Помоги проекту - поделись книгой:
Он вышвырнул остатки сандвича в окно, включил фары, осветив стволы и ветви деревьев белыми и голубыми сполохами. Вывернув машину с усыпанной гравием обочины, он выехал на полотно дороги и нажал на акселератор.
Четыре минуты спустя Куперман, маневрируя на взгорках и придерживая одной рукой руль, повесил на рычаг микрофон. Он сообщил о том, куда направляется: к северу по автостраде № 27. По правилам, ему следовало запросить подкрепление, но он знал, что диспетчеру потребуется время, чтобы связаться с парковой полицией, а чтобы полицейские прибыли на место происшествия, времени потребуется еще больше.
Нет, это его дело — возможно, первый его труп. Путаница сомнений, слезящиеся от усталости глаза — все было вмиг забыто, он полон энергии, как засидевшийся на скамейке запасной, вдруг включенный в игру. Черт побери, как хорошо вдруг ринуться в атаку! Он бросил взгляд на небо и застонал:
— Вот оно, полнолуние, мальчик мой!
Он поддал газу и, не снижая скорости, завернул. Пропустить дорогу, проложенную по гари, он не боялся — он мог бы ее отыскать и с закрытыми глазами. Эвитс-ран петляла здесь перпендикулярно дороге, а потом сливалась с Шенандоа. В феврале и октябре, когда шел лов форели и окуня, эта дорога становилась очень оживленной. Но в другие месяцы она была по большей части безлюдна — лишь изредка на нее ступал какой-нибудь охотник, пробиравшийся к Блуридж-Маунтинс. Что ни год или два, кто-нибудь из них отстреливал палец или запузыривал своему дружку в зад картечью. Возможно, и сейчас произошло нечто подобное, хотя говоривший, видно, был встревожен не на шутку. Куперман решил, что набирал он девять-один-один, почему его рация и уловила сообщение. Рассказывал же Моль историю, немало повеселившую их отделение, как его рация вдруг начала транслировать секс по телефону — баба и мужик несли невесть что. Может, Моль, конечно, все и выдумал, ведь он известный шутник — прочел небось заметку в «Пост» о сбоях в беспроводниковых передатчиках, как те вдруг вклиниваются в телефонные разговоры, вроде радиосигналов, которые улавливаются антеннами.
Куперман осклабился: «Может, моя история вовсе не про траханье будет, Моль, но подожди, еще посмотрим, что я расскажу».
А возможно, он совершит геройский поступок, спасет чью-нибудь жизнь. Джей Рэйберн Франклин тогда скажет: «Чертовски ловкая работа полицейского». Он ценит такую ретивость у молодых сотрудников. Может так случиться, что о Купермане напишут в «Спирит оф Джефферсон», местном еженедельнике. А может, он даже удостоится упоминания в «Пост» ради такого случая.
Машина затормозила, скрежеща задними покрышками по гравию обочины, чуть не врезавшись в парапет. Куперман прибавил скорость, затем притормозил и крутанул руль на следующий поворот. «Все как по маслу, Куп». Подпрыгнув на новом взгорке, он приметил знакомый треугольник дорожного знака, в свете фар отливавший желтым, резко крутанул руль вправо, выправил задние колеса и нажал на акселератор. Машина подпрыгнула и шлепнулась на немощеное полотно дороги, подняв фонтан грязи вперемешку с гравием. Шины взметнулись в воздух, на секунду зависнув над взгорком, и тут же стукнулись о землю, а фары осветили силуэты кленов и ясеней. Куперман вывернул руль вправо и остановил машину, поймав фарами фигуру мужчины — рыжий, бородатый, — тот стоял возле побитого белого пикапа.
Словно какой-нибудь лось или олень, пойманный лучами фар.
«Так-то, Рыжий, скачка окончена».
Куперман припарковался и, выглянув из-за руля, двумя привычными движениями снял свой фонарик и ощупал дубинку на поясе. Адреналин толкал его вперед, хотя где-то в глубине сознания звучали предостережения инструкторов Академии, их призывы не спешить и сначала обдумать ситуацию. Но ноги не слушались.
И едва приблизившись, он спросил:
— Это вы звонили?
Мужчина поднял руку, загораживаясь от света. Куперман направил луч фонарика пониже.
— Это вы звонили насчет тела?
Рыжий повернулся к пикапу. Куперман провел фонариком по направлению его взгляда — луч осветил затылок мужчины, а за ним — пирамиду с двумя мощными ружьями. Шерсть на загривке Купермана колыхнулась, и он было потянулся к своему смит-вессону, однако побуждение вытащить его он в себе подавил.
Обдумай все. Включи мозги. Как и всегда.
Рыжий был в джинсах, тяжелых ботинках и рубашке из грубой хлопчатобумажной ткани — одежда, обычная для охотника. Спокойствие. Что за охота без ружей? Их двое. Два ружья. Спокойствие. На табличке с лицензией закатные холмы Западной Виргинии, а над ними — такая знакомая надпись: «Девственная красота». Только спокойствие. Два хороших парня отправились в горы поохотиться, только и всего. Дверца напротив водительской распахнулась, и из пикапа выпрыгнул темноволосый мужчина с густой бородой. Куперман направил на него луч фонарика.
— Я Берт Куперман, офицер чарльзтаунской полиции. Это вы позвонили девять-один-один насчет мертвого тела?
Мужчина кивнул и приблизился. В руке у него был мобильник. Ну, все в точности как говорил Моль.
— Да, офицер. Это я звонил. Черт возьми, вы нас прямо напугали, так быстро приехали. Вот уж неожиданность! — Мужчина говорил с заметным западновиргинским акцентом и словно бы запыхавшись.
— Моя рация уловила ваш звонок. Я тут патрулировал неподалеку.
Мужчина махнул рукой в сторону ракитника, заросли которого почти скрывали черный «лексус».
— Показалось странным, как он стоит, — пояснил он, сделав шаг к машине. — Мы решили, может, авария или что. А там внутри никого. Один только пиджак. Тоже чудно как-то. Ну, мы и порыскали немного просто из любопытства, знаете ли. — Говоря, мужчина указывал куда-то вниз и, петляя, шел в том направлении. — И тело оказалось вон там, под обрывом. Звука мы не слышали, но похоже, он только что это сделал.
Куперман едва поспевал за ним.
— Только что это сделал?
Мужчина остановился на краю крутого склона. Внизу катила свои воды Шенандоа — темная, как гудроновая полоса ночью.
— Стрельнул себе в голову. Так, по крайней мере, выглядит.
— Он мертв? — спросил Куперман.
— Тело еще теплое. Мы ведь не доктора, чтобы... но, видать...
Куперман заглянул за край обрыва.
— А жив он быть не может?
Мужчина указал на тело.
— Видите вон там, слева от куста, метрах в двадцати отсюда? Видите?
Куперман направил луч фонарика и осветил какой-то куст, конский каштан, а затем, поведя луч в обратном направлении, выхватил из тьмы нечто гротескно-неуместное — брючину, выглядывающую из-за кустов. Тело. Явный труп. Он, конечно, ожидал это увидеть, но все-таки... Первый его труп...
И опять в голове замелькало, мысли понеслись, словно предметы в детской видеоигре. Куперман начал было спускаться и остановился.
Охолонись. Сообщи. Возможно, он еще жив. Ведь тело-то теплое.
Он снова начал спуск и снова остановился.
Даже если он жив, один ты ему не поможешь. Вызови «скорую».
Поднявшись к краю обрыва, он направился к машине, потом обернулся, чтобы сказать этим двоим, что он собирается делать.
— Я хочу...
Он уронил фонарик, и тот, покатившись, остановился возле носка черного охотничьего ботинка. Опытные люди говорят, что оно кажется огромным, как водосточная труба. Глаза бы не глядели.
— Подкрепление будет здесь через минуту, — сказал Куперман.
Темноволосый улыбнулся.
— Спасибо за столь ценное сообщение, офицер. — Теперь у него никакого выговора не было. Как не было в руках и телефона. Вместо него мужчина держал крупнокалиберный пистолет.
Куперман стоял, не сводя глаз с дула.
3
Крик раздался эхом, отлетевшим от гранитных скал, подобно стону привидения. Слоун сел, с трудом приподнявшись в тесном, как кокон, спальном мешке. Выпростав руку из-под стеганой ткани, он пошарил по земле, ища прорезиненную рукоять, и вынул из чехла зазубренное лезвие в тот же миг, как выпутался из спального мешка и с выпученными глазами поднялся на четвереньки. В ушах стучало. Было трудно дышать.
Эхо замерло над Сьеррами, оставив после себя лишь обычные для спящей горной местности звуки — стрекотание кузнечиков, разноголосый хор насекомых и приглушенный шум далекого водопада. Его пробрало холодом, после чего по спине поползли мурашки, а онемевшие члены пробудились к жизни.
Он был один. Разнесшийся эхом крик издал он сам.
Слоун бросил нож и взъерошил волосы. По мере того как глаза привыкали к окружающей тьме, грозные тени становились деревьями и скалами, возле которых он и разбил свой лагерь.
Сразу же после вынесения приговора он твердо решил уехать — подальше от суда, чтобы забыться, чтобы горы, как всегда, принесли ему успокоение. Оставив Пола Эббота в зале суда, а свой компьютер и служебный портфель на кухонном столе в квартире, он промчался по Сан-Хоакин-вэлли с опущенными стеклами под звуки «Рожденного скрываться» Спрингстина, несшиеся из репродуктора; стоградусная жара смердела луком и коровьими лепешками окрестных пастбищ. С каждой новой милей, ложившейся между ним и Эмили Скотт, в нем росла бодрая уверенность, что он движется вперед, оставляя кошмар позади.
Но он ошибался. Кошмар не отступал, а следовал за ним по пятам.
Мог бы и догадаться. Бодрый оптимизм его не был основан ни на фактах, ни на разумных логических доводах, и порождало его лишь отчаяние. Обуреваемый желанием забыться, он не захотел считаться с явным нарушением логики, а вместо разума опираться на вымышленные факты — для опытного судейского ошибка весьма опасная. И вот теперь огонек бодрого оптимизма в нем мерк, оставляя после себя тлеющие угольки, а пламя гасло, подернувшись пеплом едкого разочарования.
Боль въедалась внезапной лихорадкой, паутиной расползалась по голове. Кошмар всегда оставлял после себя головную боль — так за молнией всегда следует гром. Вооружившись фонарем, Слоун, спотыкаясь, брел по ковру из сосновых игл и гальки, в котором тонули его башмаки. Свой рюкзак он подвесил на ветку, чтобы не разворошили звери. Боль, острая как кинжал, тянула свои щупальца, черно-белые вспышки мелькали, как огни дискотеки, застили зрение. Наклонившись, он взял палку, чтобы поправить рюкзак, подняв его повыше, и живот скрутило так, что он упал на одно колено и в несколько судорожных позывов вытошнил весь свой завтрак из хлопьев. Головная боль может теперь усилиться, и что-нибудь разглядеть будет невозможно. Эта мысль заставила его подняться на ноги. Из наружного кармашка рюкзака он вытащил пластмассовую фляжку и, проглотив две голубые таблетки, запил их водой. Флоринал утихомирит боль, но не избавит ни от разочарования, ни от досады.
— Довольно, — сказал он себе, глядя вверх на полную луну и звездное небо. — Довольно, черт побери!
Стоя на четвереньках в отсвете разожженного заново костра, Слоун ворошил палкой горевшие сучья, подбавляя хворост. Хвоя горела и потрескивала, вспыхивая желтыми искрами. Свой бивак он разорил, и сейчас в нем боролись неодолимое желание сняться с места и голос разума, советовавший дождаться утра. Но голос разума был слаб. Хотя он так и не рискнул слишком удаляться от путаницы земельных участков, окружавших жилые строения Сан-Гэбриел-вэлли в Южной Калифорнии, он решил, что Сьерра-Невада вряд ли спасет его от работы и связанных с нею проблем, не дававших ему сейчас покоя.
Нет, больше не спасет.
То, что тревожило и не давало уснуть, не запрячешь в глубь сознания, как старую мебель в заброшенный сарай. Оно существовало независимо от процесса Эмили Скотт — живое, изменчивое и непредсказуемое. Он вглядывался в окружающий мрак и чувствовал это, чувствовал некое присутствие. Что бы это ни было, оно не исчезало, и спрятаться от него было невозможно. Оно пришло по его душу, оно преследовало его, безжалостное, неумолимое.
Он встал и, забросав костер глиной, загасил его.
Пора было двигаться в путь.
4
Детектив Том Молья раздвинул кустарник и постарался подавить тошноту, от которой любой нормальный человек, имеющий нормальную специальность, тут же извергнул бы на землю кусок итальянской колбасы, наспех шлепнутый между двумя ломтями хлеба и проглоченный в качестве завтрака, прежде чем ринуться к машине. Убитый лежал на боку, по-видимому и упав на бок, — хорошо сложенный мужчина в белой рубашке и с галстуком, запятнанным темно-красной кровью с вкраплениями серых кусочков мозга. Неподалеку от скрюченных пальцев правой руки, частично скрытой густой травой и ветвями ракитника, выглядывал ребристый ствол кольта — «питон-357». Оружие нешуточное.
Молья сел на корточки, чтобы взглянуть повнимательнее. Пуля либо от 357-го магнума, либо специальная 38-го калибра прошила висок мужчины, как товарняк на полной скорости, снеся значительную часть макушки.
— Похоже, никогда я к этому не привыкну, — сказал он.
Тыльной стороной ладони он отогнал муху. С начинавшейся жарой отыскать труп им труда не составило. Молья вытянул из земли корешок порея и сунул в рот, выплевывая приставшие к языку частички глины. Едкий луковый вкус несколько умерил запах смерти, но запах этот все равно застревал в ноздрях, лип к одежде и долго еще преследовал его после того, как он оставил место происшествия.
— Кольт «питон». Похоже, триста пятьдесят седьмой. Серьезное оружие. Видать, он не шутки шутить собрался.
С тем же успехом он мог обращаться к трупу. Офицер парковой полиции Западной Виргинии Джон Торп стоял на склоне чуть выше детектива, помахивая фонариком и разводя в стороны высокую траву. Он был похож на фонарный столб.
Молья распрямился, встал и обозрел окрестность.
— Трава здорово мешает. С таким огромным выходным отверстием пуля может быть где угодно, и вряд ли найдем... Но все же...
Он осекся. Если Торп и владел искусством общения, он в очередной раз не воспользовался удобным случаем это доказать.
Молья промокнул платком лоб и оглянулся назад, на крутой обрыв. Хотя он и не видел этого, но знал, что наверху, возле черного «лексуса», сейчас уже собралась толпа следователей парковой полиции и агентов ФБР, и в шаге от них — пресса. Торп не прикрыл табличку с лицензией, и личность покойного мгновенно стала известна, о чем передали все средства информации. Когда Молья прибыл к просеке на гари, два шерифа в форме уже перегораживали дорогу натянутой лентой, чтобы оградить место преступления от журналистов.
Молья выпутался из спортивной куртки и накинул ее себе на плечо, продолжая отирать пот со лба. Может быть, роль тут сыграло карабканье взад-вперед по обрыву, но белое и уже раскаленное как факел солнце на утреннем, без единого облачка небе пекло немилосердно. Судя по прогнозу — девяносто градусов при девяностопроцентной влажности, — обливаться потом ему предстоит до конца дня.
— Вот говорят, не так страшна жара, как влажность, — сказал он. Родившись и проведя детство в Северной Калифорнии с ее сравнительно мягким климатом, он считал погоду Западной Виргинии одной из наиболее раздражающих ее особенностей, свыкнуться с которой никак не мог. — Но тому, кто так говорит, видать, не приходилось торчать на девяностоградусной жаре, когда потеешь так, что кожа слазит! Жара она и есть жара, а влажность тут ни при чем. Верно я говорю, Джон?
Торп высился на склоне и молчал, словно ошалел, чего-то нанюхавшись. Еще с десяточек таких безмолвных фигур — и было бы похоже на грядку с овощами.
Ослабив узел галстука, Молья расстегнул верхние пуговицы. Рубашка уже помялась. Мэгги всегда говорила, что каким бы отутюженным он ни выходил из дома, возвращается он весь изжеванный, как будто одетым в постели валялся. Таков удел толстяков. При росте в шесть футов Молья стройностью никогда не отличался, но в молодые годы он был все-таки поспортивнее и в фигуре его бросались в глаза разве что плечи, грудь и ноги. Но перевалив через сорокалетний рубеж, он начал набирать вес, толстея все больше в талии. Жирную складку у него на животе любила теребить Мэгги, называя это «эротическим массажем». Какая уж тут эротика. Похоже скорее на запасную шину, в которую качают воздух. Какую бы то ни было диету он отвергал — слишком любил поесть. Что толку зваться итальянцем, если не интересуешься едой? А если, едва продрав глаза, надо бежать трусцой, так уж лучше оставаться толстым! Утром, взвесившись голым, он получил результат 228 фунтов, и это в его сорок три года!
Сунув платок в задний карман форменных брюк, он обнаружил там солдатика армии конфедератов из геттисбергского музея — солдатика этого он купил для своего сына Тиджея.
— Придется им довольствоваться следами пороха, — сказал он, полагая, что пули для баллистической экспертизы ему не найти. — Ты точно наших никого не видал?
Торп передернул плечами.
— Сам погляди.
Молья поглядел. Согласно оперативной сводке, Берт Куперман позвонил чуть ли не в 3.30 ровно и сообщил, что выезжает по звонку насчет найденного трупа. После этого сообщений от Купермана не поступало. Диспетчер связался с парковой полицией, а Кей вытащил из постели Молью. Слова его, произнесенные врастяжку, с гнусавым южным выговором и услышанные в телефонной трубке, не доставили Молье особого удовольствия, хотя любой женатый человек в такой ситуации мог бы просто рвать и метать. Но Кей действовал так не из пристрастного отношения к Молье. Последний был детективом-оперативником. И все было как положено, если не считать того, что, прибыв на место, Молья нашел там не Купа, а Торпа, заявившего, что ответственный тут он, и расхаживавшего повсюду с хозяйским видом первого лица в государстве. Торп указал Молье на черный «лексус» с сине-белой ламинированной табличкой, делавшей неуместными какие бы то ни было возражения и недовольство и заставлявшей служащих федеральной полиции в их синих форменных куртках с ярко-желтыми буквами суетиться на обрыве, снуя вокруг, как потревоженные шмели над разворошенным гнездом. Покойник был Джо Браник, личный друг, доверенное лицо и помощник по особым поручениям президента США Роберта М. Пика.
Торп передернул плечами.
— Он влез не в свое дело. Парк, уважаемый детектив, — в ведении федеральной полиции.
Молья прикусил язык. Вся эта свара вокруг территориального разграничения полномочий между двумя подразделениями бесила его. Дж. Рэйберн Франклин, шеф чарльзтаунской полиции, не раз остерегал его от ссоры с соперниками; говорил, что все они делают одно общее дело, — словом, молол обычную в таких случаях чепуху. Но сдержанность никогда не была в числе добродетелей Мольи, и сейчас он ощутил в груди жжение, причина которого коренилась вовсе не в итальянской колбасе, а в опыте двадцатилетней службы. Непорядок.
— Разумеется, Джон, но ведь речь идет о возможном убийстве.
— Убийство? — Торп ухмыльнулся. — Мне кажется, убийством тут и не пахнет, детектив. Ни дать ни взять доброе старое самоубийство.
Ухмыляться ему не стоило. Наряду с обжорством Молья унаследовал и итальянский темперамент, который, как и ртуть в градуснике, начав закипать, уже с трудом опускался до начальной отметки. Ухмылку эту Молья воспринял как насмешку «старших» над неуклюжим деревенским простачком.
— Возможно, что и так, Джон, но Куперман же не мог этого знать заранее, не добравшись до места, правда?
— Ну, вообще-то...
— А если это убийство, то оно касается как парковой, так и местной полиции, и вы должны развязать руки местной.
— Развязать руки?
— Так как ответственный — Куперман.
Торп по-прежнему безмятежно помахивал фонариком, разводя туда-сюда стебельки высокой травы, но Молья видел, что лицо его посуровело. Торп спустился сюда по склону и стоял на солнцепеке не для дружеской болтовни. Он беспокоился, что теряет верную добычу, и охранял ее сейчас, как охотник, подстреливший зверя и не желающий выпускать его из рук.
— Не знаю, за что он там ответственный, но сейчас его на месте нет, мы же, в отличие от него, тут как тут, — сказал он, имея в виду парковую полицию. — А значит, по крайней мере остаток утра в полном твоем распоряжении. — И Торп погладил ладонью макушку. — Твое счастье. Не будешь тут жариться, как на сковородке.
— Боюсь, что ты ошибаешься, — сказал Молья, отводя протянутую ему оливковую ветвь. Он нацелился бросить бомбу, а когда это произойдет, то вряд ли кому-нибудь понравится, особенно тем жужжащим наверху шмелям. Что ж, не в первый раз, ему, Тому Молье, не привыкать, единственное, что его беспокоило, так это сосущий голод, который не утихомирит булочка, оставшаяся в бардачке.
— Я хочу сам заняться телом, Джон.
— Чего-чего ты хочешь?
— Заняться телом. Телом должен заняться ответственный.
Поделиться книгой: