Исповедь экономического убийцы

— Но и лучшие из телохранителей в мире.

Торрихос саркастически посмотрел на меня.

— Его тайная полиция, САВАК, имеет репутацию безжалостных головорезов. Этим друзей не завоюешь. Он долго не продержится. — Помолчав, он указал глазами на дверь. — Телохранители? У меня тоже они есть. — Он махнул в сторону двери. — Вы думаете, они спасут мне жизнь, если ваша страна захочет от меня избавиться?

Я поинтересовался, действительно ли он допускал возможность такого развития событий.

Он в недоумении поднял брови, и я понял, как глупо было с моей стороны задавать подобные вопросы.

— У нас есть Канал. Цена вопроса будет побольше, чем в истории Арбенса и «Юнайтед фрут».

Я занимался Гватемалой, и поэтому понял, что он имел в виду. «Юнайтед фрут компани» для Гватемалы была в политическом смысле эквивалентом Канала для Панамы. Основанная в 1800–х годах, «Юнайтед фрут» вскоре стала одной из наиболее влиятельных сил в Центральной Америке. В начале 1950–х годов реформаторски настроенный кандидат Хакобо Арбенс был избран президентом Гватемалы на выборах, которые все в Западном полушарии славословили как «образец демократического процесса». В те времена менее трех процентов гватемальцев владели 70 процентами земли в стране. Арбенс обещал помочь беднякам выбраться из пучины голода, и после выборов приступил к осуществлению широкомасштабной земельной реформы.

— Беднейшие слои населения и средний класс во всей Латинской Америке рукоплескали Арбенсу, — рассказывал Торрихос. — Для меня лично он был одним из героев. Но мы следили за происходящим затаив дыхание. Мы знали, что «Юнайтед фрут» против реформ, поскольку сама была одним из крупнейших и наиболее жестоких землевладельцев в Гватемале. У них также были огромные плантации в Колумбии, Коста–Рике, Кубе, Ямайке, Никарагуа, Санто–Доминго и здесь, в Панаме. Они не могли допустить, чтобы Арбенс подал нам пример.

Я знал развязку: «Юнайтед фрут» начала широкую пиар–кампанию в США, чтобы убедить американскую общественность и конгресс, что Арбенс состоял в сговоре с русскими и что Гватемала была сателлитом Советского Союза. В 1954 году ЦРУ срежиссировало путч. Американские пилоты сбрасывали бомбы на столицу — город Гватемалу. Арбенс был смещен; страну возглавил полковник Карлос Кастильо Армас, безжалостный диктатор правой ориентации.

Новое правительство было всем обязано «Юнайтед фрут». В знак благодарности правительство остановило земельные реформы, отменило налоги на проценты и дивиденды, выплачиваемые иностранным инвесторам, отменило тайное голосование и упрятало за решетку тысячи оппозиционеров. Любой, кто осмеливался выступать против Кастильо, подвергался преследованию. Историки связывают насилие и терроризм, воцарившиеся в Гватемале почти до конца столетия, с альянсом, который не был ни для кого секретом, между «Юнайтед фрут», ЦРУ и армией Гватемалы под руководством полковника–диктатора [26].

— Арбенса уничтожили, — продолжал Торрихос. — Уничтожили как политика и как личность. — Помолчав, он нахмурился. — Как мог ваш народ верить во всю эту чушь, которую распространяло ЦРУ? Я так легко не сдамся. Армия на моей стороне. Политически меня уничтожить не удастся. — Он улыбнулся. — ЦРУ придется меня убить.

Несколько мгновений мы сидели в тишине, каждый был погружен в свои мысли. Торрихос заговорил первым.

— А вы знаете, кто владеет «Юнайтед фрут»? — спросил он.

— «Запата ойл», компания Джорджа Буша, нашего представителя в ООН.

— Это человек с амбициями. — Он подался вперед и понизил голос. — А сейчас я в конфликте с его дружками из «Бектел».

Это заставило меня вздрогнуть. «Бектел» была самая мощная инженерная фирма в мире, часто работавшая над реализацией проектов совместно с МЕЙН. Что же касалось генерального плана развития Панамы, я считал их нашими основными конкурентами в этом проекте.

— Что вы имеете в виду?

— Мы обдумываем возможность строительства нового канала, он будет на уровне моря, без шлюзов. По нему смогут проходить корабли большего водоизмещения. Возможно, японцы заинтересуются финансированием проекта.

— Они крупнейшие клиенты Канала.

— Совершенно верно. Конечно, если они дадут деньги, они и будут строить.

До меня дошло.

— «Бектел» окажется вне игры.

— Крупнейшие строительные работы в современной истории. — Он помолчал. — Президент «Бектел» — Джордж Шульц, при Никсоне — министр финансов. Можете себе представить, какое он имеет влияние — и печально известный характер. В «Бектел» полно дружков Никсона, Форда и Буша. Мне говорили, что семья Бектел дергает за ниточки в Республиканской партии.

Я почувствовал себя очень неудобно. Я был один из тех, кто продвигал презираемую им систему, и я был уверен, что ему это известно. Моя работа, которая заключалась в том, чтобы убедить его взять иностранный займ в обмен на привлечение инженерных и строительных фирм, похоже, наткнулась на гигантскую стену. Я решил идти в лобовую:

— Генерал, — спросил я, — зачем вы меня сюда пригласили? Взглянув на часы, он улыбнулся.

— Да, пора переходить к нашим собственным делам. Панаме нужна ваша помощь. Мне нужна ваша помощь.

Я оторопел:

— Моя помощь? Чем я могу помочь?

— Мы заберем Канал назад. Но этого недостаточно. — Он откинулся на спинку стула. — Мы должны стать образцом. Мы должны показать, что заботимся о наших бедных; мы должны показать, чтобы ни у кого не оставалось и тени сомнения, что наше намерение завоевать независимость не продиктовано Россией, Китаем или Кубой. Мы должны доказать миру, что Панама — это справедливая страна, что мы выступаем не против Соединенных Штатов, а за права бедных.

Он положил ногу на ногу.

— Чтобы сделать это, нам необходимо построить экономическую базу, которой нет ни у кого во всем полушарии. Электричество — да, но электричество, которое дотягивается и до бедняков и субсидируется. То же касается транспорта и коммуникаций. И особенно сельского хозяйства. Для этого нужны деньги — ваши, Всемирного банка, Межамериканского банка развития.

Он опять навис над столом. Он смотрел мне прямо в глаза.

— Я понимаю, что ваша компания хочет иметь больше работы и обычно получает ее, раздувая размер проекта: делает автодороги более широкими, электростанции более крупными, порты более глубокими. На этот раз все будет по–другому. Дайте мне то, что лучше всего подходит для моего народа, и вы получите подряды на все работы, которые только захотите выполнить.

То, что он предложил, было совершенно неожиданным. Его слова одновременно и шокировали, и заинтересовали меня. Это, безусловно, не соответствовало всему, чему учили меня в колледже и в МЕЙН. Он, конечно, знал, что игра в иностранные займы — обман и мошенничество. Не знать этого он не мог. Эта игра велась для того, чтобы сделать богатым его, а на страну накинуть долговую удавку. Она велась, чтобы Панама навсегда была обязанной Соединенным Штатам и корпоратократии. Она велась, чтобы удержать Латинскую Америку на пути Замысла Провидения и в подчинении у Вашингтона и Уолл–стрит. Он наверняка знал, что система основывалась на предположении, что все стоящие у власти продажны и что его решение не использовать систему для своей собственной выгоды будет воспринято как угроза — новая форма домино, которая может запустить цепную реакцию и в конечном итоге обрушить всю систему.

Я посмотрел через кофейный столик на этого человека, который, безусловно, понимал, что Канал давал ему особую, уникальную силу. И это делало его положение непрочным, шатким. Ему надо было соблюдать осторожность. Он уже завоевал себе репутацию лидера среди лидеров развивающихся государств. Если он, как его герой Арбенс, был намерен противостоять системе, за этим будет наблюдать весь мир. Как будет реагировать сама система? В частности, какова будет реакция правительства США? История Латинской Америки усеяна телами павших героев.

Я осознавал, что смотрю на человека, который поставил под вопрос все придуманные мною оправдания моих действий. Конечно, у него были свои недостатки, но ведь он не был пиратом, это не Генри Морган или Фрэнсис Дрейк, хулиганы–авантюристы, которые использовали каперские свидетельства от английских королей как прикрытие для узаконивания пиратства. Картинка на рекламном щите вовсе не была обычным политическим жульничеством. «Идеал Омара — свобода; еще не изобретена ракета, которая может убить идею!» Разве Том Пейн не говорил что–то похожее?

Это заставило меня задуматься. Возможно, идеи не умирают, ну а как насчет людей? Че, Арбенс, Альенде. И сразу возник следующий вопрос: как я буду реагировать, если Торрихосу навяжут роль мученика?

К тому времени, когда мне пора было уходить, мы оба понимали, что МЕЙН получит контракт на разработку генерального плана, а я прослежу за тем, чтобы указание Торрихоса было выполнено.

Глава 14. ВСТУПАЯ В НОВЫЙ, ЗЛОВЕЩИЙ ПЕРИОД ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

Как главный экономист, я не только руководил отделом в МЕЙН и отвечал за исследования, проводимые нами в разных странах мира. Предполагалось, что я должен был разбираться во всех существующих экономических течениях и теориях. Начало 1970–х годов было временем великих перемен в мировой экономике.

В 1960–х годах группа стран сформировала ОПЕК, картель нефтедобывающих государств. Этот шаг был в значительной степени ответом на рост могущества крупных нефтеперерабатывающих компаний. Происшедшее в Иране также было одной из важнейших причин. Хотя шах был обязан своим положением и, возможно, жизнью тайной интервенции Соединенных Штатов во времена борьбы с Моссадыком — а возможно, как раз поэтому, шах был абсолютно уверен, что точно так же его самого могут убрать в любое время. Главы других нефтедобывающих государств тоже знали об этом и о связанной с этим болезненной подозрительности. Им также было известно, что крупнейшие нефтеперерабатывающие компании, так называемые семь сестер, договаривались о сдерживании роста цен на сырую нефть. Соответственно уменьшались доходы, получаемые от них нефтедобывающими странами. Нефтеперерабатывающие же компании при этом пожинали дополнительную прибыль. ОПЕК была создана, чтобы нанести ответный удар.

Это все вспомнилось в начале 1970–х, когда ОПЕК поставила промышленных гигантов на колени. Ряд согласованных действий, закончившихся в 1973 году нефтяным эмбарго, символом которого стали длинные очереди на американских бензоколонках, грозили привести к экономической катастрофе, сопоставимой с Великой депрессией. Это было системное потрясение для мирового хозяйства, причем такой величины, что его не все могли осознать.

Нефтяной кризис случился в самое неудачное для Соединенных Штатов время. Страна была в тупике, сбита с толку, полна страха и сомнений в себе, потрясенная унизительной войной во Вьетнаме; с президентом, который вот–вот должен был подать в отставку. Проблемы Никсона не ограничивались только Юго–Восточной Азией и Уотергейтом. Он пришел к власти в эпоху, которая в будущем будет восприниматься как порог новой эры в международной политике и экономике. В то время казалось, что «всякая мелюзга», включая страны ОПЕК, вот–вот станет хозяином ситуации.

Я был захвачен всем происходящим в мире. И хотя масло на моем хлебе обеспечивала именно корпоратократия, потаенная часть моего сознания с радостью наблюдала, как моих хозяев ставят на место. Думаю, это немного облегчало мое чувство вины. Мне виделась тень Томаса Пейна, подбадривавшего ОПЕК. Я стоял рядом с ним, но молчал.

Тогда никто из нас не представлял всех последствий эмбарго. Конечно, у нас были свои теории, но в то время мы не могли понять того, что стало ясно теперь. Сегодня, задним числом, мы знаем, что показатели роста экономики после нефтяного кризиса едва достигали половины показателей 1950–х и 1960–х, это при том, что они замерялись на фоне значительно более сильного инфляционного давления. Имевший место рост экономики структурно отличался от того, что было раньше. Он уже не создавал такого множества новых рабочих мест, поэтому безработица процветала. В довершение всех бед удар был нанесен и международной валютной системе: вся система обменных курсов, существовавшая с конца Второй мировой войны, рухнула.

В те времена я часто собирался с друзьями, чтобы обсудить эти вопросы за обедом или за кружкой пива после работы. Некоторые из них работали у меня в отделе. Среди них были очень умные мужчины и женщины, преимущественно молодые, большей частью вольнодумцы, во всяком случае, по обычным меркам. Другие были сотрудниками в научных центрах Бостона или профессорами в местных колледжах, а один был помощником конгрессмена. Это были неформальные встречи. Иногда на них присутствовали двое, иногда — не меньше дюжины человек. И всегда это была оживленная и непосредственная беседа.

Вспоминая сейчас эти разговоры, я испытываю смущение от чувства превосходства, которое я тогда ощущал. Я знал вещи, которыми не мог ни с кем поделиться. Мои друзья иногда с удовольствием упоминали о своих связях на Бикон–Хилл и в Вашингтоне, о профессорстве, о докторских степенях. Я мог ответить на это, что состою в должности главного экономиста ведущей консалтинговой фирмы, разъезжаю по всему свету в салонах первого класса. Но я не мог рассказать им о встречах с такими людьми, как Торрихос, или о том, как мы манипулируем странами на всех континентах. Это было источником одновременно и внутреннего высокомерия, и неудовлетворенности.

Когда мы говорили о власти «всякой мелюзги», мне приходилось сдерживаться изо всех сил. Я знал то, чего не мог знать ни один из них: что корпоратократия, ее банда ЭУ и шакалы, притаившиеся в тени, никогда не позволят «мелюзге» получить контроль. Достаточно было вспомнить Арбенса и Моссадыка, а также недавнее свержение с помощью ЦРУ законно избранного президента Чили, Сальвадора Альенде. Я понимал, что хватка глобальной империи становится все сильнее, несмотря на ОПЕК, — или, по моим тогдашним подозрениям, подтвердившимся позже, с помощью ОПЕК.

Мы часто говорили о сходстве начала 1970–х и 1930–х годов. Тридцатые годы XX века представляли собой переломный момент в международной экономике и в том, как она изучалась, анализировалась и понималась. Это десятилетие открыло дверь кейнсианской экономике и идее о том, что правительство должно играть главенствующую роль в управлении рынком, а также участвовать в организации здравоохранения, в выплате компенсаций безработным и других формах социальной помощи. Мы уходили от старых представлений о том, что рынок является саморегулирующейся структурой и что вмешательство государства должно быть минимальным.

Результатом депрессии стал Новый курс и политика, которая основывалась на регулировании экономики, правительственных финансовых операциях и широком применении фискальной политики. Кроме того, депрессия и Вторая мировая война привели к созданию таких международных организаций, как Всемирный банк, МВФ и Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ). 1960–е стали поворотным десятилетием для этого периода, а также для перехода от неоклассической к кейнсианской экономике. Это произошло в период правления Кеннеди и Джонсона, и, наверное, наибольшее влияние здесь оказал один человек, Роберт Макнамара.

Макнамара был частым гостем на наших встречах — заочным, конечно. Мы все знали о его стремительном карьерном взлете — от менеджера по планированию и финансовому анализу в «Форд мотор компани» в 1949 году до президента «Форда» в 1960–м. Это был первый глава компании, не принадлежавший к семье Форд. Вскоре после этого Кеннеди назначил его министром обороны.

Макнамара стал ярым сторонником кейнсианского подхода к управлению. Он использовал математические модели и статистические методы для расчета количества военной силы, распределения средств и выработки других стратегий во Вьетнаме. Его пропаганда «агрессивного руководства» была воспринята не только правительственными управленцами, но и сотрудниками частных фирм. Она сформировала основу нового философского подхода к преподаванию менеджмента в лучших школах бизнеса и в конечном итоге привела к появлению новой породы руководителей, которые возглавили стремительное продвижение к глобальной империи [27].

Беседуя о международных событиях, мы часто обсуждали роль Макнамары на посту президента Всемирного банка. Он возглавил его вскоре после увольнения с поста министра обороны. Большинство моих друзей обращали внимание на тот факт, что он был символом того, что тогда называлось военно–промышленным комплексом. Он занимал высокий пост в огромной корпорации, в правительстве, а теперь руководил крупнейшим банком мира. Такое очевидное нарушение принципа разделения властей ужасало многих из моих друзей; наверное, я был единственным, кто совершенно не удивлялся этому.

Теперь я понимаю, что самым весомым и страшным вкладом Макнамары в историю было то, что его усилиями Всемирный банк стал больше, чем когда–либо раньше, действовать в интересах глобальной империи. Кроме того, он установил прецедент. Его способность быть связующим звеном между главными компонентами корпоратократии впоследствии будет отточена его преемниками. Например, Джордж Шульц был министром финансов и председателем Совета по экономической политике при Никсоне, занимал должность президента «Бектел», а затем получил пост госсекретаря в правительстве Рейгана. Каспар Уайнбергер был вице–президентом «Бектел» и генеральным консулом, а при Рейгане стал министром обороны. Ричард Хелмс был директором ЦРУ при Джонсоне, а затем занял должность посла в Иране в правление Никсона. Ричард Чейни занимал пост министра обороны при Джордже X.У.Буше (старшем), затем стал президентом «Халлибертон», а при Джордже У. Буше (мл.) - вице–президентом. Даже президент США Джордж Х.У.Буш (старший) начинал как учредитель «Запата петролеум корп.», затем был представителем США в ООН в правление Никсона и Форда и при Форде же возглавлял ЦРУ.

Сейчас, глядя назад, я удивляюсь нашей тогдашней невинности. Во многих отношениях мы все еще находились под влиянием старых подходов к построению империи. Кермит Рузвельт, сбросив иранского демократического лидера и заменив его деспотичным монархом, показал нам лучший путь. Мы, ЭУ, выполняли многие из наших задач в таких странах, как Индонезия и Эквадор, и все–таки Вьетнам был ошеломляющим примером того, как легко мы могли вернуться на старые рельсы.

Потребовались усилия ведущего члена ОПЕК, Саудовской Аравии, чтобы это изменить.

Глава 15. ОТМЫВАНИЕ ДЕНЕГ САУДОВСКОЙ АРАВИИ

В 1974 году дипломат из Саудовской Аравии показал мне фотографии Эр–Рияда, столицы страны. На одной из фотографий я увидел стадо коз, бродивших среди мусорных куч рядом с правительственным зданием. Я поинтересовался, что это за козы; ответ шокировал меня. Он сказал, что это была главная система очистки города.

— Ни один уважающий себя саудовец никогда не станет собирать отходы, — сказал он. — Это делают животные.

Козы! В столице крупнейшего нефтедобывающего королевства мира! Я не мог в это поверить.

В то время я работал в составе группы консультантов. Нашей задачей было выработать пути разрешения нефтяного кризиса. Эти козы навели меня на мысль о том, как можно было бы разрешить поставленную задачу с учетом специфики развития страны в предыдущие три столетия.

История Саудовской Аравии наполнена насилием и религиозным фанатизмом. В XVIII веке Мохаммед ибн Сауд, местный военачальник, объединил силы с фундаменталистами из ультраконсервативной секты ваххабитов. Это был могущественный союз, и в течение последующих двухсот лет семья Сауда и его ваххабитские союзники завоевали большую часть Аравийского полуострова, включая важнейшие мусульманские святыни, Мекку и Медину.

Саудовское общество отражало пуританский идеализм своих основателей. Насаждалось строгое толкование Корана. Религиозная полиция следила за неукоснительным соблюдением предписания о пятикратной молитве. Женщины должны были быть закутаны с головы до ног. Преступники сурово наказывались. Обычными были публичные казни и забивание камнями. Я поразился, когда в мой первый приезд в Эр–Рияд водитель сказал, что можно оставить камеру, дипломат и даже бумажник на сиденье в незапертой машине, припаркованной около рынка.

— Здесь никому не придет в голову воровать, — сказал он. — Ворам отрубают руки.

В тот же день он спросил меня, не хочу ли я пойти на так называемую площадь Усекновения посмотреть, как будут отрубать голову преступнику. Приверженность ваххабизма тому, что в нашем понимании является высшим пуританством, помогла избавиться от уличных воров. Она требовала жесточайшей формы физического наказания для нарушителей закона. Я отклонил предложение.

Саудовский взгляд на религию как на важнейший элемент политики и экономики внес свой вклад в установление нефтяного эмбарго, которое потрясло весь западный мир. 6 октября 1973 года (это был Йом Киппур, наиболее священный из еврейских праздников) Египет и Сирия одновременно атаковали Израиль. Это было начало Октябрьской войны — четвертой и наиболее разрушительной из арабо–израильских войн. Война имела важнейшие для всего мира последствия. Египетский президент Садат оказал давление на короля Саудовской Аравии Фейсала, призвав его ответить на сговор Соединенных Штатов с Израилем, используя, по выражению Садата, «нефтяное оружие». 16 октября Иран и пять государств Персидского залива, включая Саудовскую Аравию, объявили о 70–процентном повышении официально объявленной цены на нефть.

На встрече в Эль–Кувейте арабские нефтяные министры обсудили дальнейшие шаги. Представитель Ирака яростно выступал за то, чтобы объединить усилия против Соединенных Штатов. Он призвал делегатов национализировать все американские частные предприятия на территории арабских стран, наложить полное эмбарго на поставки нефти в США и страны, дружественные Израилю, отозвать арабские деньги из всех американских банков. Он подчеркнул, что на арабских счетах имеются значительные средства и что такая акция может вызвать панику, сопоставимую с кризисом 1929 года.

Остальные арабские министры воспротивились такому радикальному плану, однако 17 октября все–таки решили наложить ограниченное эмбарго, с уменьшением поставок нефти на 5 процентов, а затем еще на пять ежемесячно, пока арабские страны не достигнут своих политических целей. Они согласились, что Соединенные Штаты должны быть наказаны за свою произраильскую политику и, следовательно, необходимо ввести на поставки нефти строжайшее эмбарго.

Некоторые из присутствовавших стран объявили, что они сократят поставки на 10, а не на 5 процентов.

19 октября президент Никсон запросил у конгресса 2,2 миллиарда долларов на помощь Израилю. На следующий день Саудовская Аравия и другие арабские нефтедобывающие страны наложили полное эмбарго на все поставки нефти в США [28].

Нефтяное эмбарго было снято 18 марта 1974 года. Продолжалось оно недолго, но имело важнейшие последствия. Продажная цена саудовской нефти подскочила от 1,39 доллара за баррель на 1 января 1970 года до 8,32 доллара на 1 января 1974 года [29]. Политики никогда не забудут уроков, усвоенных в начале и середине семидесятых. В конечном итоге травма, полученная в эти несколько месяцев, привела к укреплению корпоратократии: три ее столпа — крупные корпорации, международные банки и правительство — сплотились, как никогда раньше. И это сплочение сохраняется.

Эмбарго привело также к значительным изменениям в политике. Уолл–стрит и Вашингтон были убеждены, что больше никогда не потерпят такого. Защита наших нефтяных запасов всегда была приоритетом; после 1973 года она стала одержимостью. Эмбарго повысило статус Саудовской Аравии как игрока в международной политике и заставило Вашингтон признать стратегическую важность королевства для нашей экономики. Больше того, оно вдохновило американскую корпоратократию на поиски методов перекачки нефтедолларов обратно в Америку. Помимо этого, корпоратократия осознала тот факт, что в саудовском правительстве не было административных структур и учреждений, способных должным образом управлять стремительно растущим богатством страны.

Для Саудовской Аравии дополнительные доходы, полученные в результате взлетевших цен, явились палкой о двух концах. Конечно, они наполнили государственную казну, но и привели к подрыву части строгих религиозных установлений ваххабитов. Состоятельные саудовцы ездили по миру. Они обучались в университетах Европы и США. Они покупали дорогие машины и обставляли дома в западном стиле. Консервативные религиозные верования были заменены новой формой материализма, и именно этот материализм и являлся решением проблемы возможного нефтяного кризиса.

Почти сразу после снятия эмбарго США начали переговоры с Саудовской Аравией, предлагая ей техническую поддержку, военную технику и обучение, а также возможность ввести страну в XX век — в обмен на нефтедоллары и, что более важно, на заверения, что эмбарго больше не повторится никогда. В результате переговоров была создана в высшей степени необычная структура — Совместная экономическая комиссия США и Саудовской Аравии, известная как JECOR. Она воплощала новаторскую концепцию, противоположную традиционным программам иностранной помощи: она строилась на том, что на деньги Саудовской Аравии нанимались американские фирмы для работы в этой стране.

Хотя общее руководство и финансовая ответственность возлагались на министерство финансов США, эта комиссия была в очень высокой степени независимой. В конечном итоге за двадцать пять лет они потратили миллиарды долларов, не имея при этом какого бы то ни было контроля со стороны конгресса. Поскольку речь не шла об использовании средств США, конгресс не имел права участвовать в этом деле, несмотря на роль, отведенную министерству финансов. Тщательно изучив деятельность JECOR, Дэвид Холден и Ричард Джонс сделали вывод: «Это было наиболее далеко идущее соглашение подобного рода, когда–либо заключенное Соединенными Штатами с развивающейся страной. В нем была заложена возможность для США глубоко внедриться в королевство, укрепляя концепцию взаимной зависимости» [30].

Еще на начальной стадии процесса министерство финансов США пригласило МЕЙН в качестве консультанта. Мне сказали, что моя работа будет иметь важнейшее значение и все, что я сделаю и узнаю, должно расцениваться как исключительно конфиденциальная информация. Глядя на происходящее, я все более воспринимал это как какую–то секретную операцию. Все было сделано таким образом, что я в то время считал МЕЙН ведущим консультантом в этом процессе; только позже я узнал, что помимо МЕЙН в качестве консультантов были приглашены и другие организации.

Поскольку все делалось в обстановке строжайшей секретности, я не был посвящен в то, о чем министерство говорило с другими консультантами, и, соответственно, не могу сегодня быть уверен в моей реальной роли в этой сделке, важной с точки зрения создания прецедента. Однако я точно знаю, что это соглашение установило новые стандарты для ЭУ и открыло новые пути, альтернативные существовавшим традиционным подходам к продвижению интересов империи. Я также знаю, что большая часть сценариев, разработанных на основе моих исследований, в конечном итоге были воплощены в жизнь, что МЕЙН получила один из крупнейших — и исключительно прибыльный — контракт в Саудовской Аравии и что я в тот год получил солидную премию.

Моя работа заключалась в том, чтобы разработать прогноз того, что произойдет в Саудовской Аравии при инвестировании в ее инфраструктуру значительных средств, а также наметить варианты вложения этих средств. Короче говоря, меня попросили проявить как можно больше изобретательности в том, чтобы обосновать вброс сотен миллионов долларов в экономику Саудовской Аравии, обусловив эти вливания использованием американских строительных и инженерных компаний. Мне поручили сделать это самостоятельно, не полагаясь на помощь своих сотрудников. Я уединился в небольшой комнате, находившейся несколькими этажами выше моего отдела. Меня предупредили, что моя работа, во–первых, относилась к национальной безопасности и, во–вторых, сулила значительную прибыль для МЕЙН.

Конечно, я понимал, что главная цель в данном случае отличалась от обычной: надо было не обременить страну долгом, который она никогда не сможет вернуть, а сделать так, чтобы значительное количество нефтедолларов вернулось обратно в Соединенные Штаты. При этом страна будет уже затянута в ловушку, наша экономика переплетется с их экономикой, сделав ее зависимой от нашей. Скорее всего, страна станет более европеизированной и, соответственно, более благожелательной по отношению к нам, интегрируясь в нашу систему.

Начав работу, я понял, что козы, бродившие по улицам Эр–Рияда, были символическим ключом; это был больной вопрос для саудовцев, путешествовавших по всему миру. Эти козы как будто сами просили заменить их чем–то более приличествующим этому пустынному королевству, страстно желавшему войти в современный мир. Я знал, что экономисты ОПЕК подчеркивали необходимость для нефтедобывающих стран повышать уровень переработки добываемой нефти. Экономисты призывали не ограничиваться экспортом сырой нефти, а развивать собственную промышленность, использовать нефть для производства на ее основе продукции, которую они могли бы продавать по более высокой цене, чем сырую нефть.

Осознание этих двух фактов привело меня к разработке выгодной для всех стратегии. Козы были, конечно, просто отправной точкой. На доходы от продаж нефти можно было нанять американские фирмы, которые могли бы заменить коз самыми современными системами сбора и переработки мусора, и тогда саудовцы могли бы гордиться этой новейшей технологией.

Для меня козы стали одной частью уравнения, применимого практически к любому сектору экономики королевства, формулой успеха в глазах королевской семьи, министерства финансов США и моих боссов в МЕЙН. Согласно этой формуле, деньги шли на создание промышленного сектора для переработки сырой нефти в готовую продукцию для экспорта. В пустыне вырастут огромные нефтехимические комплексы, окруженные технопарками. Естественно, реализация этого плана требовала строительства электростанций мощностью несколько тысяч мегаватт, линий передачи и распределения энергии, автомагистралей, трубопроводов, коммуникационных сетей, транспортных систем, включая новые аэропорты, модернизированные морские порты. Потребуется целый ряд обслуживающих отраслей, а также инфраструктура, которая бы заставила вертеться все шестеренки этого механизма.

Мы все очень надеялись, что этот план станет моделью, демонстрирующей остальному миру, как и что надо делать. Путешествующие по всему свету саудовцы будут возносить нам хвалы; они будут приглашать лидеров из других стран посетить Саудовскую Аравию и посмотреть своими глазами на свершившееся чудо. Эти лидеры, в свою очередь, обратятся к нам, чтобы мы помогли им разработать аналогичные проекты для их стран; при этом в большинстве случаев эти страны (не члены ОПЕК) будут использовать Всемирный банк или другие варианты финансирования, вовлекающие их в долги во благо глобальной империи.

Разрабатывая эти идеи, я думал о козах, и слова моего водителя постоянно звучали у меня в ушах: «Ни один уважающий себя саудовец не станет собирать мусор». Я слышал эту мысль неоднократно, во многих различных контекстах. Было очевидно, что саудовцы не намерены использовать своих людей в качестве прислуги, будь то рабочие на заводах или на стройке. Во–первых, их было для этого слишком мало. Кроме того, правящий королевский дом Сауда дал понять, что собирается обеспечить своим людям уровень образования и жизни, которые избавят их от физического труда. Саудовцы могли управлять остальными, но у них не было ни желания, ни побуждающих мотивов к тому, чтобы самим работать на заводе или стройке. Соответственно, придется импортировать рабочую силу из других стран, где она стоит дешево и люди нуждаются в работе. Желательно, чтобы рабочая сила поставлялась из других ближневосточных стран или исламских государств, таких, как Египет, Палестина, Пакистан и Йемен.

Эта перспектива открывала дополнительные возможности для строительства. Для рабочих придется строить гигантские жилые комплексы, магазины, больницы, пожарные станции, полицейские участки, заводы по очистке воды и переработке сточных вод, электрические, коммуникационные и транспортные сети. Фактически, все это в итоге могло вырасти в современные города на том месте, где некогда была пустыня. Здесь также открывались возможности использовать новейшие технологии — например, опреснительные заводы, микроволновые системы, больничные комплексы, компьютерные технологии.

Саудовская Аравия была осуществлением мечты любого планировщика и воплощением фантазий тех, кто работал в инженерном или строительном бизнесе. Она представляла собой экономическую возможность, не имевшую равных в истории: неразвитая страна с буквально неограниченными финансовыми возможностями и желанием немедленно войти в современный век.

Должен сказать, что я наслаждался этой работой. Ни в Саудовской Аравии, ни в Бостонской публичной библиотеке, ни в других местах не было основательных и надежных данных, которые бы оправдывали использование эконометрических моделей в данном случае. Фактически, размах работы — полная и немедленная трансформация всей страны в невиданных прежде размерах — означал, что, даже если бы такие исторические данные и существовали, в данном случае они были бы неприложимы.

Никто, собственно, и не ждал подобного количественного анализа, во всяком случае на этой стадии игры. Я просто включил воображение и писал отчеты, в которых предсказывал великолепное будущее королевства. У меня были лишь приблизительные данные для расчетов таких показателей, как стоимость мегаватта электричества, мили дороги или потребность в воде, канализации, размещении, пище и услугах на одного рабочего. От меня не требовалось детализировать эти подсчеты или делать окончательные выводы. В мою задачу входило просто составить план (точнее было бы сказать «видение») того, что было бы возможным, и дать приблизительные подсчеты связанных с этим затрат.

Я все время помнил истинные цели: максимизировать выплаты американским фирмам и сделать Саудовскую Аравию зависимой от Соединенных Штатов. Потребовалось не очень много времени, чтобы понять, что эти две цели были взаимоувязаны. Почти все новые проекты потребуют в будущем постоянного обслуживания и модернизации, а это в силу технической сложности проектов смогут обеспечить только те компании, которые сами их и создавали. Фактически, по ходу работы я стал составлять два списка будущих проектов: один — для инженерных и строительных контрактов, на которые мы могли бы рассчитывать, другой — для долгосрочных соглашений на обслуживание и управление. МЕЙН, «Бектел», «Браун энд Рут», «Халлибертон», «Стоун энд Уэбстер» и многим другим американским подрядчикам предстояло получить неплохую прибыль в последующие десятилетия.

Помимо чисто экономической, была и еще одна уловка, направленная на то, чтобы сделать Саудовскую Аравию зависимой от нас, хотя и совсем другим образом. Модернизация этого нефтяного королевства породит немало враждебных реакций. Например, консервативные мусульмане придут в ярость: Израиль и другие соседние страны буду чувствовать себя под угрозой. Экономическое развитие этой страны могло вызвать появление другой точки приложения сил: безопасность Аравийского полуострова. Частные фирмы, специализирующиеся в этой области, а также оборонная и военная промышленность Соединенных Штатов могли ожидать огромных контрактов и, опять же, долгосрочных контрактов на обслуживание и управление. Их присутствие потребовало бы следующей фазы инженерных и строительных контрактов, включая военные аэропорты, ракетные базы, базы для размещения личного состава, а также инфраструктуру, необходимую для всего этого.

Я посылал свои отчеты в запечатанных конвертах служебной почтой, адресуя их проектному менеджеру министерства финансов. Иногда я встречался с еще несколькими членами нашей команды: вице–президентом МЕЙН и своими руководителями. Поскольку официального названия у проекта, находящегося в стадии исследований и разработки, не было и он пока не был частью JECOR, между собой — и шепотом — мы называли его SAMA. Для посвященных эта аббревиатура расшифровывалась примерно следующим образом: «операция по отмыванию денег Саудовской Аравии». На самом деле это была своего рода «фига в кармане» и одновременно игра слов: центральный банк королевства носил название «Валютное агентство Саудовской Аравии», в английской аббревиатуре SAMA.

Иногда к нам приходил какой–нибудь представитель министерства финансов США. Во время этих встреч я почти не задавал вопросов. В основном я рассказывал о своей работе, отвечал на их комментарии и соглашался делать все то, о чем они просили. Вице–президента и представителей министерства финансов особенно впечатляли мои соображения насчет соглашений об обслуживании и управлении. Они дали повод одному из вице–президентов сказать фразу, которую мы часто впоследствии использовали, называя королевство «коровой, которую мы можем доить до нашего пенсионного заката». У меня эта фраза всегда вызывала ассоциации скорее с козами, а не с коровами.

Именно на этих встречах я узнал, что некоторые наши конкуренты выполняют аналогичные задания и что мы все надеемся в результате наших усилий получить выгодный контракт. По моим предположениям, МЕЙН и другие фирмы сами оплачивали эти предварительные работы: они были готовы пойти на краткосрочный риск в надежде вставить ногу в дверь. Мои предположения подкреплялись тем фактом, что время, затраченное мною на работу по этому проекту, оплачивалось по графе «Затраты на общие и административные накладные расходы». Такой подход типичен на этапе проработки технико–экономического обоснования и подготовки предложений для большинства проектов. В данном случае первоначальные затраты, конечно, значительно превосходили обычные, но вице–президенты были абсолютно уверены, что они окупятся.

Хотя мы знали, что наши конкуренты тоже работают над предложением, мы полагали, что работы хватит для всех. Мой опыт позволял предположить, что «призы», которые впоследствии получат фирмы, будут соответствовать оценке нашей работы министерством финансов и что консультанты, чьи проекты примут к исполнению, получат лучшие контракты.

Для меня было вопросом чести вырабатывать сценарии, которые дойдут до фазы проектирования и строительства. Моя звезда в МЕЙН стремительно восходила. Ключевая роль в SAMA гарантировала ее дальнейший взлет в случае наших успешных действий.

На заседаниях мы открыто обсуждали вероятность того, что SAMA и вообще вся работа JECOR, создадут новые прецеденты. Это была новая задача: создать для себя выгодную работу в странах, которым не нужны были внешние заимствования. В качестве примеров таких стран на ум немедленно приходили Иран и Ирак. Более того, учитывая человеческую природу, мы думали, что их лидеры захотят превзойти Саудовскую Аравию. Не оставалось сомнений, что нефтяное эмбарго 1973 года, поначалу казавшееся негативным фактом, в конечном итоге обернется неожиданным подарком для инженерного и строительного бизнеса и поможет дальше прокладывать дорогу к глобальной империи.

Я работал над этим планом–мечтой около восьми месяцев, на несколько дней подряд запираясь в моей личной комнате для совещаний или дома, в квартире, выходящей на Бостон–Коммон. У моих сотрудников были свои задачи, и они в значительной степени были предоставлены сами себе, хотя я периодически их навещал. Через какое–то время завеса секретности вокруг нашей работы стала приподниматься. Все больше людей узнавали, что вокруг Саудовской Аравии что–то происходит. Возбуждение нарастало, расползались слухи. Вице–президенты и представители министерства финансов становились более откровенными — отчасти потому, что сами узнали больше о деталях появившейся остроумной схемы.

Согласно этой схеме, Вашингтон хотел, чтобы саудовцы гарантировали поддержание поставок нефти и цен на нее на уровне, который мог колебаться, при этом оставаясь приемлемым для США и их союзников. Если другие страны, такие, как Иран, Ирак, Индонезия или Венесуэла, будут угрожать эмбарго, Саудовская Аравия, с ее огромными нефтяными запасами, восполнит недостающие поставки. Даже просто осознание такой возможности сделает бессмысленной для этих стран саму идею эмбарго. В обмен на эту гарантию Вашингтон предложит саудовскому королевскому дому исключительно привлекательную сделку: обязательство обеспечить полную и недвусмысленную политическую и, если понадобится, военную поддержку, таким образом гарантируя их нахождение у власти.

Это была сделка, от которой дом Сауда вряд ли бы смог отказаться, учитывая географическое положение страны, недостаток военной силы и вообще уязвимость перед лицом таких соседей, как Иран, Сирия, Ирак и Израиль. Соответственно, Вашингтон использовал свое преимущество, чтобы навязать еще одно важнейшее условие, условие, которое переопределило роль ЭУ в мире и стало моделью, которую мы позже пытались использовать в других странах, в частности в Ираке. Оглядываясь назад, я все силюсь найти объяснение тому, как могла Саудовская Аравия принять это условие. Понятное дело, большинство стран арабского мира, ОПЕК и другие мусульманские страны ужаснулись, когда узнали об условиях сделки и о том, как королевский дом уступил требованиям Вашингтона.

Условие заключалось в том, что Саудовская Аравия использует нефтедоллары на покупку ценных бумаг правительства Соединенных Штатов. Проценты, полученные от этих ценных бумаг, будут расходоваться министерством финансов США на то, чтобы помочь Саудовской Аравии выйти из Средневековья и войти в современный индустриальный мир. Иными словами, проценты на полученные саудовцами от продажи нефти миллиарды долларов будут использоваться для оплаты американских компаний, воплощающих разработанный мною и моими конкурентами план–мечту по превращению страны в современную индустриальную державу. Наше собственное министерство финансов будет нанимать нас за счет саудовцев для строительства объектов инфраструктуры и даже целых городов на Аравийском полуострове.