Абориген

Хорошо, Кумико дракониху вовремя заметила и сумела отклониться. Велосипед у неё был очень хороший – из тех, что специально сделаны для гонок. Игнат его, можно сказать, по ошибке купил: думал, детский. А он просто небольшой. Но Кумико его хорошо освоила и носилась по округе, как какой-нибудь дикий пастушок по горным пастбищам. Вот на неё молодая дракониха и накинулась…

Сначала Кумико пыталась, как положено, под деревьями прятаться – да там на грех три сухие яблони на всю округу. Тогда она увернулась и стала удирать к обрыву, думая там отсидеться, вплотную возле стены – дракон к стене не подлетит, крылья ему дороже добычи. И всё бы у неё получилось, но чуть-чуть скорости не хватило – дракониха молодая была, проворная, быстрая: дотянулась крыльевым когтем, царапнула оболочку. Кумико не сразу заметила, что газ выходит, да и заметила бы, так что? В общем, под обрыв она нырнула, от драконихи между скал ушла – а выбраться обратно подъёмной силы уже не хватило.

Я всем вбиваю в мозги: если припекло, быстро сообразите, где вас в первую очередь станут искать, – и ждите там. Но сейчас это не сработало бы: на стене ей было не зацепиться, а если и зацепиться, то не провисеть долго, а под стеной болото, и уж там-то точно не выжить. И Кумико решила тянуть вперёд сколько можно, потому что помнила: километрах в сорока к югу есть несколько старых возделанных цветочных плантаций, а значит, наверняка люди там рано или поздно появятся. И учтите, всё это прокручивает в голове девятилетний ребёнок, который только что избежал одной смертельной опасности и тут же оказался перед лицом следующей, не менее смертельной…

10

Сорок километров Кумико не протянула, газ из баллона вытек, она опустилась на одних пропеллерах прямо в кроны «кошачьих лапок», и повезло, что падать пришлось всего ничего, да и на мягкий мох. Скалы-перья, на которые она ориентировалась и к которым летела, сразу пропали из виду, а небо было затянуто дымкой, которая почти всегда висит над низинами. И этот ребёнок, совершенно не паникуя и не плача, решает ждать ночи, потому что ночью луны будут видны и сквозь дымку, а значит, можно понять, куда идти… Похоже, общение с Гагариным не прошло даром. Хотя отношения у них, повторяю, были не самые простые.

11

Я даже не стал поминать Подколодным эту историю – во-первых, рассказывал раньше, во-вторых, они и сами могли мне дюжиной подобных ответить. Сложно с Подколодными: парни знают прекрасно, чего нельзя и почему нельзя, но поступают наперекор всему. Зная прекрасно, что многие взрослые в душе им сочувствуют, хотя и наказывают, и вроде как порицают…

Ну, жизнь у нас такая. Жизнь Наперекор Всему.

12

У Гагарина одна половина головы, правая, – чёрная, а другая половина седая. Он не красится, не бреет голову наголо, а носит как есть.

13

Мы закончили Игру, я посадил ребятишек полукругом (у волков всё ещё дыбом стояла шерсть на загривках) и приступил к разбору достижений и ошибок. Собственно, и Малая, и Большая Игры – это опыт выживания в низине: в таиге или на болотах. А залог выживания – это расслабиться, слиться с местностью, раствориться, исчезнуть. Тогда есть шанс, что уцелеешь… Волки мои сумели слишком многих «расколоть», заставить как-то реагировать, и теперь я должен был, пока ребятишки все разгорячены и поэтому размягчены, вогнать в них то, что можно вогнать словами. То, что можно просто запомнить. Даже записать и повторять на ночь.

У нас есть ещё год до Большой Игры, и успеть подготовиться можно и нужно. В Большой тебе не ставят оценок, ты её или прошёл, или не прошёл.

Мои ученики, как правило, Большую проходят все. Но последний год обучения у них чертовски тяжёлый – и вот тут выдерживает не каждый. Нет, не помирают, конечно, уходят к другим учителям. Если есть, конечно, к кому уйти… Я смотрел на этих сидящих и внимающих и довольно хорошо представлял себе, с кем будут проблемы и какие проблемы, а кто схватит на лету…

(Гагарина вообще никто ничему не учил. А Кумико знала только какие-то самые общие азы, которые на планете известны всем и которые даже в памятке для туристов прописаны. Так что на самом деле выжить в низинах – легко. Надо лишь суметь в нужный момент правильно расслабиться.)

Ну что ж, я уже почти закончил общий разговор и хотел показать ещё несколько практических приёмов, когда увидел, что к нам, размахивая какой-то бумагой, быстро идёт, почти бежит, дед Кепке…

14

Такие картины почему-то запоминаются чуть ли не на всю жизнь, и потом ты по ним узнаёшь, что началось (или закончилось) что-то этапное, что-то неимоверно важное. А картинка запоминается сразу. Такой вот феномен.

Сродни вещим снам, как я про них слышал. У меня-то вещих снов не бывает, потому что у меня не бывает вообще никаких снов. Почти никогда. Два-три раза в год. Побочный эффект. Один из.

Но если что-то вдруг приснится, то… Не хочу об этом.

(Мнимую бессонницу – это когда тебе снится, что ты не спишь, – я за сны не считаю. Я про то, что случается сверх этого.)

Вот эта картина: солнце, перевалившее зенит, и в небе ни облачка, только пара истрёпанных ветром следов от патрульных катеров. Под ногами сухой суглинок желтоватого оттенка, и осколочки кварца и пирита сверкают изо всех сил. Пучки сухой травы. Справа от меня ободранный эллинг, сквозь полупрозрачные листы обшивки проступают чёткие или размытые сложнопереплетённые тени высохших лиан, а там, где листы сорваны, лианы выпирают наружу, как пружинная сетка из прорех старого матраца. Слева от меня – жёлтый сарай, от которого к обрыву тянутся рельсы. Рельсы давно никто не правил, они покоробленные и проржавевшие. Между рельсами охотнее, чем в других местах, растёт трава; почему? В траве резвится табунок жабок – маленьких, размером с фалангу пальца. Ребятишки мои, истомлённые тяжёлой игрой и недовольные её результатами, стоят кое-как, с трудом сохраняя почтительность; на лицах желание бросить всё и поскорее разбрестись. Так оно и будет сейчас. И дед Кепке, в синей потёртой униформе, прихрамывая, всё идёт и идёт к нам, не приближаясь, идёт и идёт, в руке у него телеграмма, я стараюсь прочесть её издали – не получается, пальцы как раз закрывают текст, поэтому я жду вместе со всеми, а он идёт и идёт, прихрамывая, но не приближается…

Такой вот бред.

…Потом он всё-таки подошёл.

Тетрадь вторая

15

От Дальнего до Ньёрдбурга (не до самого города, а до торгового порта на южной оконечности острова, но порт и город связаны наземным омни, час – и ты на месте) ходит ежедневный паром; в Ньёрдбурге я знал, у кого можно одолжить что-нибудь летающее и, может быть, даже хорошее; от Ньёрдбурга до Трёх Столбов, городка, где арестовали и собирались судить Снегиря, было ещё двести кэмэ на северо-восток. Непрерывность маршрута гарантировалась, но по времени дорога получалась непозволительно долгой – паромы уходили по утрам и в это время года шли не слишком быстро, – и к началу публичных слушаний я банально не успевал… чего никак нельзя было допустить. Иначе Снегирь просто-напросто будет без защиты – перед лицом какой-то очевидной наглой провокации.

Собственно, обстоятельства не оставляли мне выбора. И когда это до меня дошло наконец, сразу стало легко.

Я выкатил Собаку из гаража, проверил, не текут ли баки (два раза паял в прошлом году, а заменить всё никак руки не доходят), подвесил в багажной сетке пластиковый бурдюк с дополнительной водой, поменял стержни в реакторе и сунул в карман ещё шесть запасных – из НЗ, военных, утроенной ёмкости. Заскочил домой, надел куртку (ночью над низинами будет не жарко), проверил документы – на месте. Взял планшет, фонарь, серебряный рожок для обуви в виде старательской лопатки – мой амулет. Или талисман. В общем, на счастье.

16

Тине я оставил записку. Хотел оставить. Дописывал, когда она вошла.

– Далеко собрался? – спросила она с порога.

– Труба позвала, – сказал я. – Снегирь арестован.

Она пересекла комнату и встала у окна спиной ко мне. Стояла так с минуту.

– Ладно, – сказала, не оборачиваясь. – Но если я узнаю…

– Не узнаешь, – сказал я.

– Думаешь, ты такой ловкий?

– Не заводись. Просто нечего узнавать.

– Ну, конечно, нечего… Ладно. Береги себя. Когда тебя ждать обратно?

– В лучшем случае – дней десять на всё…

– Значит, двадцать. Хорошо.

Она подошла ко мне, позволила себя обнять и даже кашлянула, будто чем-то чуть-чуть поперхнулась.

Любят ведь не за что-то, правильно? Любят скорее вопреки.

17

Я рассчитал маршрут: до Ключей, там взять воды и, если повезёт, перекусить, потом короткий бросок до Седьмой станции, оттуда вдоль Стены скелетов, ещё раз заправиться, у Денисова, – а от Денисова лететь прямо в Три Столба, это четыреста с небольшим кэмэ над сплошной низиной, там есть несколько островков, но это всё драконьи скалы, их нужно обходить – здесь справа, а здесь слева… будет ночь, но трёхлунная, ясная; в общем-то, в такие ночи только и летать с моим зрением… Восемнадцать часов в воздухе, почти без отдыха.

А потом надо быть свежим и очень умным…

Ладно, не в первый раз. И не в последний наверняка.

Я пристегнулся, тронул рули, погонял по отдельности моторы, прислушиваясь к нехорошим шумам (нехорошие шумы были, но я ими пренебрёг), а потом поднял Собаку над крышами, прошёл низко и медленно, набрал высоту, развернулся над базарной площадью и, разгоняя скорость, повёл Собаку почти строго на восток – так, чтобы держать Башню в тридцати – тридцати пяти градусах правее моего курса.

Магнитные компасы у нас бессмысленны из-за гигантских и никому не нужных залежей железа, гирокомпасы и спутниковая навигация запрещены после последней войны, маяки редки и ненадёжны; но Башня видна отовсюду…

18

Землюки не позволяют нам забыть о себе. Может быть, они и не думают об этом, но у них как-то само собой получается напомнить нам, что без них никуда и что в то же время никогда нам их не догнать, не достичь, как не добраться до Башни.

То есть добраться-то можно, но только с их любезного снисходительного соизволения… по предварительно полученному разрешению, пешком, переодевшись в специальную одноразовую одежду вызывающей расцветки – и обритым наголо. Через три зоны контроля. Будучи обысканным, просвеченным и обнюханным. И в любом месте тебя могут развернуть и отправить обратно, ничего не объясняя.

Я и не пытался ни разу. Бесполезно. Да и нечего мне там, в «земной» зоне, делать. Я ничем не торгую, кроме себя самого, и вряд ли им нужен такой товар – а мне тем более не нужны такие покупатели.

То есть не подумайте, что я такой уж землюконенавистник. Нет. Просто я не люблю, когда меня унижают. Даже если у тех, кто унижает, для этого есть все основания. В конце концов, мы – побеждённые. Нас – положено.

Но я этого не люблю.

19

Собака перевалила край обрыва – сначала её приподняло, потом бросило вниз. Я выровнял полёт и поёрзал, устраиваясь поудобнее, чтобы не затекала шея. Раньше у меня был такой специальный воротник-массажёр, но его выпросил попользоваться директор школы – и как-то всё забывает отдать. А я всё забываю напомнить…

И я ведь ему не сказал, что улетаю.

Ладно, Тина скажет.

Тина…

Я думал, она выйдет во двор или хотя бы на веранду – помахать рукой. Но Тина не вышла.

20

До Ключей я добрался спокойно. Ключи когда-то были крепким посёлком, вокруг него постоянно крутились три-четыре десятка ферм, а в самих Ключах стоял заводик по первичной переработке бутонов – ну и всяческие склады, магазины, игорные дома и бордели, то есть всё то, без чего нормальный фермер не мыслит своего существования. Но с тех пор прошло уже двадцать лет…

На посадочной площадке стояли четыре вертолёта и один пёстрый пикап класса «Ниоба» – из тех старых надёжных машин, к которым не найти запчастей, а они всё равно летают. Раскраску баллона я не опознал, наверное, кто-то издалека. А на дальнем краю пирса висела маленькая ферма с гербом семьи Сурганова – то есть с дальнего юго-запада. Интересно, их-то каким ветром сюда занесло?..

Я откатил Собаку в уголок стоянки, спугнув здоровенного спящего друкка, и пошёл, разминая ноги, наискось – к таверне.

Как минимум надо докупить воды. Половину запаса я израсходовал.

По идее, для реакторов годится любая вода. Там есть фильтры, которые даже из овечьей мочи выжмут дистиллят. Но все, кто долго летает, знают, что фильтры, если их нагружать, выходят из строя в самый неподходящий момент. А дальше – уж как повезёт: либо реактор блокируется, либо взрывается. И если ты летишь над болотами, то лучше второе. Так что много дешевле – не по деньгам, так по нервам – покупать заранее отфильтрованную воду.

Таверна, можно сказать, была полна народу. То есть, помимо Сунь Чу, который возвышался за стойкой как утёс, у дальнего конца стола сидели четверо серых и не столько ели и пили, сколько пялились в мою сторону. Один из них повернулся к Сунь Чу и что-то спросил, и тот тоже посмотрел на меня и ему ответил. Жаль, я так и не научился читать по губам у китайцев…

Кроме этой четвёрки, возле входа спиной ко мне сидел здоровенный фермер и что-то уплетал, оттопырив локти.

Не знаю, то ли таверну когда-то так стилизовали, то ли на постройку действительно пошла платформа от небольшой фермы. Даже навес был под стать: сетка, которую приподнимало ввысь несколько плоских баллонов. Фермеры наверняка чувствуют себя здесь как дома…

Я вошёл, поздоровался, мне ответили. Сунь Чу радостно поклонился.

Конечно, как ему не радоваться: мы не виделись уже два года. А то и побольше.

Первым делом я испросил воды для Собаки, вторым – для себя. Из быстрой еды у Сунь Чу нашлись только сырные лепёшки с зелёным луком и холодные бобы; и то и другое перед дорогой я есть не мог категорически. А ждать полчаса, пока он приготовит нормальную еду… Я втянул слюну, купил полдюжины рисовых палочек с мёдом, сгрёб толстые медяки сдачи и спросил как бы между прочим:

– А чья это ферма там? Мне показалось, что сургановская.

– Да, – кивком подтвердил моё смелое предположение Сунь Чу.

– И что же сургановские делают здесь?

– Что-то продают…

Сунь Чу перевёл взгляд за моё плечо. Мне не требовалось даже оборачиваться, чтобы понять: там возник серый.

Но я всё-таки повернулся, всем телом демонстрируя миролюбие.

– Чего ты тут распускаешь язык? – Серый был молод, лет двадцати пяти, беззуб и слегка косоглаз; я присмотрелся: видимый только в ультрафиолете иероглиф над левой бровью говорил, что он «третий ребёнок в семье» – то есть рукавишник самого низкого пошиба, которого не жалко и за которого не станут кроваво мстить, а просто истребуют виру. Такие бывают самыми наглыми и беспощадными.

– Если я вас чем-то задел, прошу прощения, – сказал я. – Увы, я бываю страшно неловок.

– Ты шпион? Почему на тебе нет меток?

– Я школьный учитель. Мне запрещено иметь метки, уважаемый.

– А чего ты тут забыл, учитель? До ближайшей школы… – он задумался.

– Четыре часа, – подсказал я.

– Вот и лети отсюда. Учитель… В нашей школе был такой, – он повернулся к своим. – Жополаз. Останешься после уроков… Один раз наши отцы пришли в школу и посадили его на кол. Хочешь на кол? – он снова сунулся ко мне.

– Разумеется, нет, – сказал я, попрощался с Сунь Чу и пошёл к Собаке. Замурзанный мальчик (или девочка?) катил к ней прозрачную флягу на колёсиках.

Проходя мимо фермера, я сделал вид, что не узнал его. Надеюсь, это у меня получилось.

21

Странно всё это, думал я, выставляя меж тем на карте курс. Зачем? Зачем-то. По привычке, скорее всего. Промахнуться мимо Седьмого поста, он же Седьмая станция, он же просто Семёрка, теоретически можно – но очень трудно. Мешают скальные стены – хребет Мировского к югу и Стена Скелетов к северу. Между ними Сильвиев проход – тот, через который лежит путь парома; Семёрка расположена перед самой Стеной скелетов и чуть-чуть севернее прохода. Таким образом, отклонившись немного, я снова почти возвращаюсь к паромной трассе…

Солнце стояло низко и почти точно за спиной; вершины хребта Мировского, острые, заснеженные, будто висели в зеленеющем небе, и из-за них поднималось Кольцо, яркое и твёрдое, этакий мост от горизонта до горизонта, – и Башня, сейчас просто сверкающая. Было отчётливо – и безо всякого приближения – видно, как по ней снизу вверх скользит искра: наверное, очередной контейнер с концентратом уходил на орбитальный завод, концентрат лучше перерабатывать в невесомости…

Так вот, странно всё это: серые показались мне не серыми, а артистами, играющими серых в каком-то в меру бездарном бродячем театре; а фермер уж точно был не фермер, зуб даю – эту морду забыть нелегко: Пауль фон Белофф, оперативник Канцелярии, моё последнее на войне – и единственное невыполненное – задание… Кто-то кого-то здесь пытался надуть, и будь я посвободнее, остался бы полюбоваться – из чистого любопытства, – но мне нельзя было задерживаться, потому что Игнат Снегирь арестован по тяжкому обвинению и ждёт суда. И я, прокручивая в памяти всё, что знал о Снегире и его делах, не мог понять, с какой стороны к нему подобрались.

То есть охотников разобраться со Снегирём было невпроворот, и это понятно, но службу безопасности у него ставил ещё покойный Ли Стеценко, потом её совершенствовали те, кого Стеценко поднатаскал, – а главное, Игнат твёрдо придерживался простой идеи, что лучше десять раз упустить выгоду, чем один раз хапнуть криво. У него не было проблем с властями, и у него были, конечно, проблемы с серыми и с триадами, но строго в рамках понятий, не придерёшься. И шерифы, и мастера промеж себя называли его «Тефлоновым валенком»…

Вряд ли за те семь месяцев, которые мы не виделись, он изменил своим привычкам.

Даже когда те залётные беспредельщики – мы так и не узнали, кто они и откуда, и я подозреваю, что среди них был, по крайней мере, один землюк, скорее всего, солдат-дезертир, – когда они захватили Кумико и вели себя нагло, Игнат в точности соблюл «сказку», все пункты этого неписаного – естественно! – кодекса отношений фермеров и серых. Он вёл себя сдержанно, вежливо – и никого не убил сам.

22

Солнце (не настоящее Солнце, конечно, а наше, именем Каффальджидхма, Гамма-2 Кита, – но попробуйте-ка это выговорить!) почти село, сейчас почти без сумерек упадёт ночь; троелуние начнётся часа в два ночи, но это не страшно, мне и так достаточно света… И в последних лучах зари, когда на несколько секунд над точкой заката вспыхнуло ложное солнце, похожее на лужицу расплавленного стекла, я увидел далеко справа от меня паруса парома, того самого, который ушёл утром и на котором я мог бы сейчас лететь, приди телеграмма вовремя. Но теперь всё: я его обогнал и уже понемногу начинал отыгрывать потерянное время. Его невозможно будет отыграть достаточно, но хотя бы десять часов. Или двадцать. Или даже сутки, если всюду будет попутный ветер…

23

…А ведь то похищение Кумико было прямым продолжением её ссоры с драконами! Самое забавное – что я долго не мог объединить обе эти истории, считал их произошедшими чуть ли не в разные годы, пока она сама мне всё не рассказала – так, как запомнила.

24