Ричард Длинные Руки — Вильдграф

— Обычно их свойства открывают случайно. И то, бывает, не те, кто купил, а их дети. Или внуки.

Я подумал, махнул рукой.

— Я не рисковый человек. Но мечи у тебя в самом деле неплохие. Я бы взял вот эту оглоблю…

— Двуручник?

— Да.

— Хороший выбор, — сказал он почтительно. — Превосходная сталь. Заточен, как бритва… Смотрите.

Он подбросил тончайший платок, тот распростер крылья и опускался медленно, словно облачко, но когда коснулся подставленного меча, так же неспешно распался на две половинки и продолжил опускаться, пока не лег на пол.

— Прекрасно, — одобрил я, хотя такая острота хороша только здесь, где почти все бегают полуголыми, но не в бою с закованными в стальные латы рыцарями. — Кто ковал?

Он сказал почтительно:

— Лучший оружейник Тибора. Если отнесете меч ему, за небольшую плату высечет на нем ваше благородное имя.

— Да, — сказал я, — имя у меня благородное, дальше некуда. Ладно, давай подберем ножны.

ГЛАВА_5

Раскаленное до белизны небо медленно превращалось в синее. Сверкающая даль потеряла жесткий блеск и окуталась нежной дымкой, предвестником близкого вечера. Через проем городских ворот вошли друг за другом невероятно высокие верблюды, надменные и величавые, гордо выгибающие и без того причудливо загнутые шеи.

На меня посмотрели свысока, головы маленькие с темными глазами степняков, крупные продольные ноздри подрагивают, улавливая смену запахов степи на пышное буйство городских ароматов. Взгляд умных, как у гильгамешей, глаз скользит по всему свысока, мудрецы не вникают в мелочи, а любой город — это всего лишь большое стойбище…

Часовые с поспешностью вышколенных слуг распахнули передо мною створки ворот, хотя стража за это время сменилась, то есть мир постепенно добреет. Я кивнул с непривычной для варвара любезностью, в этой жизни насилие — не выход, и я дам в морду любому, кто со мной не согласен.

Дворец под заходящим солнцем полыхает красным огнем. Крыша в пурпуре, почти неотличима от горящих громад облаков, а верхушки деревьев сверкают золотыми листьями.

Из боковой двери, почти такой же роскошной, как и парадный вход, вышел, окруженный обнаженными до пояса кочевниками, высокий мужчина в кожаных штанах степняка, с широким красным поясом, в коротких сапожках, но рубашка на нем из тончайшего полотна, широкий ворот небрежно расстегнут, видны амулеты на золотой цепочке.

К нему обращаются почтительно и даже подобострастно, он отвечает коротко и повелительно. На меня словно пахнуло холодным ветром, свежим и одновременно несущим нечто опасное, словно тащит за собой грозовую тучу. Высокий, лет под пятьдесят, хотя могу и ошибиться, крепок и широк в кости, сухощав, толстые жилы молча говорят о силе и крепости тела. Обожженное солнцем лицо не по-степняцки удлинено, даже глаза не привычно темные, а пугающе прозрачные, словно высокогорный лед, Я присматривался к нему, чувствуя себя так, словно наблюдаю за опасным хищным зверем, что мурлычет и ласково щурится на солнце, но в любой момент может вцепиться в горло.

По виду, из того взрывного теста, которое дает Чингисханов и аттил, двигается неспешно, но энергия из него хлещет и переполняет его телохранителей.

Между бесстыдно цветущими деревьями по аллее в нашу сторону шел чем-то сильно раздраженный Ланаян, за ним едва поспевают двое стражей. Он на ходу жестикулировал, отдавая приказы, стражи кивали и что-то говорили, оправдываясь, слабыми голосами.

Заприметив меня, он взмахом руки послал их к воротам, сам подошел, нахмуренный, настороженный и злой.

— Чем-то могу помочь?

Я покосился на его начищенный панцирь, служака, таким нравится бдить и охранять, поддерживать строгий порядок.

— Можешь…

— Чем? — потребовал он.

Голос его звучал резко, хотя я видел, что начальник стражи пытается его смягчить, ссоры с диким варваром не в его интересах, напротив, его работа — обеспечить тишину и покой в саду и дворце.

— Не знаю, — ответил я откровенно. — Знаю, только что помочь может всякий.

Он посмотрел поверх моего плеча на выглядывающую рукоять двуручного меча, перевел взгляд на новенькую перевязь.

— А вы не успели помочь себе самому в городе? Вино, женщины, драки?… Меч, как вижу, выделки наших оружейников. Хорош?

— Очень, — признался я. — Чувствуется, что не воюете.

— Почему?

— Слишком хорош, — объяснил я. Он нахмурился.

— Не понимаю.

— Когда воюют, — объяснил я, — делают оружия много. И когда много — качество хромает. Этот делали неспешно, очень неспешно. Он слишком хорош, даже из ножен вынимать жалко, а то затупится.

Он кивнул.

— Да, у нас мечи такие. А как наши таверны, женщины? Я бесстыдно ухмыльнулся.

— Настоящие мужчины всегда все успевают.

Он не отводил взгляда, ветерок с моей стороны, так что почуял бы запах вина. И женщинами не пахнет в том смысле, что когда мужчина выходит от таких, по нему видно, где был и что делал.

— Вы похожи на человека, — произнес он сухо, — который успевает в самом деле. Вас устроили удобно?

Я отмахнулся.

— Нам, детям степи, удобно везде. Кто вон тот человек?

Он даже не посмотрел, куда я указал взглядом, все еще всматривался в мое лицо.

— Конунг Бадия, — ответил он негромко. Лицо стало непроницаемым, словно маска жреца из дерева. — Степной вождь племени мергелей. Довольно сильного и многочисленного, а теперь, усилиями конунга, еще и богатого.

— А что он делает здесь? Гонялся бы за козами…

Глаза начальника стражи чуть сузились, я не понял, на что так он среагировал, а ответил еще тише и после выжидательной паузы:

— Да, я вижу, вы не просто издалека, а… очень издалека. Здесь, в королевстве, уже все знают, что хотя правит Его Величество, приказы все чаще отдает Бадия. Ему в городе жить нравится больше. Вообще-то многим из кочевников это нравится, но конунг достаточно силен и отважен, чтобы осмелиться такое говорить вслух.

— Да, — пробормотал я, — по нему видно, что силен… и осторожен. Очень важное сочетание для политика.

Ланаян кивнул, и хотя выражение глаз прячет, но я заметил блеснувшие в них искорки.

— Да, ему среди вождей нет равных. К примеру, ярл Элькреф перед ним младенец.

Я пропустил мимо уже неслучайное упоминание ярла, к которому я прибыл, поинтересовался:

— А что его мергели? Еще не готовы растерзать за отступление от древних обычаев и за поклонение чужим богам?

— Кто-то готов, — ответил он осторожно, — кто-то нет.

— Почему?

— Почему нет единодушия?

— Да, — сказал я. — Как же честь рода, племени, верность отцам и традициям?

Он помолчал, вид такой, словно решает, что мне можно сказать, что еще рано, вот так и бывалые солдаты становятся осторожными царедворцами.

— Да, — проговорил он, — такие случаи бывали… в других племенах. Но конунг умен и все учел.

— Как?

— Часть старейшин, — ответил он, — сумел поселить здесь… сперва как бы временно для каких-то дел, а потом те и сами ощутили сладость жизни в большом городе.

— Я их видел, — сообщил я. — Когда ходил по городу. Выглядят, как вороны среди павлинов.

Он чуть усмехнулся.

— Вы, дети степей, выражаетесь очень образно.

— А вы?

— Мы предпочитаем точность.

— Чем здесь занят конунг?

Он ответил четко, хотя еще больше приглушил голос:

— Сейчас конунг все больше забирает власть в королевстве, хотя король, как мне кажется, этого даже не замечает.

А если и замечает, то втайне рад, что с его плеч снимают тяжесть управления.

— Или не хочет замечать, — предположил я. — Когда ничего не можешь сделать, лучше делать вид, что все хорошо. А как вам это?

Я как выстрелил вопросом, но Ланаян не повел и бровью, смотрел мимо меня на дворец, лицо ничего не выражает, в глазах снова непроницаемая завеса, лишь вздулись желваки, но это можно трактовать по-всякому.

— Я всего лишь начальник стражи, — обронил он наконец. — Я слежу за порядком.

— За старым или новым?

— Некоторые полагают, — произнес он ровным голосом, — порядки совсем не изменятся.

— Ух ты! Почему?

— Город сам всех меняет, — пояснил он все тем же чересчур равнодушным тоном.

— А как считаете вы?

Он посмотрел на меня в недоумении.

— А вам это надо? Хорошо, мое личное мнение, но только личное, если конунг возьмет власть в городе, все будет зависеть от того, как много он возьмет в город людей. Своих, кочевников.

— А в чем разница?

Он нервно дернул щекой.

— Железной рукой управляет только телохранителями. В его племени, как у вас всех, — свобода. Пока кочевники заходят в города только для торговли, они ведут себя согласно древнему Закону о Мире, что подписали после окончания первой войны города и кочевники…

— А была и вторая?

Он с досадой отмахнулся.

— Не цепляйтесь к словам. Кочевники захватили Гандерсгейм в первой и единственной войне, но договор с побежденными составили мудро. Кто их надоумил, не знаю, однако все сотни лет он устраивал обе стороны. Кочевники страшатся городов, как чумы. Кто соблазняется нашим укладом и переезжает в город, тот навсегда потерян для племени! И потому все их обычаи направлены на то, чтобы углубить между нами незримый ров. Однако, если конунг приведет в город слишком много своих людей…

Он умолк, я наконец увидел на его лице признаки сильнейшей тревоги, он даже вздохнул глубоко и чуть задержал дыхание, будто прыгал в холодную воду.

— Нарушится равновесие, — пробормотал я. — Кочевники могут не раствориться, если их будет много.

Он вздохнул, плечи опустились.

— Не знаю, я не политик. Может быть, это и хорошо?

— Что хорошего?

Он взглянул на меня искоса, но так быстро, что я едва заметил.

— Может быть, к лучшему изменится их отношение к глиноедам.

Произнес он спокойным и таким нарочито ровным голосом, что я сразу насторожился, но в лоб спрашивать — выявить свое незнание обычаев, тоже мне сын степей, я помедлил и поинтересовался еще равнодушнее:

— Какую часть нашего отношения ты имеешь в виду?

Он опустил голову, не давая увидеть выражение его глаз, нарочито помедлил, а потом рывком вскинул и остро посмотрел мне в глаза.

— Общее. В стойбище кочевников все глиноеды могут быть только бесправными рабами.

Я ощутил, как из-под меня выдернули пол. С застывшей полуулыбкой пробормотал, чувствуя фальшь каждого слова:

— А-а-а… ну, это ты преувеличиваешь немного…

Он смотрел в упор, я уже приготовился к разоблачению, сейчас он скажет, что я такой же сын степей, как он — король, придется что-то мямлить скользкое и загадочное про… например, тайную миссию по поручению заморского императора… или я здесь вроде Марка Поло… однако Лана-ян лишь сказал холодно:

— Разве в вашем племени не так?

— Гм, — сказал я, стараясь, чтобы не звучало торопливо, — тут дело в другом… Понимаешь… как бы это тебе попонятнее… Сейчас сам соображу и тебе на пальцах… Нам приходится от вас защищаться, чтобы не потерять свою исконность и самобытность! Гнить всегда приятнее и сладостнее. Для этого и стараемся не заходить в города. Но если вы сами припретесь к нам в стойбища — нам вообще конец. Потому можете у нас быть только в виде презренных рабов. Это даже не от нашей звериной жестокости — это самозащита.