Хоббит или туда и обратно

Хоббит или туда и обратно

перевод с английского В. Баканова и Е. Доброхотовой-Майковой

стихи в переводе Г. Кружкова

Глава 1

Незваные гости

В норе под землей жил хоббит. Не в сырой и затхлой с дождевыми червями, не в голой песчаной, где не на что сесть и нечем подкрепиться; нора была хоббичья, а это означает уют.

У нее была круглая, как иллюминатор, дверь, выкрашенная в зеленый цвет, с блестящей медной ручкой точно посередине. Она открывалась в круглый туннель вроде железнодорожного, но, разумеется без дыма, очень удобный, с деревянными стенами, плиткой и ковром на полу, с полированными стульями и множеством вешалок для пальто и шляп — хоббит любил гостей. Туннель этот (или коридор) вел в глубь холма — Холма, как звали его на мили вокруг. Отсюда в обе стороны отходили маленькие круглые двери. В хоббитском жилище не бывает лестниц: спальни, ванные, кладовые, буфетные (в немалом количестве), гардеробные (здесь были целые комнаты, отведенные под одежду), кухни и гостиные — все размещалось на одном этаже и даже в одном коридоре. Лучшие комнаты были по левую сторону (если смотреть от входа), потому что только в них имелись окна — глубокие круглые окна с видом на сад и пологие зеленые склоны.

Хоббит этот был весьма обеспеченный, и звали его Бэггинс. Бэггинсы жили в окрестностях Холма, сколько себя помнят, и считались весьма уважаемым семейством, не только из-за достатка (а они и впрямь были, по большей части, зажиточны), но и потому, что никто из них не запятнал себя приключениями или вообще странными речами и поступками; вы, не спрашивая, знали, что ответит Бэггинс на любой ваш вопрос.

Это история о том, как Бэггинс пустился в приключение, начал говорить и делать такое , чего никто (и он сам в первую очередь) не ожидал. Он, быть может, потерял уважение соседей, зато приобрел… ну, вы увидите, приобрел он что-нибудь в конце концов или нет.

Матушка нашего хоббита… А что такое хоббит? Наверное, в наше время это следует объяснить, потому что хоббиты теперь малочисленны и боятся Большого Народа, как называют нас. Сами они маленькие (наверное, правильней сказать «были»), ростом примерно в половину нашего, ниже бородатых гномов. Бороды у хоббитов не растут. Волшебного в них нет или совсем мало, разве что по мелочи, скажем, умение быстро и тихо исчезать, когда глупые громадины, вроде меня и вас, ломятся с грохотом, как слоны, так что за милю слышно. Они склонны отращивать брюшко, одеваются ярко (по большей части в желтое и зеленое) и не носят обуви, потому что подошвы у них от природы жесткие, с густой темно-каштановой шерсткой, такой же курчавой, как и на голове; пальцы у них длинные, смуглые и ловкие, мордочки добродушные. Смеются хоббиты раскатисто и от души (особенно после обеда, который по возможности устраивают два раза в день). Теперь вы знаете довольно, чтобы продолжить.

Как я уже говорил, матушка нашего хоббита, то есть Бильбо Бэггинса, — знаменитая Белладонна Тук, одна из трех замечательных дочерей Старого Тука, предводителя хоббитов, живущих за Рекой — узенькой речушкой у подножия Холма. Поговаривали (в других семьях), что давным-давно предок Тука женился на фее. Это, разумеется, чепуха, но в Туках определенно было что-то не совсем хоббитское, и время от времени кто-нибудь из них пускался в приключение. Они исчезали без шума, и в семье о них больше не говорили, но факт остается фактом: Туки были совсем не так респектабельны, как Бэггинсы, хотя и, несомненно, богаче.

Не то чтобы Белладонна Тук пускалась в приключения после того, как стала миссис Банго Бэггинс. Банго — отец Бильбо — выстроил для нее (и отчасти на ее деньги) самую роскошную хоббитскую нору, какую только можно сыскать под Холмом, на Холме или за Рекой; там они и жили до конца дней. Однако сдается, что их единственный сын Бильбо, даром что с лица и повадкой был вылитый отец, солидный и респектабельный, унаследовал по туковской линии некую странность, которая только и ждала случая проявиться. Впрочем, случай все не представлялся, а Бильбо тем временем достиг зрелости, то есть примерно пятидесяти лет, живя в прекрасной, выстроенной отцом норе, которую я вам только что подробно описал, и из которой, казалось, он никуда не собирался трогаться.

По странной случайности в одно прекрасное утро, когда в мире было меньше шума и больше зелени, а хоббиты плодились и благоденствовали, Бильбо Бэггинс стоял после завтрака у двери, покуривая длинную деревянную трубку, доходившую ему почти до мохнатых ступней (аккуратно расчесанных) — и тут появился Гандальф. Гандальф! Если бы вы слышали хотя бы четверть того, что слышал я, а я слышал лишь маленькую толику того, что стоит о нем услышать, — вы бы поняли, что речь пойдет о чем-нибудь удивительном. Везде, куда бы он ни пришел, сразу начинали происходить самые невероятные приключения. Под Холмом он не появлялся давно — с тех самых пор, как умер его приятель, Старый Тук, и хоббиты почти забыли, как он выглядит. Гандальф отсутствовал по своим делам так долго, что тогдашние хоббиты-мальчики и хоббиты-девочки успели превратиться во взрослых хоббитов.

Так что в то утро ничего не подозревающий Бильбо увидел просто старика с посохом. На нем была остроконечная синяя шляпа, длинный серый плащ, серебристый шарф, поверх которого свисала до пояса длинная белая борода, и огромные черные башмаки.

— Доброе утро! — приветствовал незнакомца Бильбо вполне искренне.

Солнце светило, трава весело зеленела.

Однако Гандальф сдвинул кустистые брови, выступавшие из-под широкополой шляпы, и строго взглянул на хоббита.

— Что Вы этим хотите сказать? — спросил он. — Что желаете мне доброго утра, или что утро доброе, хочу я того или нет, или что нынче утром Вы в добром расположении духа, или что в такое утро хочется быть добрым?

— Все вместе, — отвечал Бильбо. — И в придачу, что в такое утро приятно подымить на свежем воздухе. Если у Вас есть трубочка, присаживайтесь и угощайтесь табачком! Спешить некуда, весь день впереди! — И Бильбо сел на скамеечку у двери, скрестил ноги и выпустил преотличное колечко дыма, которое, как было целое, поднялось и уплыло за Холм.

— Очень мило! — сказал Гандальф. — Но мне сегодня утром некогда рассиживаться и пускать дымовые кольца. Я ищу, кого бы взять в приключение, которое я затеял, а это очень трудно.

— Неудивительно — в наших-то краях! Мы народ простой, тихий, нам приключения ни к чему. От них одни неприятности! Того гляди, опоздаешь к обеду! Не знаю, что некоторые в них находят! — сказал наш мистер Бэггинс, заложил большой палец за помочи и выпустил новое кольцо, еще больше первого. Потом он достал утреннюю почту и стал читать, делая вид, будто не замечает старика. Чудной какой-то, пусть лучше идет своей дорогой.

Однако старик не думал уходить. Он стоял, опершись на палку, и молча смотрел на хоббита, так что тот в конце концов смутился и даже немного осерчал.

— Доброе утро! Нам тут приключений не надо, благодарю покорно! Попробуйте за Холмом или за Рекой! — Этим он давал понять, что разговор окончен.

— Что только не означает у Вас «доброе утро»! — сказал Гандальф. — Сейчас вот — что Вы хотите от меня отделаться, и утро не будет добрым, пока я не уйду.

— Ничуть, ничуть, милостивый сударь! Дайте-ка припомнить. Боюсь, что не знаю Вашего имени.

— Знаете, знаете, милостивый сударь! Я знаю Ваше, мистер Бильбо Бэггинс. А Вы — мое, хоть Вам и невдомек, что мы с ним одно и то же. Я — Гандальф, а Гандальф — это я! Кто бы подумал, что я доживу до того дня, когда сын Белладонны Тук буркнет мне «доброе утро», как будто я пуговицы с лотка продаю!..

— Гандальф! Гандальф! Батюшки-светы! Не тот ли бродячий волшебник, что подарил старому Туку пару алмазных запонок — они еще сами застегивались и не расстегивались, пока им не скажешь? Не тот ли, что рассказывал на праздниках такие занимательные истории про драконов, гоблинов, великанов, спасенных принцесс и негаданное счастье, привалившее сыну вдовы? Не тот ли, который пускал такие удивительные фейерверки? Я их помню — у старого Тука в канун летнего солнцеворота! Потрясающе! Они распускались огненными лилиями, и львиным зевом, и золотыми шарами и висели в небе весь вечер! — (Вы уже заметили, наверное, что мистер Бэггинс был совсем не таким прозаичным, как хотел казаться, к тому же очень любил цветы). — Помилуйте, не тот ли Гандальф, с чьей нелегкой руки столько смирных ребят и девушек отправились незнамо куда на поиски приключений — кто по деревьям лазить, кто к эльфам в гости, а кто и в море — в море к чужим берегам? Страшно молвить, жизнь тогда была куда увле… то есть вы все тогда перебаламутили в наших краях. Прошу прощения, не знал, что вы до сих пор этим пробавляетесь.

— А чем же еще? — сказал волшебник. — Однако приятно обнаружить, что вы меня не совсем забыли. Вы добрым словом помянули мои фейерверки, а значит, не все потеряно. Ради вашего дедушки Тука и бедной Белладонны, получайте, о чем просили.

— Прошу прощения, я ничего у вас не просил.

— Просили, и уже дважды. Моего прощения. Так я Вас прощаю. Более того, я отправлю Вас в приключение. Очень забавно для меня, очень полезно для Вас, да и выгодно, если дойдете до конца.

— Извините! Не надо мне приключений, благодарствую! Не сегодня! Доброе утро! Заглядывайте на чаек, как надумаете! Почему бы не завтра? Приходите завтра! До свидания!

С этими словами хоббит юркнул в круглую зеленую дверь и запер ее так быстро, как только дозволяли приличия. Волшебники, как-никак, это волшебники, их лучше не злить.

— Угораздило же меня пригласить его к чаю! — сказал себе Бильбо и направился в буфетную. Он недавно позавтракал, однако решил, что кекс-другой и глоточек чая помогут оправиться от испуга.

Гандальф тем временем по-прежнему стоял у двери и смеялся долго, но тихо. Потом он шагнул ближе и посохом нацарапал на красивой зеленой краске какой-то знак. Покончив с этим, он двинулся прочь, примерно в то время, когда Бильбо доканчивал второй кекс, думая, что счастливо отделался.

На следующий день хоббит почти забыл про Гандальфа. У него вообще многое вылетало из головы, если только он не заносил это в специальную книжечку, например «Гандальф, чай, среда». Вчера он так разволновался, что ничего, конечно, не записал. Перед самым чаем что есть силы зазвонил дверной колокольчик, и тут-то Бильбо вспомнил! Вскочил, поставил чайник, принес на стол еще чашку с блюдцем и побежал открывать дверь.

— Простите, что заставил ждать! — собирался сказать он, но увидел вовсе не Гандальфа.

На пороге стоял гном с синей бородой, заправленной под золотой кушак, и очень яркими глазами под темно-зеленым капюшоном. Едва дверь открылась, он протиснулся в нору, как будто его тут ждали.

Гном повесил плащ с капюшоном на ближайший крючок.

— Двалин к Вашим услугам, — промолвил он с низким поклоном.

— Бильбо Бэггинс к Вашим! — Хоббит от изумления не догадался ничего спросить. Когда молчание стало совсем уж неловким, он добавил: «Я как раз садился пить чай. Прошу, проходите к столу», — может быть, немножко натянуто, но вполне искренне.

А что делать, если непрошеный гном без всяких объяснений вешает одежду в твоей прихожей?

Они только-только принимались за третий кекс, когда колокольчик зазвонил снова, на этот раз громче.

— Простите! — воскликнул Бильбо и пошел открывать.

«Вот и Вы наконец!» — собирался сказать он. Однако на пороге стоял не Гандальф, а очень старый гном с белой бородой и в алом капюшоне; он тоже сразу проскочил в дверь, как будто его звали.

— Вижу, наши уже начали собираться, — промолвил гном, заметив зеленый плащ Двалина, и повесил рядом свой красный. — Балин к Вашим услугам, — сказал он, приложив руку к груди.

— Спасибо, — пробормотал Бильбо.

Отвечать надо было не так, но «начали собираться» здорово его огорошило. Он любил гостей, но предпочитал знать о них загодя, и вообще самому их приглашать. У него мелькнула страшная мысль, что может не хватить кексов, и тогда хозяину (а Бильбо неукоснительно соблюдал законы гостеприимства) придется уступить свои.

— Заходите, чайку выпьем! — набрав в грудь воздуха, проговорил он.

— Мне бы лучше глоточек пива, если не составит лишних хлопот, милостивый сударь, — отвечал белобородый Балин. — А вот от кекса я бы не отказался — с тмином, пожалуйста, если найдется.

— Сколько угодно! — к собственному изумлению воскликнул Бильбо и помчался в подвал нацедить кружку пива, потом в буфетную за двумя чудесными кексами с тмином, которые испек сегодня на послеужинный перекус.

Когда он вернулся, Балин и Двалин болтали за столом, словно старые приятели (вообще-то они были братья). Бильбо поставил перед ними пиво и кексы. Тут снова зазвонил колокольчик — один раз и сразу второй.

«Вот теперь точно Гандальф», — думал Бильбо, пыхтя по коридору. Однако нет. Перед ним стояли два гнома, оба в синих капюшонах, с серебряными кушаками и желтыми бородами. У каждого были при себе мешок с инструментами и лопата. Оба шмыгнули в дом, едва приоткрылась дверь. Бильбо почти не удивился.

— Чем могу быть полезен, мои гномы? — спросил он.

— Кили к Вашим услугам! — сказал один.

— И Фили, — добавил другой.

Оба сорвали с головы синие капюшоны и поклонились.

— К вашим и ваших семейств! — проговорил Бильбо, вспомнив на этот раз учтивый ответ.

— Двалин и Балин, как вижу, уже здесь, — заметил Кили. — Идем к народу!

«К народу! — подумал мистер Бэггинс. — Не нравится мне, как это звучит. Надо присесть на минуточку, собраться с мыслями и глотнуть чаю».

Он только раз отхлебнул — в уголочке, покуда четверо гномов, сидя вокруг стола, толковали о рудниках, золоте, беспокойстве от гоблинов, разорении от драконов и всем таком прочем, чего Бильбо не понимал и понимать не хотел, уж очень это смахивало на приключение, когда — динь-динь-дон! — снова зазвонил колокольчик, да так громко, словно какой-нибудь шалун-хоббитенок вздумал его оторвать.

— Еще кто-то у дверей, — сказал Бильбо, моргая.

— Еще четверо, судя по звону, — подхватил Кили. — Между прочим, они шли за нами.

Бедный маленький хоббит сел в коридоре, обхватил голову руками и задумался, что же такое происходит и останутся ли все гости ужинать. Колокольчик зазвонил громче прежнего, и пришлось ему бежать к двери. Оказалось, что все же не четверо, а ПЯТЕРО — последний гном подоспел, покуда Бильбо раздумывал в коридоре. Едва хоббит повернул ручку, как все они были в доме и кланялись, и говорили: «К вашим услугам». Дори, Нори, Ори, Оин и Глоин были их имена; очень скоро на крючках висели два лиловых плаща, один серый, один коричневый и один белый, а гномы, засунув широкие ладони за серебряные и золотые кушаки, гуськом топали в гостиную. Одни потребовали эля, другие портера, а один попросил кофе, и все желали кексов, так что хоббиту некоторое время не удавалось даже присесть.

Когда кофейник уже кипел на огне, а гномы, покончив с кексами, принялись за плюшки с маслом, раздался громкий стук. Не звон колокольчика, а бум-бум-бум по красивой зеленой двери! Кто-то барабанил в нее палкой!

Бильбо в сердцах бросился по коридору, совершенно сбитый с толку и с панталыку — такой сумбурной среды у него еще не было. Он рывком распахнул дверь, и все они посыпались друг на друга — еще гномы, целых четыре! А за ними стоял Гандальф, опершись на посох, и смеялся. Он оставил настоящую вмятину на красивой зеленой двери, а заодно, кстати, сбил тайный знак, который нацарапал вчера утром.

— Полегче! Полегче! Не в твоих правилах, Бильбо, томить друзей на пороге, а потом дергать дверь, словно пугач! Позволь представить Бифура, Бофура, Бомбура и особенно Торина!

— К вашим услугам! — объявили, стоя в ряд, Бифур, Бофур и Бомбур. Они повесили на крючки два желтых капюшона, один светло-зеленый и один небесно-голубой с длинной серебряной кисточкой. Голубой плащ принадлежал Торину, исключительно важному гному — еще бы, ведь это был не кто иной, как сам Торин Дубовый Щит, и ему очень не понравилось, что его опрокинули на коврик у двери и еще навалили сверху Бифура, Бофура и Бомбура, хотя бы потому, что Бомбур был чрезвычайно грузен и толст. Торин держался высокомерно и ничего не сказал про услуги, однако бедный мистер Бэггинс столько раз повторил «извините», что Торин наконец изрек: «Прошу, не надо больше об этом» и перестал хмуриться.

— Вот мы все и в сборе! — сказал Гандальф, оглядывая ряд из тринадцати капюшонов — лучших съемных капюшонов для хождения в гости — и одной шляпы на вешалках. — Ну, разве не веселое общество! Надеюсь, у вас отыщется, чем напоить-накормить опоздавших? Это что? Чай? Нет уж, увольте. Мне, пожалуй, немного красного вина.

— И мне, — сказал Торин.

— И малинового варенья с яблочным пирогом, — сказал Бифур.

— И мясных пирожков с сыром, — сказал Бофур.

— И свиной окорок с салатом, — сказал Бомбур.

— И еще кофе-эля-кексов! — закричали из комнаты другие гномы.

— Сделай милость, прихвати пару яиц! — крикнул вдогонку Гандальф, когда хоббит заковылял к буфетной. — И холодную курицу! И маринованных огурцов!

— Кажется, они лучше меня знают, что в кладовой! — пробормотал мистер Бэггинс, чувствуя себя совершенно ошарашенным и гадая, не началось ли самое скверное приключение прямо у него дома. К тому времени, как он собрал на большие подносы бутылки, блюда, ножи, вилки, стаканы, тарелки, ложки и прочее, он весь взмок, покраснел и разозлился.

— Тьфу на этих гномов! Могли бы и помочь, нелегкая их побери! — сказал он вслух.

Глядь — в дверях кухни стоят Балин и Двалин, а за ними Фили и Кили. Не успел Бильбо охнуть, как они подхватили подносы, пару маленьких столов, и все мигом устроили.

Гандальф сидел во главе стола в окружении тринадцати гномов, а Бильбо — на табуретке в углу, грызя сухарик (аппетит у него совершенно пропал) и старательно делая вид, что все в порядке вещей и никакое это не приключение. Гномы ели и ели, говорили и говорили, а время шло. Наконец они отодвинулись от стола, и Бильбо привстал, чтобы убрать посуду.

— Надеюсь, вы останетесь ужинать? — спросил он самым вежливым своим тоном, без всякой настойчивости.

— Конечно! — ответил Торин. — И ночевать тоже. Разговор у нас долгий, но сначала надо сыграть и спеть. А теперь расчистим-ка стол!

Все двенадцать гномов — кроме Торина, он был слишком важный и остался беседовать с Гандальфом — вскочили и составили тарелки одну на другую. Вихрем унеслись они в кухню, не дожидаясь подносов — на каждой руке по высоченной стопке тарелок, сверху бутылка, — а хоббит бежал сзади, испуганно выкрикивая: «Осторожней!» и «Не утруждайтесь, я сам!» Однако гномы только запели:

Ножи и вилки все погнем, Объедки разбросаем, Поставим нору кверху дном — Пусть бесится хозяин! Бегом, ребята, кувырком! Всю перебьем посуду, Порвем скатерку, разольем Вино и жир повсюду! Кидай в бадейку черепки, Обломки и осколки, И хорошенько растолки Их палкой от метелки! Пусть Бильбо стонет от тоски — Круши тарелки и горшки!

Разумеется, ничего такого ужасного они не делали, и все было вымыто и убрано в мгновение ока, покуда хоббит вертелся волчком посреди кухни, пытаясь за всеми углядеть.

Когда все вернулись в гостиную, Торин сидел, положив ноги на решетку перед камином, и курил трубку. Он выпускал огромные кольца, которые плыли, куда он скажет — в дымоход, за часы на каминной полке, под стол — или кружили под потолком — но нигде им было не скрыться от Гандальфа. Пфу! — и колечко из его короткой глиняной трубки продевалось в кольцо Торина, после чего зеленело и, вернувшись, повисало у Гандальфа над головой. Их собралось уже целое облачко; в полутьме они придавали волшебнику странный и колдовской вид.

Бильбо стоял тихо и смотрел — он любил дымовые кольца. Внезапно он покраснел, вспомнив вчерашнюю гордость за колечко, которое отправил плыть над Холмом.

— А теперь сыграем! — сказал Торин. — Доставай инструменты!

Кили и Фили бросились к своим мешкам и вытащили по скрипочке. Дори, Нори и Ори извлекли из-за пазухи флейты, Бомбур принес из прихожей барабан; Бифур и Бофур тоже вышли и возвратились с кларнетами, которые оставили вместе с дорожными палками.

Двалин и Балин сказали:

— Простите, наши на крыльце!

— И мою заодно прихватите! — крикнул им вслед Торин.

Вскоре они вернулись, таща виолончели с себя ростом и арфу Торина, завернутую в зеленую ткань. Арфа была очень красивая, золотая; едва Торин ее коснулся, как полилась музыка, такая неожиданная и чарующая, что Бильбо позабыл обо всем на свете и унесся в темные края под чуждыми лунами, далеко за Рекой и очень-очень далеко от хоббичьей норы в склоне Холма.

Сквозь оконце в комнату вползли сумерки; в камине дрожал огонь — был апрель, — а они все играли, и тень Гандальфовой бороды покачивалась на стене.

Тьма заполнила гостиную, камин погас, тени исчезли, а гномы все играли. Сначала один, а затем и остальные запели под музыку: низкими гортанными голосами пели они о гномах в древних обиталищах под землей, и вот вам что-то вроде отрывка из их песни, если, конечно, может быть гномья песня без их музыки:

К вершинам далеким, к туманам седым, К ущельям, где вьется заоблачный дым, В скалистые горы, в подземные норы Уйдем за сокровищем древним своим. Там пращуры-гномы в пещерной тени Кузнечных костров раздували огни; Искусны и стары, могучие чары Знавали они и ковали они. Для древних владык и эльфийских вождей Трудились они у плавильных печей; Резьбы многограньем, сапфиров сияньем Слепили глаза рукояти мечей. В эмали сверкали все краски земли, В подвесках лучистые звезды цвели; И ярче дракона пылала корона, Которой венчались тех гор короли. К вершинам далеким, к туманам седым, К ущельям, где вьется заоблачный дым, В скалистые горы, в подземные норы Уйдем за сокровищем древним своим. Ни эльфы лесные, ни люд городской Не слышали музыки их колдовской, Не знали о гимнах, что в кузницах дымных Слагали и пели они под землей. Но страшный удар прогудел в вышине, Как будто ударил певец по струне, И вспыхнули грозно высокие сосны, Как факелы, в красном шатаясь огне. Испуганно в сумерках колокол бил, Столб копоти небо и звезды закрыл; Разгневанный ящер дыханьем палящим Жилища и башни людей сокрушил. Раздался последний удар громовой, Гора содрогнулась под вражьей стопой, И древние гномы в земные проломы Сокрылись неведомой людям тропой. К вершинам далеким, к туманам седым, К ущельям, где вьется заоблачный дым, В скалистые горы, в подземные норы Уйдем за сокровищем древним своим.

Они пели, и в груди у хоббита пробуждалась любовь к прекрасным творениям рук, мастерства и чар, яростная и ревнивая любовь, влеченье гномьих сердец. Что-то туковское всколыхнулось в душе, захотелось пуститься в путь и увидеть горы-исполины, услышать шум сосен и водопадов, исследовать пещеры, носить меч вместо дорожной палки. Он выглянул в окно. В темном небе над деревьями зажглись звезды. Хоббиту подумалось о сияющих самоцветах в темных гномьих пещерах. Внезапно в лесу за Рекой взметнулось пламя — наверное, кто-то развел костер, — и ему представилось, что на тихий Холм опустился дракон и палит все огнем. Бильбо поежился и вновь стал тихим мистером Бэггинсом из Бэг-энда Под Холмом.

Он встал, дрожа. Ему хотелось то ли сходить за лампой, то ли сделать вид, что пошел, а на самом деле спрятаться в подвале за пивными бочками и не вылезать, пока гномы не уйдут. Вдруг он понял, что пение и музыка смолкли, а из темноты на него смотрят сверкающие огоньки глаз.

— Куда это Вы? — спросил Торин таким тоном, будто угадал оба его намерения.

— Как насчет света? — виновато спросил Бильбо.

— Нам милее сумерки, — ответили гномы. — Темнота — для темных дел! До рассвета еще много часов.

— Конечно! — Бильбо торопливо сел, промахнулся мимо табуретки и угодил на каминную решетку, с грохотом уронив совок и кочергу.

— Шш! — сказал Гандальф. — Пусть говорит Торин.