил он. — Что ж тут для вас неприятного? Ну, узнали тайну и забудьте о ней, вот и все!

— Тайна эта, — возразил Варгин, — касается подземного хода, а я терпеть не могу подземных ходов. А теперь еще происшествие, случившееся с вами.

— Конечно, — согласился Герье, — это происшествие очень похоже на романтическое, но ведь никто же не требует от вас, чтобы вы принимали тут какое-нибудь участие, тем более что, по вашим словам, даже заявление полиции едва ли поможет!

— Да как же, — заволновался Варгин, — оставаться безучастным, если знаешь, что человек гибнет; ведь этот больной, несомненно, не по своей воле гибнет у старика?

— Несомненно! — подтвердил Герье.

— Ну, вот, видите! Значит, равнодушие с нашей стороны было бы непростительно.

— Но если вы по опыту дали себе слово не впутываться ни в какие приключения?

— Я дал слово не впутываться самому, но тут судьба впутывает меня, а с нею, видно, ничего не поделаешь!

— Но что же предпринять в таком случае?

— Почем я знаю! Надо обдумать, обсудить. Вы внешность дома, в котором были, не смогли бы узнать?

— Нет! — ответил Герье. — Меня подвезли со двора, а с улицы я не видел дома.

— Далеко везли вас отсюда?

— Точно не знаю! Карета ехала очень быстро, делала повороты; и потом, меня могли нарочно кружить, чтобы обмануть относительно расстояния.

Пока они разговаривали так, явилась чухонка, служанка Августы Карловны, и, просунув голову в дверь, доложила:

— Вас спрашивают!

— Что еще? Кто спрашивает? Кого? — в один голос воскликнули Варгин и Герье.

Чухонка объяснила, что пришел важный господин с лакеем и спрашивает художника Варгина.

— Ну, началось! Теперь пойдут! — досадливо протянул он. — Еще что-нибудь новое!

И действительно, оказалось новое, совершенно неожиданное и опять из ряда вон выходящее.

Важный господин с лакеем был проживавший в Петербурге тамбовский помещик Иван Иванович Силин, как отрекомендовался он Варгину.

Силин этот, по его словам, жил в Петербурге ради молодого человека, которому он хотел доставить образование.

Сын был у него единственный, и он не жалел для него ничего, и вдруг, два дня тому назад, сын у него пропал, ушел и не вернулся.

Иван Иванович потерял голову, обратился к полицейской власти, но она ничего не сделала, и он решился сам отправиться на поиски.