Помоги проекту - поделись книгой:
Полный ненависти, мальчик направил свой нож в широкую спину Дуума. Но ваниры уже вдавливали его в снег, вырывая нож из его цепких пальцев.
День угасал, а измученные пленники, прикованные один к другому, тащились по бесконечной равнине, покрытой нетронутым снегом, белизна которого оттенялась редкими соснами. Грязная цепочка людей, жалкие остатки дружного, тесно спаянного киммерийского рода — немногие выжили после набега на деревню. Оборванные, израненные старики, женщины и дети прокладывали себе путь в рабство по скалистому плато, по снегу, покрытому ледяной коркой.
Далеко позади в небо все еще поднимался дым. Разграбив деревню, забрав оружие, пищу, меха и кожи, ваниры сожгли дома. Даже горячие угли и пепел были разбросаны копытами лошадей — когда весна согреет землю и вырастет свежая трава, там не останется ничего, что напоминало бы о некогда обитавших людях.
Маленький Конан шел вперед. Он сгибался под тяжестью цепей, продрогший, измученный железным ошейником, врезавшимся в горло. Он шел медленно. В голове его роились воспоминания, смешанные с необъяснимым ужасом. Сердце тяжело билось у него в груди, но он ничего не чувствовал, скованный кошмаром прошедшего дня. Это путешествие в Ванахейм навсегда запечатлелось в памяти Конана как ночной кошмар. То была неясная череда ужасных картин: одетые в меха всадники описывают круги вокруг согбенной, шатающейся от усталости вереницы пленников, обдавая их снежным дождем… Мрачное знамя со свившимися змеями и черным солнцем вздымается к небу… Расковывают и убивают с невероятной жестокостью старика, который не может идти дальше… Маленькие алые следы израненных льдом детских ног… Холодные ветры в горных долинах… Усталость и отчаяние… Конан не заметил, когда великан Рексор и его таинственный господин Дуум расстались с ванирскими всадниками. Просто он вдруг осознал, что этих двоих нет больше с ними, и внезапно стало легче дышать, и солнце засветило ярче. В глубине души мальчик не мог понять, почему эти два мрачных, могущественных человека, которые — никакого сомнения — не были жителями Ванахейма, возглавили нападение на его деревню. Когда Конан отважился шепотом спросить об этом другого пленника, мужчину, тот так же тихо ответил:
— Не знаю, малыш. Ванирам, безусловно, хорошо платят за службу у черных людей, хотя я не видел, чтобы этим давали сейчас какие-либо деньги.
Пленники и захватчики направлялись на север. Они прокладывали извилистую тропинку в холмах северной Киммерии. Мрачные утесы и голые скалы вздымались над снежным покрывалом. Вдали, на фоне сапфирного неба, поднимались зубцы Иелофианских гор, похожих на всадников, увенчанных белизной. На рабов, кутающихся в рванье, обрушивались снежные бури, обжигая их ледяными поцелуями. Босые ноги детей замерзали так, что казались чужими, — острые камни ущелий больше не причиняли боли полуобмороженным ступням.
Когда киммерийцы пересекали горы, отделявшие их от Ванахейма, страны их врагов, все время шел снег. Всадники с их псами были вынуждены охотиться на дичь. Питаемые тающим снегом ручьи глубоко прорезали снег долин, снабжая стоянки пленников чистой ледяной водой. Им удалось выжить.
В конце концов они стали спускаться по противоположному склону горного хребта. Чахлые деревья судорожно цеплялись за каменистую землю; их кривые стволы напоминали мальчику усталых гномов, присевших отдохнуть у входа своих пещер. Просторы тундры были изрыты там, где стада оленей пытались извлечь из-под снега корм. Стаи болотных птиц пролетали мимо. Их скорбные крики наполняли сердце Конана отчаянием и грустью.
Пленники пробирались по болотам, среди робких весенних цветов, раскрывшихся на верхушках залитой водой травы.
Казалось, что рабам придется идти целую вечность. Но в конце концов мучительный переход завершился.
Однажды поздно вечером, когда заходящее солнце било кроваво-красными стрелами лучей в покрытую дымкой поверхность земли, Конан и другие пленники прошли через деревянные ворота города ваниров — большой общины, который, как они узнали позже, назывался Тродван. Израненных рабов, словно скот, погнали мимо беспорядочно разбросанных каменных домов с соломенными кровлями, наполовину утонувших в торфе. Наконец они достигли загона, где стояло несколько сараев. В один из таких сараев с дырявой кровлей и затолкали вновь прибывших рабов. Там и провели они ночь, терзаемые неизвестностью. Спать им пришлось на жесткой глине, слегка прикрытой грязной соломой.
На рассвете пленники получили по маленькой порции хлеба и жидкой похлебки. Самых сильных и здоровых приковали ржавыми цепями к огромному колесу, спицы которого, сделанные из крепкого дерева, были гладко отполированы человеческими руками. Это колесо вращало гигантские жернова, и под их весом зерно растиралось в муку. К этому Колесу Страдания, как его называли рабы, и был прикован Конан рядом с другими: оборванными подростками с остановившимся взглядом, мужчинами из земель, о которых в Киммерии или не знали, или редко вспоминали. Что касается пленных женщин и девочек из его деревни, то их увели, и они, может быть, разделили еще более ужасную судьбу. Конан никогда больше о них не слышал.
Хозяином колеса был плотный мужчина, смуглый, с резкими чертами лица. Работающим детям он казался великаном-людоедом. День за днем, пока они толкали стонущее колесо по вечному кругу, он стоял в грязных мехах, мрачный и безмолвный, как каменный идол, на склоне холма над песчаной площадкой, над которой было закреплено колесо. Одни только свирепые глаза двигались на его лице, когда хозяин, словно ястреб, выискивал признаки медлительности и лености.
Хозяин приходил в движение только когда изможденный ребенок, неспособный больше работать, падал от усталости на колени. Беспощадный сыромятный бич пел свою свистящую песню, обрушиваясь раз за разом на плечи несчастного до тех пор, пока под его ударами мальчик не поднимался на ноги, чтобы снова работать.
Так Конан вместе с другими работал день за днем, месяц за месяцем, пока время не потеряло для него всякое значение. Его окружали изможденные лица, остановившиеся глаза и бесчувственные сердца. Время сводилось только к текущему мгновению. Вчера было милосердно стерто из сознания рабов, завтра было еще неувиденным ночным кошмаром. Если раб падал и не мог больше подняться для работы, хозяин резким жестом подзывал всегда присутствующего неподалеку ванирского стражника, чтобы тот расковал корчащееся тело и унес — никто не знал, куда.
Иногда Конан думал, что так ваниры кормят своих собак.
Сменялись времена года; месяцы медленно складывались в годы. Рабы колеса умирали, и другие, захваченные ванирскими всадниками, вставали на их место. Некоторые из новых пленных были подростками и мужчинами из Киммерии; другие были золотоволосыми мальчиками из Асгарда; было несколько худых гиперборейцев в мягких льняных одеждах. Поговаривали, что они проникли в тайны колдовства, впрочем, было незаметно, чтобы это им помогало.
Жизнь превратилась в бесконечную череду дней изнурительного труда и короткого сна, похожего на смерть. Надежда давно угасла, словно свеча на ветру. Отчаяние настолько притупило чувства Конана, что он перестал ощущать лишения. Надо отдать должное тому, что о Конане и его товарищах все-таки хоть немного заботились, иначе они в качестве тягловых животных стали бы совсем бесполезны. Их хорошо кормили, разжигали огонь в сараях во время зимних бурь, снабжали одеждой, которая, впрочем, была слишком изодранной для того, чтобы ее можно было починить. Но это было все.
Вечными были скрежещущее Колесо Страдания, безжалостное голубое небо над головой, а под ногами — замерзшая слякоть зимой или хрустящая, сухая грязь летом. И вечен был звон цепей, которыми рабы были прикованы к колесу.
Один и только один раз Конан заплакал, и только одна слеза сбежала по его грязной щеке, замерзнув на пронизывающем ветру, подобно драгоценному камню. На одно мгновение мальчик припал к рукоятке Колеса, лоснящейся от пота его ладоней, и взмолился о конце этой бесконечной пытки, даже если этим концом будет смерть. Но минутная слабость прошла. Он тряхнул своей длинной черной гривой и смахнул слезу.
В каждом сердце существует свой порог, за который безнадежность и смирение не могут проникнуть: точка, где жизнь и смерть равны. В это мгновение новая отвага рождается в душе даже самого отчаявшегося раба. Чувство, которое родилось в сердце Конана, когда он смахнул слезу, было яростью — обжигающей и беспощадной яростью.
Звериное рычание обнажило его крепкие зубы. Молодой киммериец дал безмолвный обет своим равнодушным северным богам: никогда больше, поклялся он, ни боги, ни люди, ни дьяволы не выжмут из него ни единой слезы.
В глубине сердца он дал еще одну клятву: люди будут умирать, если им это удастся!
Собрав все свои силы, он налег на рукоятку Колеса Страдания. Колесо заскрипело и вновь начало свое бесконечное вращение.
Поддерживаемый искрой ярости, вновь обретенной гордостью и готовностью выжить, Конан возмужал. Годы изнурительного труда укрепили его мускулы, придав телу силу и гибкость, которые приобретает мягкий металл после того, как его раскалят в печи и выкуют кузнечным молотом. Невзирая на то, что дни его были отравлены монотонностью изнурительного труда, а тело заковано в цепи, ум Конана был свободен — свободен, чтобы, подобно филину, по ночам парить на крыльях надежды.
В тот год, когда был плохой урожай, ваниры часто спорили. Одни предлагали урезать питание рабам; другие возражали, что если умирающие от голода рабы не смогут работать на мельничном колесе, то весь город останется без хлеба. Эти споры часто происходили между жителями города, приносившими зерно для помола. Никому не приходило в голову избавить несчастных рабов от этих злых споров, так как считали их слишком тупыми и невежественными, чтобы они могли понять чужую речь.
Но Конан был способным к языкам и понимал, о чем говорили ваниры. Он, с небольшим, правда, акцентом, свободно говорил на их языке; немного знал аквилонский и немедийский, которым он научился от своих товарищей по несчастью. Он бы научился большему, если бы разговаривал со своими соседями-рабами. Конан, словно голодный волк, вынашивал мечту о мести, однако в остальных отношениях ум его спал. Будучи молчалив по природе, он не искал общества других и не предлагал своего.
—
Во время голодной зимы Тродван охватила чума. Многие умерли. Барабанный бой и пение шамана не могли остановить болезнь. Эпидемия свирепствовала на мельнице. Полуголодные и изнуренные рабы были для нее легкой добычей. Они заходились в кашле, а потом начинался кровавый понос и приходила смерть.
Наконец настал день, когда Конан один стоял у Колеса Страдания. Когда хозяин спустился на дорожку, чтобы убрать последний труп, он растерянно сказал:
— Я не знаю, что с тобой делать теперь, киммериец. Нам нужна мука, но один человек не может вращать жернова.
— Ха! — прорычал Конан. — Ты так думаешь? Поставь меня на внешнюю сторону колеса, и я докажу тебе, чего я стою!
— Что же, я дам тебе этот шанс. И да будут с тобой твои киммерийские боги.
Его перековали, поставив к другой рукояти. Конан вобрал в себя воздух, напряг каждый мускул и надавил. Колесо пошло.
Много дней, пока не прибыли новые рабы, молодой богатырь вращал колесо один. Ваниры из окрестных деревень, приносившие свои скудные запасы зерна для помола, любовались этим зрелищем. Они одобрительно смотрели на невероятно широкие плечи Конана и мощные мускулы рук и ног. О нем разнеслась молва…
Однажды бесконечно нудной, тяжелой работе пришел конец. Работая на колесе, Конан вдруг заметил, что хозяин о чем-то серьезно разговаривает с властным незнакомцем. Пять слуг гостя, держа лохматых пони, чинно остались стоять на дальней стороне мельничного двора. Хозяин колеса был смуглым, посетитель же принадлежал к другой ветви человечества, представителя которой Конан видел впервые.
Незнакомец был коренастым и кривоногим, как будто он вырос в седле. Его красивая одежда была сшита из меха неизвестного в Киммерии животного, а странные доспехи состояли из лакированных перекрещивающихся кожаных пластинок. У него были узкие глаза, широкие скулы, а густые рыжие волосы и борода были подстрижены на изысканный манер. Булавка, украшенная топазом, мерцала на его бархатной шляпе, шею обвивала тяжелая золотая цепь.
Черные, словно обломки вулканического стекла, глаза рыжего незнакомца изучали киммерийского юношу. Его взгляд был холодным и оценивающим, словно взгляд торговца лошадьми. Конан безразлично продолжал толкать колесо. Наконец человек удовлетворенно кивнул, засунул за пояс руку и достал несколько плоских кусочков золота. Он протянул их хозяину Колеса и направил лошадь к работающим на мельнице. Хозяин поспешил вниз по склону, чтобы остановить колесо. Конан покорно стоял, пока снимали его цепи и прилаживали тяжелый деревянный ошейник. Он ждал терпеливо, разминая закостеневшие мозолистые руки. Хозяин замкнул ошейник и протянул всаднику конец цепи.
Незнакомец облизал губы и гортанно на языке ваниров сказал:
— Я Тогрул. Теперь ты мой раб. Пошли.
Он резко потянул за цепь, как дергают собачий поводок. Конан чуть не упал. Восстановив равновесие, он посмотрел вверх: человек ухмылялся. В мрачных глазах киммерийца вспыхнуло негодование, а из груди вырвалось рычание. С ненавистью он вырвал цепь из рук Тогрула.
Одно мгновение Конан стоял свободным. Ноги его были расставлены, плечи расправлены, глаза горели. Это жгучее дыхание свободы пробудило беспорядочные воспоминания в его сердце варвара. Все замерли от изумления. Зазвучала острая сталь, когда хозяин Колеса и вооруженные люди Тогрула окружили непокорного раба.
Глаза Конана засверкали синим огнем, он обвел свирепым взглядом кольцо сверкающих клинков. Затем он посмотрел на Колесо Страдания, на рукоятку, отполированную его потными руками, на цепи, приковывавшие его запястья: что бы ни ждало его впереди, он был свободен от Колеса.
Огни ярости в глазах погасли. Он сделал глубокий вдох, затем безмолвно поднял цепь и протянул ее конец своему новому хозяину. Всадник усмехнулся.
— У этого животного есть дух! — пробормотал он. — Он будет редкостным зрелищем в Яме.
3
Яма
Косматые пони быстрой рысью уносили Тогрула и его телохранителей из города. К грубому деревянному ошейнику раба-киммерийца была прикована цепь, свободный конец которой его новый хозяин намотал на луку своего седла. Несколько лет изнурительного труда сделали мышцы ног Конана крепкими, а грудь — могучей, и все же мускулы его болели, а когда хозяин переводил лошадь в легкий галоп, дыхание Конана звучало, как придушенное всхлипывание.
Камни впивались острыми краями в голые ступни Конана. Однажды он споткнулся, и низкорослая лошадь тащила его, пока, сбитая с ритма тяжестью волочащегося тела, не перешла на шаг. После этого юноша все же сумел подняться и заставить свои избитые, кровоточащие ноги продолжать бег.
Наконец всадники спешились для привала. Появился бурдюк кислого красного вина, пошли по рукам ломти хлеба и сыра. Конан, чавкая, ел и слушал грубые шутки мужчин. Из разговоров он узнал, что его новый хозяин — владелец гладиаторов из Гиркании, страны, расположенной далеко к востоку, намного дальше бесплодной Гипербореи. Этот рыжебородый человек разъезжал со своими людьми по просторам Асгарда и Ванахейма, устраивая гладиаторские бои для развлечения местных царьков и их азартных друзей. Иногда, суля хорошее вознаграждение, он заманивал местных силачей вступить в единоборство с его бойцами — рабами, последним противником которых всегда была Смерть.
Когда сумерки окрасили северное небо в серый с голубоватым отливом цвет и зелень вдоль дороги превратилась в размытое пятно, всадники и молодой киммериец, вконец сбивший ноги, добрались до лагеря Тогрула. Здесь, за грубым высоким частоколом, располагалось несколько домов, хижин, загоны лошадей и бараки для рабов, отобранных как за их варварскую жестокость и мощное телосложение, так и за умение драться.
Тогрул остановился у одного барака и что-то крикнул слонявшимся около ограждения вооруженным охранникам. Хотя Конан всех слов не смог понять, он сообразил, что его хозяин ищет кого-то по имени Улдин. Улдин оказался приземистым длинноруким человеком с бритой головой. Он обменялся с Тогрулом несколькими словами, которых киммериец не понял, отвязал цепь от луки седла и крепко зажал ее в огромных жилистых руках.
Коверкая язык ваниров, он пробурчал:
— Ну, ты! Идем!
Когда юного варвара ввели в душное, зловонное помещение, нечто похожее на ужас охватило его. Он чувствовал присутствие других людей, но в темноте различал только тени. Улдин зажег огарок свечи. В тусклом мерцающем свете Конан разглядел таких же, как он, грязных, одетых в лохмотья рабов, сидевших на сыром земляном полу. Молчаливые, неподвижные, они наблюдали за ним. В их освещенных огнем глазах не было почти ничего человеческого.
Улдин расстегнул ошейник Конана и снял его, пристально вглядываясь в лицо изнуренного дорогой юноши.
— Имя? — рявкнул он.
— Конан.
— Откуда ты?
— Я киммериец. Зачем я здесь?
— Чтобы научиться сражаться, — ответил Улдин. — Что ты знаешь об искусстве боя?
— Ничего, — пробормотал Конан. — Меня взяли в плен восемь лет назад, и с тех пор я крутил проклятое мельничное колесо. До этого я иногда дрался с другими мальчишками.
— Тогда начнем с рукопашной. Раздевайся.
Киммериец повиновался. Он осторожно снял свою грубую рубаху, чтобы протертая ткань не расползлась окончательно. Улдин внимательно осмотрел тело Конана, освещая его свечой.
— От этого мельничного колеса тебе достались неплохие плечи, — проворчал он. — Нападай на меня.
Слегка пригнувшись, Конан двинулся на гирканца и уже вытянул руку, чтобы схватить его. Что произошло потом, Конан так и не понял. Коротышка выскользнул из объятий Конана, будто столб дыма. Мгновение спустя что-то зацепило лодыжку киммерийца и он грохнулся наземь.
— Еще раз! — скомандовал Улдин, когда обескураженный юноша с трудом поднялся на ноги.
Конан осторожно наступал, думая про себя: «Схвачу его за шею и переброшу через бедро, как мы это обычно делали в детстве». Вместо того чтобы уклониться от рук Конана, Улдин позволил ему зажать в локте свою шею. Потом, гибкий как барс, гирканец подался назад, увлекая Конана за собой. Упав на спину, Улдин мгновенно согнул ноги, уперся ступнями в живот Конана и резко толкнул его вверх. Юноша перелетел через голову противника и тяжело шлепнулся на землю. Улдин вскочил на ноги и с кривой усмешкой посмотрел на лежащего Конана.
Конан поднялся, рыча, как загнанный зверь.
— Покарай тебя Кром, — брызнул он слюной и снова ринулся на Улдина. Но и на этот раз был сбит с ног. Когда Конан встал, он увидел ухмыляющегося Улдина, очень похожего на плешивую обезьяну.
— Давай снова! Возненавидь меня! — режущим голосом сказал гирканец. — Ненависть научит тебя бороться. Но тебе придется многому научиться. Завтра ты получишь первый урок.
Все лето Конан учился драться за свою жизнь. Здесь либо сражались, либо умирали. Конан сражался и жил.
Конан не нашел себе друзей среди гладиаторов. Он полагался на свое мастерство, поэтому было бы жестоко сближаться с человеком, которого, быть может, придется убить, чтобы самому не быть убитым им.
Когда Конана в первый раз привели на арену, он одним быстрым взглядом окинул это место победы и смерти. В цепях, вместе с другими рабами Тогрула, Конана привели в Скаун — город ваниров. Там их поместили в похожем на хлев сарае с высокой крышей, где в железных коробках едва теплились уголья, хоть немного спасающие от сырой прохлады.
Ареной для поединков служила яма шагов десяти в длину и пяти в ширину, а глубиной в человеческий рост. По краям были расставлены деревянные щиты и кожаные флажки, раскрашенные клюквенно-красным, небесно-голубым и черным.
Взглянув поверх ограждения, Конан увидел ванирских вождей. Они сидели на грубых скамьях, потягивая из рога эль. Если кто-нибудь уставал держать рог на весу, он втыкал его в мягкую землю у своих ног. Арену освещали факелы. Мерцающие огни плясали на рыжих шевелюрах и багровых лицах мужчин, ярко вспыхивая на браслетах и нагрудных украшениях из золота и серебра, отделанных необработанными драгоценными камнями. Дымный воздух смешивался с запахами плохо выдубленной кожи и старой шерсти и становился еще более терпким от едкого пота.
Опьяневшие князьки гоготали и улюлюкали, отпуская грубые шутки. Тем не менее они очень внимательно осматривали гладиаторов, перед тем как побиться об заклад. Как залог своих ставок они выставляли напоказ слитки золота, драгоценные камни и прекрасное оружие.
Шестеро могучих бойцов стояли у дальней стены арены. Их мощные торсы, широкие спины и мускулистые руки и ноги были смазаны жиром, чтобы легче было выворачиваться из рук противника. Конан не знал никого из этих людей, но, поскольку он иногда слышал, как слуги Тогрула шептались еще об одном человеке, который держал гладиаторов, некоем асирце из Асгарда по имени Ивар, киммериец решил, что эти незнакомцы — рабы Ивара.
Еще раз взглянув вверх на пьяных, орущих ваниров, Конан заметил Тогрула. Тот стоял в стороне и разговаривал с человеком, в рыжеватой бороде которого были заметны серые волоски. Конан не мог слышать их слов, но по жестам он понял, что разговор идет о тех шести гладиаторах. Вскоре Улдин и два других человека спустили вниз лестницу. Все, кроме будущего противника Конана, поднялись наверх, оставив его один на один с гигантским негром.
Конан изумленно таращил глаза: он никогда прежде не видел кожу черного цвета. Отец когда-то рассказывал ему, что такие люди живут в стране Куш, лежащей в двухстах, а может и больше, днях пути на юг. Круглая голова негра была гладко выбрита. Он медленно разжевал пригоршню каких-то листьев, содержащих, по-видимому, сильнодействующий наркотик. Взгляд негра утратил все человеческое, сделавшись взглядом хищного зверя.
Прикидываясь слабым и растерянным, молодой варвар изучал противника. Грозный негр был великолепным образцом самца. Его намасленное тело, мерцающее в свете огней, было похоже на статую, вырезанную из обсидиана. Огромная сила таилась в этих массивных плечах и руках; мышцы торса и ног то напрягались, то расслаблялись, словно перевившиеся питоны.
Когда наркотик полностью завладел мозгом негра, подобно разъяренному тигру он бросился к Конану. В одно мгновение его громадные лапы схватили горло Конана и крепко сжали, сминая плоть и заставляя смолкнуть сдавленное рычание, рвущееся из груди киммерийца. Руки Конана сомкнулись на запястьях чернокожего, и они закружились в танце смерти, раскачиваясь из стороны в сторону и держа друг друга в объятиях, словно свирепые любовники. Зрители возбужденно завопили.
Конан боролся насмерть, до предела напрягая мышцы шеи. Легкие пылали, красная пелена застилала глаза. Негр придвинулся ближе, растянув толстые губы в страшной гримасе, обнажившей желтые зубы, похожие на клыки. Его горячее дыхание, тошнотворно-сладкое от запаха зелья, обжигало лицо Конана.
Свирепое лицо негра все приближалось; противники раскачивались щека к щеке, и кушит старался подобраться своими клыками к вздувшейся вене противника.
Неожиданно Конан отпустил запястья негра, уперся ладонями в его грудь и резко толкнул его, как толкал рукоять Колеса Страдания. Его мощные мускулы отчетливо проступили под гладкой кожей могучих рук. Годы тяжкого труда на Колесе закалили их, словно железо под молотом кузнеца.
На лице негра промелькнуло удивление, когда, несмотря на страшную мощь крепких рук, его пальцы сорвались с горла противника. В то же мгновение Конан вновь схватил кушита за запястья и, согнувшись пополам, перекинул его через спину. Здоровенный негр перелетел через Конана и с глухим ударом врезался в хорошо утрамбованную землю.
Кушит вскочил на ноги почти мгновенно, но за время этой короткой спасительной передышки Конан уже успел наполнить свои истощенные легкие драгоценным воздухом. Теперь оба они осторожно двигались по кругу. Колени их были чуть согнуты, ноги расставлены, а напряженные руки готовы к схватке. Кровь сочилась по груди киммерийца из ранок на шее, нанесенных отточенными ногтями негра. Пот стекал по лбу и, попав в глаза, причинял острую боль. Конан встряхнул головой, стараясь смахнуть капельки пота.
Кровавое вожделение вспыхнуло в глазах негра. Обнажив в ухмылке зубы, он, как ягуар, бросился на Конана. Но молодой киммериец был наготове. Он легко уклонился в сторону и, когда противник пролетел мимо, ударил его в затылок тяжелым кулаком. Полуоглушенный негр повалился на колени. Толпа хрипло заревела. Одни вопили в восхищении, другие от злости — они проиграли пари. Некоторые поощрительно кричали; они никогда еще не видели подобного боя между неопытным юношей и непобедимым чемпионом.
Конан не замечал толпу. Для него во всем мире существовала теперь только арена боя и враг. Страстное желание убить вскипело в нем, и снова и снова наносил он тяжелые удары негру, которого уже почти покинуло сознание. Нос кушита превратился в кровавое месиво, а глаза заплыли.
Потом кушит отскочил назад и, согнувшись почти пополам, с новой силой бросился на противника. Его голова, словно пушечное ядро, ударила Конана в живот. Юноша был отброшен назад, к доскам, которыми были обшиты стены арены. Болельщики негра зашлись в криках: «Джанга! Джанга!»
Когда Джанга приблизился к киммерийцу, Конан схватил его черную лапу и, превозмогая боль в животе, рванул ее, выкручивая изо всех сил. Негр пронзительно закричал.
Кость с хрустом выскочила из сустава. Противник тяжело опустился на колени, а вывихнутая рука беспомощно повисла.
Конан схватил негра под мышки и с силой ударил головой в стену арены. Зрители застыли в напряженном молчании, и в этой полной тишине раздался звук, похожий на треск сучьев: Конан сломал шею гиганта. Шатаясь от изнеможения, Конан отпустил бьющееся в конвульсиях тело, и оно повалилось на землю. Покачиваясь, он подошел к стене, привалился к ней и жадно вдохнул.
Толпа взбесилась. Ваниры срывали с себя золотые браслеты, швыряя их на арену, к ногам Конана. Но измученный киммериец не замечал роскошных подарков. Остаться в живых — вполне достаточная награда для гладиатора.
Поделиться книгой: