В прихожей, на старинной вешалке из оленьих рогов, Шолпан с огорчением замечает солдатскую шинель. Володя здесь. Шолпан стыдно: почему недобро подумала о Володе? Его у Доспаевых ласково встречают, Софья Казимировна Володю зовет: «Приходите, не забывайте».
Столовая ярко освещена. Пыхтит, посвистывает серебряный самовар. На крахмальной скатерти вазочки с вареньем, сахарница, фарфоровая дощечка для сыра, Софья Казимировна вносит с кухни на деревянном резном блюде горячие, подрумяненные сухарики.
- По-вашему, Володя, совету я держала их в духовке меньше, чем обычно. Они на мой вкус чуть-чуть мягковаты.
- И очень хорошо. - Володя берет сухарик, надкусывает. - В самый раз… Т #243;сты… - он медлит после этого слова: все ли знают? - мамина специальность. Мы из Англии привезли отличный т #243;стер. А сейчас и наша промышленность выпускает неплохие. - Он с незастенчивым смущением берет еще сухарик. - Но тонкости кулинарии не для солдатского аппетита.
- Ешьте, ешьте! - говорит Софья Казимировна. - Шолпана, вот тебе самый румяный. Ты нынче задержалась у своих. Мы уже волновались.
- Чепуха! - резко бросает Сакен Мамутович. - Что могло с ней случиться? Ничего.
Лицо у него сегодня усталое и голос надтреснутый. Была операция? Какая? Очень трудная и опасная? Шолпан знает: спрашивать не полагается.
- Я позавчера был в районе на пленуме. Среди лучших чабанов назвали и твоего отца. Сдал двести девяносто три смушки, из них девяносто шесть процентов высшим сортом.
- Двести девяносто четыре!
- У Садвакасова триста. Не такой уж большой разрыв.
- Отец говорит - зима будет плохая в этом году.
- А когда она была хорошая? Бураны - худо, оттепели - худо. - Он поворачивается к Сауле: - Кстати, на пленуме я видел новое начальство из городка, полковника Степанова. Он сказал, что у него дочь и сын, оба школьники. Дочь, кажется, в восьмом.
- В нашем, - нехотя говорит Сауле.
- Вы уже подружились?
- Пап, ну разве можно так вот сразу и подружиться!
- Можно. Я лично верю в дружбу с первого взгляда, - неторопливо прихлебывает чай Сакен Мамутович. - А вы, коллега?
Коллега - это Шолпан.
- Я тоже верю… в дружбу… - Колючий сухарь с сыром застревает у нее в горле.
- Мы с вами, коллега, единомышленники, - заключает Доспаев.
- Она, видите ли, сделала такое одолжение и стала ходить на уроки казахского языка, - говорит Сауле, и Шолпан понимает, кто «она», - Алик не ходил, а она ходит. Канапия Ахметович спрашивает ее легче легкого и ставит пятерки.
- Но она же раньше казахским не занималась. Нельзя спрашивать с нее, как с вас, - заступилась за новенькую Софья Казимировна.
- С кем она сидит? - спросила Шолпан.
- С Еркином. Он в первый день опоздал, а она сама уселась на последнюю парту. Ты же знаешь, какой Еркин! Подошел и сел рядом. Ну а теперь Гавриловна прокатывается по их адресу. Для потехи. Ничего, конечно, нет, а то Фарида бы уже разнесла на весь Чупчи… Да, вот тебе новая сплетня, на этот раз про саму Фариду, Кто-то написал на баскетбольном щите: «Ф+Н=Л».
- Про Фариду? И еще про кого?
- Нурлан грозится, что поймает, кто пишет, и голову оторвет! - смеется Сауле.
Софья Казимировна не оставляет без внимания гостя в солдатской гимнастерке. Даже в военной форме - воротник хомутом - Володя Муромцев держится раскованно, с этакой утонченностью. Что дается человеку с детства - дается на всю жизнь. Володя Муромцев родился в Индии, его отец там работал в советском консульстве. Володя лет до четырех не говорил по-русски, только по-английски - с родителями, няней, поваром, садовником. Потом Муромцевы переехали в Англию, однако Володин отец навсегда сохранил в душе привязанность к Индии. В эту страну многие влюбляются, например художник Николай Рерих.
- Отец был с ним близко знаком, - рассказывал Володя. - Рерих прекрасно писал горы, а я потрясен здешними просторами. Удивительное ощущение вольности дает человеку степь.
- Очень рада, что вам здесь нравится! - Для Софьи Казимировны самый дорогой подарок - похвала степи и Чупчи. Академик Садвакасов очень верно сказал: у нее в роду все были привязаны к этой земле едва ли не больше самих казахов.
- Сауле мне разрешила порыться в книгах у нее в комнате. Должен вам сказать: книги у нас из тумбочек не пропадают. Вообще ничего не пропадает - и книги тоже.
- Конечно, - разрешает она. - А что вас интересует?
- Шеллер-Михайлов, Боборыкин и Данилевский! - насмешливо отвечает за Володю Сауле.
- Почему эти? - Доспаев, устало чертивший ложечкой по скатерти, поднял голову, настороженно поглядел на солдата.
- Данилевского я и раньше читал. Исторические романы. И, по правде сказать, не думал, что этого писателя когда-то издавали многотомными собраниями сочинений. О Шеллере и Боборыкине только слышал. А тут - сочинения. Если издавали, значит, авторы пользовались популярностью. Читали, спорили о них. И вдруг все исчезло, ушло…
- Если вас интересуют исчезнувшие авторы, - оживилась Софья Казимировна, - то на чердаке вы найдете комплекты старых журналов. Что за чепуха иной раз печаталась рядом с Толстым, Чеховым!..
Володя восхищенно крутил головой:
- Как я вам завидую, Сауле! В вашем доме столько книг! И сам дом такой старинный.
- Ее не интересует старина. Только будущее, - говорит Доспаев. - Она у нас астроном и увлекается фантастикой. - Он коснулся больного места Софьи Казимировны: она хотела видеть дочь врачом, а Сауле то в геологи собиралась, то теперь в астрономы.
Доспаев встал, резко отодвинул стул:
- Прошу меня извинить… Соня, я загляну ненадолго в послеоперационную.
Шолпан поняла: Сакен Мамутович все время помнил о ком-то, лежащем в послеоперационной палате, - помнил и ложечкой чертил по столу, вспоминал в руках какой-то хирургический инструмент. Неужели Сакен Мамутович что-то сделал сегодня неправильно? Нет, не может быть. Он никогда не ошибается.
- Коллега, я буду рад, если вы составите мне компанию.
- Я? - Шолпан растерялась: ее зовут в больницу? В самую главную палату?
- Шолпаша, - мягко вмешалась Софья Казимировна, - в спальне за дверью возьми мой халат.
Шолпан вприпрыжку поспешала по двору за Доспаевым. В детском отделении огни уже погасли, а в других корпусах жил в окнах слабый свет и на койках люди в пижамах лежали и сидели, занятые своими делами.
- Послушай, Шолпан, почему тебе не нравится этот москвич из городка?
- Да я…
- Впрочем, какое нам с тобой до него дело! Правда?
- Правда! - честно сказала Шолпан.
В коридоре хирургического корпуса при появлении Доспаева возникло беспокойство: куда он идет в неурочный час? По обе стороны приоткрывались двери, хотя никто не пробежал в обгонку, всех оповещая. Из-за столика, отсекающего конец коридора, поднялась женщина в белой чалме, скрученной из накрахмаленной марли. Медсестра Роза Хасановна. Ее племянница Фарида учится с Шолпан в одном классе.
- Добрый вечер, Сакен Мамутович! Ах, вот кто с вами! Мне показалось - Сауле. Здравствуй, Шолпана! Вы напрасно беспокоитесь, Сакен Мамутович. Больная только что уснула.
- Прошу вас не регламентировать мои обязанности.
- Виновата! - Она обиженно поджала губы.
Там дальше дверь была - сразу за столиком. Доспаев распахнул ее резко, бесшумно. В просторной, слабо освещенной палате стояла посередке всего одна кровать, на кровати лежал кто-то, очень маленький. Шолпан подумала: девочка. А разглядела - желтолицая старушка. Лежит навзничь, слышно прихрапывает. Сакен Мамутович сел на табурет у кровати, Роза Хасановна встала за его спиной. Доспаев отрывисто спрашивал ее о чем-то, Шолпан непонятном, она почтительно отвечала: «Да», «Нет», «Сколько?»
И тут Шолпан поняла: старушка не спит. Старухи чуткие. Они от слабого шороха просыпаются. А эта прихрапывает и прихрапывает. Она не спит. Ее лекарства успокоили. В палате живет не ее сон, а что-то чужое. И страшное. На это нельзя глазеть только из любопытства. Приходя сюда, надо что-то знать и делать здесь, в послеоперационной палате. И надо иметь право здесь хоть до чего-нибудь дотронуться. У Шолпан такого права не было.
Доспаев поднялся и вышел. За ним - будто на веревочке - Роза Хасановна и Шолпан.
- Пойдем, Шолпан, посмотришь операционную.
Сакен Мамутович, на минутку, - остановила его Роза Хасановна. - Уж раз вы пришли… Я собиралась утром сказать, но, наверное, можно и сейчас?
- Можно, - кивнул Доспаев. - Все можно. Что там у вас?
- Полчаса назад муж мне прямо сюда позвонил из Алма-Аты, из управления дороги. Ему предлагают хорошее место с повышением. В Аягузе. И я…
- Одним словом, - перебил ее Доспаев, - вы собираетесь уезжать. Когда?
- Муж сказал: две недели - крайний срок. Конечно, медсестру сразу не подыщешь. Но ведь ничего не поделаешь. Жена за мужем, как нитка за иголкой.
- Напишите завтра заявление.
- Завтра?
- Сейчас напишите и оставьте, чтобы мне передали. - Никогда не видела Шолпан у Сакена Мамутовича такого недовольного лица.
- Прошу, коллега! - Он открыл дверь с табличкой «операционная», щелкнул выключателем. Сразу же Доспаев и Шолпан оказались в темноте, вовсе невидимки, а свет огромной лампы со многими отростками весь устремился на узкий стол, зачехленный больничной простыней.
- Здесь мы оперируем… - Доспаев пощелкал выключателем. Резкий свет исчез, горели матовые шары под потолком, ровно освещали всю комнату: стеклянные шкафы по стенам, блестящие инструменты на стеклянных полках.
- Типичная операционная сельской больницы. В больших городах сейчас такого не увидишь. Каменный век. Впрочем, ту больную не спасли бы нигде. Ни в Москве, ни в Ленинграде. Она верила, что я ее спасу. Но я ничего не смог сделать. Разрезал, посмотрел и зашил. Сыну ее сказал всю правду, а ей - ничего. Когда я ее выпишу, она будет уверять меня, что чувствует себя гораздо лучше. Но я знаю: ей осталось жить не больше года. И ты, Шолпан, теперь все знаешь, но - я уверен! - никому не скажешь. Твоя первая врачебная тайна.
- Да, - почти неслышно ответила Шолпан.
- Ты не спрашиваешь, какая операция, какая у бабушки болезнь?..
- А можно спросить?
- Спрашивай.
- Почему она в больницу пришла? У нее что-нибудь болело?
- Ей уже восемьдесят лет, и у нее никогда ничего не болело. Она вырастила девятерых детей, и теперь у нее семнадцать внуков и четыре правнука. Детишки подглядели, что бабушка боится есть мясо. Только чай пьет с лепешкой. Старший из сыновей привез ее в больницу. Она никогда прежде не лечилась. Осмотры, анализы, рентген. Старых людей все это пугает, отталкивает. А бабушке все казалось интересным. Как будто тут театр, и она смотрит, что происходит на сцене. Глаза молодые, блестят от любопытства… У нее рак. В печени, в почках… всюду. Страшно? Да?
- И ничего не болело?
- В том-то вся подлость рака. В молодом организме он действует стремительно. У старого человека болезнь нередко течет замедленно. Старые люди могут дольше протянуть, чем молодые. Вот так-то… Хочешь обойти операционную, поглядеть, что в шкафах?
Он остался у двери, стоял, тяжело опустив руки в карманы халата. Щолпан пошла мимо стеклянных шкафов, не спрашивала, сама пыталась угадать; для чего берут вон те ножницы с загнутыми концами? Вон ту блестящую трубку, соединенную со стеклянной колбой?
Она глядела и запоминала на будущее и в стекле всюду видела себя. И всюду за ней, в близкой памяти, неотступно следовало: палата с одной - посередке - кроватью и на белом, почти не смятом, с желтым лицом маленькая, как ребенок, старушка спит не своим сном.
Третья линия стеклянных шкафов возвращала Шолпан к Доспаеву, терпеливо ее дожидающемуся.
- Мне нельзя дольше оставаться в Чупчи, иначе я кончусь как хирург, - говорил Доспаев. - Буду топтаться на месте, приучусь повторять: «Медицина в данном случае бессильна», хотя бессилие будет только мое собственное. Знаешь ли ты, Шолпан, что существует огромный разрыв между тем, что делают боги медицины, и как лечим мы, рядовые врачи в рядовых больницах?.. Конечно, я могу отправить своего больного туда, на вершины. Но для этого я должен вовремя поставить диагноз. В состоянии ли я ставить диагнозы здесь, в этих примитивных условиях? Мне надо, пока не поздно, поработать в хорошей клинике, с сильным руководителем. Только тогда…
Шолпан подошла ближе, и Доспаев замолчал на полуслове. С ней ли сейчас говорил?
- Я все посмотрела. Спасиоо.
- Нравится тебе здесь?
- Очень.
- Тогда слушай меня внимательно. Будет разговор очень для нас с тобой важный.
Шолпан заметила, что руки Доспаева в карманах халата еще потяжелели, напряглись.
- Хочешь ли ты когда-нибудь стать здесь главным врачом? - Он глядел на нее испытующе.
- Я? - Она почти испугалась.
- Хочешь, - уверенно кивнул он. - Хочешь лечить, хочешь строить здесь, в Чупчи, новые корпуса, хочешь ездить по аулам в машине с красным крестом. Вот и добивайся. Будешь здесь главным врачом. Договорились, коллега?
- Договорились.
Вот и прекрасно. - Доспаев достал сигареты, спички и не спеша закурил.
В столовой по-прежнему оживленно разговаривали о чем-то интересном. За час отсутствия - или это лишь кажется Шолпан? - Саулешка стала еще красивей.
- Не мог себе позволить уйти, Шолпаша, без вас! - Володя вскочил, прищелкнул каблуками кирзовых сапог. - Нельзя ли нам поторопиться? У нас в части построже, чем в школьном интернате.
- Я одна дойду! - Шолпан покраснела.
Она понимала: Володя так делает нарочно, не по-настоящему. Но Саулешке все нравится: как он разговаривает, как себя держит. Володя не похож на здешних ребят. Он гораздо уверенней их и в то же время умеет вести себя проще. Даже со сторожем Володя здоровается с приветливой улыбкой, угощает сигаретой, проходная перед ним распахивается сразу. Володя говорит: надо уметь со всеми находить общий язык. Почему же он тогда не понравился Сакену Мамутовичу?
- В самом деле, Шолпашка! - командует Сауле. - Зачем идти одной? Володя тебя проводит!
Володя идет рядом с диковатой подругой Сауле и улыбается своим умным мыслям. В той среде, где он вырос, молодые люди не часто и не охотно идут служить в армию. Володя, несомненно, мог после десятого класса поступить в институт, но не захотел. Сын дипломата и сам будущий дипломат видел себя в будущем не на посольских приемах в Лондоне или Нью-Йорке. Азия - вот самый перспективный регион! Муромцев решил: он поступит в институт востоковедения, а до этого непременно отслужит в армии. Военная служба - лучшая школа для будущего дипломата! Уметь приказывать, уметь подчиняться, в любой обстановке быть коммуникабельным - на этом стоит вся система воспитания в английских закрытых школах для отпрысков лучших семейств. Володя нашел для себя такую школу в степном военном городке. Ему повезло - он попал служить в Азию. Еще повезло - нашел в богом забытой пустыне старинный интеллигентный дом. Таких домов не много сыщется и в Москве: дворянские предки, великолепная библиотека… И Сауле! Ей скоро пятнадцать, через два года она закончит школу, приедет в Москву, в университет. Непременно приедет. Во-первых, умная, во-вторых, волевой характер, в-третьих, выпускники здешних школ держат вступительные экзамены, оказывается, не в МГУ, а у себя в республике. Игольные уши, через которые в Москве так трудно протиснуться, для здешних все-таки пошире.
Он шел и улыбался своим славным планам на будущее. Двадцать четыре красоты дал аллах женщине, но первая красота - ум. В Москве прохожие будут оглядываться: какая пара! Известный английский писатель женился на египтянке - вот что современно!
Он простился с Шолпан у ворот интерната. Не полагалось в Чупчи, чтобы солдат из городка показывался так близко у ворот. Но Муромцеву на чужие правила плевать, есть его собственные: «Всегда провожаю знакомых девушек до самого дома». А тут - как назло! - навстречу Шолпан выкатился одноклассник: Нурлан ее искал-дожидался - дырку заштопать на новом плаще.
И Аскарка еще не спал: в столовой, заткнув уши, зубрил стихи из букваря. Уши заткнуты - а Шолпашу свою не прозевал: далеко пойдет Сарсекеев Аскар. За Шолпашей и за Нурланом, несущим пострадавший - где же это? - плащ, Аскарка шустро прошмыгнул в комнату старших девочек:
- Моей бабушке сегодня операцию делали! Дядя Уразб #233;к приехал, казы* привез, курт. Хочешь, принесу? - и умчался за гостинцами.