Во имя отца

— Я заказал для тебя настоящую коммунистическую одежду и косметику. А то ты выглядишь, как модная посетительница дорогого магазина.

— Но что же я могу поделать, отец мой?

Ван Бурх пропустил вопрос мимо ушей. Он еще раз обошел вокруг Ани и промолвил:

— Волосы. Придется покрасить твои волосы.

У нее были длинные пышные матово-черные волосы.

— Нет, что вы! Это же преступление!

— Тихо! Но сначала мы должны будем постричь тебя, Аня. Я думаю, что тебе будет к лицу что-нибудь вроде «каре». Ты не должна быть слишком привлекательной. Человек, который будет твоим «мужем», довольно симпатичен, но ты не можешь быть так красива, как сейчас. Он посмотрел на ее ноги.

— Так, высокие каблуки не подойдут. Нужны туфли без каблука!

Аня уже почти не слышала его. Она дрожала от страха за свои волосы. В душе она считала, что это единственное, что осталось от нее как женщины. Еще совсем маленькую монахини учили ее ухаживать за волосами. И перед сном, и утром перед молитвой она долго и тщательно расчесывала их, получая от этого огромное наслаждение. По утрам она аккуратно прятала свои волосы под накидку, чистую и накрахмаленную. Ван Бурх улыбнулся:

— Мы тебя превратим в модницу на коммунистический вкус. Не очень яркий лак на ногтях, побольше румян на щеках и толстый слой темной губной помады. Несколько металлических браслетов на запястья, а на шею — дешевую серебряную цепочку со знаком "А".

Он опять обошел вокруг нее, как бы примеривая на сестру Анну нарисованный им облик.

— Нужна еще пара широких дешевых поясов с металлическими пряжками... Понадобится несколько париков, и конечно, не светлых — чтобы гармонировали с цветом кожи. Так, Аня, а теперь сними туфли и пройдись по комнате.

Она сбросила туфли и прошлась перед ним несколько раз. Он опять вздохнул.

— У тебя походка монахини.

— Но ведь... Как это, походка монахини? Разве такая походка чем-нибудь отличается от обычной?

— Вот посмотри на меня.

Ван Бурх поднял голову, расправил плечи, прижал руки к телу и пошел мелкими шажками по комнате с выражением благочестивости на лице. И Аня невольно расхохоталась. Он вдруг действительно на миг представился ей монашкой. У голландца был поразительный талант к перевоплощению, из него вышел бы неплохой комик.

— Ну а как же мне тогда ходить? — спросила Аня.

— Сейчас покажу.

Он весь как будто преобразился. Даже не сделав ни одного шага, он уже был девушкой, осознающей свою привлекательность. Его руки и ноги задвигались совершенно свободно. Он поправил воображаемую прическу и пошел дальше. Он кидал кокетливые взгляды. Его левая рука как будто прижимала к боку воображаемую сумочку.

И опять зрительница засмеялась, но затем задумалась. Она поняла всю разницу между тем, как она привыкла держать себя на людях, и тем, как ей теперь надлежало это делать.

— Но у меня же нет вашего таланта. Как я смогу научиться так ходить?

— Я научу тебя, Аня. Ты теперь будешь проводить много времени на улицах. Внимательно наблюдай за тем, как ходят другие женщины, разговаривай со всеми... и, конечно, с мужчинами. Учись ходить в магазин, говорить по телефону, носить сумочку. Ты должна теперь смотреть на все это по-иному. Ты будешь заниматься этим по утрам каждый день всю следующую неделю. Ты должна будешь ходить по закусочным, ездить в транспорте, ходить по вестибюлям гостиниц и изучать достопримечательности города. У тебя есть какие-нибудь светские знакомые в Риме?

Она покачала головой:

— Нет, отец мой.

Ван Бурх нахмурился. Она должна научиться общаться с людьми вне церкви.

— Я познакомлю тебя с несколькими людьми — и женщинами, и мужчинами. Ты будешь встречаться с ними в ресторане за завтраком, за обедом и вечером за ужином.

— Но как я смогу ужинать с ними? Ведь я совсем не пью.

— А тебе и не придется пить ничего спиртного. Вполне можно ограничиться безалкогольными напитками. Ты будешь говорить, что ты монахиня, снявшая с себя обеты.

— И не подумаю!

Он вздохнул:

— Аня, в ближайшие дни нам предстоит создать для тебя подходящую легенду, а это потребует времени. Тебе надо будет многому научиться и многое запомнить. Ты будешь заниматься этим день и ночь вместе со всем остальным, что потребуется. За это время ты должна привыкнуть к неизвестному тебе доселе миру. Заявления о том, что ты отказалась от своих обетов, — временная легенда для тебя.

Она упрямо сказала:

— Но я же просто физически не могу произнести такое!

Голландец сел за свой рабочий стол. Он указал на стул перед собой. Аня присела и застенчиво поправила юбку. Ван Бурх на этот раз заговорил довольно резко:

— У тебя есть разрешение папы на время забыть о своих обетах. Но оно не подразумевает, что ты не должна подчиняться своим руководителям.

Воцарилось молчание. Потом Аня застенчиво опустила глаза и пробормотала:

— Извините, пожалуйста, отец мой.

Его голос как будто давил на нее:

— Не будь ты такой застенчивой! В данный момент ты не монахиня, Аня.

Тут она встрепенулась, и в ее голосе стали слышны твердые нотки. Посмотрев ему в глаза, она громко и уверенно сказала:

— Извините.

— Вот так лучше. Пока ты репетируешь свою основную роль, ты будешь говорить всем, что ты — отказавшаяся от своих обетов монахиня.

— Хорошо, отец мой.

Голос ван Бурха чуточку смягчился.

— Люди, с которыми я тебя познакомлю, не будут с тобой об этом говорить. Я предупрежу их, что это очень болезненная для тебя тема.

— Благодарю, отец мой.

Ван Бурх еще раз внимательно посмотрел на нее.

Потом решился:

— Аня, я знаю, что ты очень волевой человек, очень умный. Но годы, проведенные в лоне церкви, сделали тебя, скажем так, очень в некоторых отношениях уязвимой. Эта уязвимость, если не справиться с ней, может стать роковой и для тебя, и для того человека, с которым ты отправляешься выполнять задание. Если ты не сможешь подавить в себе эту черту или хотя бы контролировать ее, мне придется искать кого-нибудь другого для выполнения поручения.

Аня обдумала услышанное и затем согласно кивнула, и опять ван Бурх отметил в ней большую душевную силу. Она уверенно сказала:

— Я очень хорошо это понимаю, отец мой. Я постараюсь выполнить ваши требования.

— Я надеюсь.

Он повертел в руках маленький ножичек для вскрытия писем с рукояткой из слоновой кости.

— Аня, раньше ты смотрела в конвенте только специально отобранные фильмы. Ты читала книги, опять же специально подобранные игуменьей. На улице же никакой цензуры не будет. В мирской жизни ты увидишь такое, что заставит тебя изумиться тем негативным переменам, которые случились с цивилизацией.

— Отец мой, я всю свою жизнь провела в церковном окружении, но я все-таки кое-что смыслю в жизни. Вы меня спросили, есть ли у меня друзья, и я ответила, что нет. Моими друзьями всегда были мне подобные. Иногда я сожалела о своей оторванности от остального мира, потому что мне было интересно, что же там все-таки происходит. Думаю, мое любопытство будет удовлетворено в ходе выполнения задания. Так что я благодарю вас за такую возможность.

— Хорошо.

Он открыл папку, просмотрел ее и серьезно спросил:

— Аня, ты отличный лингвист. Ну скажи мне, как по-русски «трахаться»?

Ван Бурх увидел ужас в ее глазах, а затем злость. Она злилась сама на себя за то, что не выдержала первой проверки. Голландец молчал. Она откинулась на стуле и сказала:

— Отец мой, я ведь училась в церковной школе. Они нас не учили подобным вещам... но... я знаю, как будет «совокупляться».

— Отлично! Ты, конечно же, скажешь кому-нибудь там, в России, «отсовокупись» и сразу же засыпешь все дело. Надо будет поручить одному нашему лингвисту натаскать тебя в подобной лексике. Хоть это и неприятно, но мелочами пренебрегать нельзя. Ван Бурх сделал пометку в блокноте и посмотрел на часы.

— У тебя есть еще какие-нибудь вопросы, Аня?

Она кивнула:

— Только один, отец мой. Его Высокопреосвященство кардинал Менини сказал мне, что человек, с которым я буду путешествовать в качестве жены, очень плохой человек. Мне грозят большие опасности во время этой поездки?

Ван Бурх развел руками:

— Аня, любая поездка по Восточной Европе представляет собой огромную опасность.

— Я имею в виду опасность со стороны этого человека.

Ван Бурх покачал головой:

— Этот человек физически очень силен. А сейчас он еще проходит спецподготовку, так что если он и попытается сделать то, чего ты так боишься, то тебе просто придется положиться на свой разум.

Она мрачно кивнула.

— Так, ну а теперь тебе надо пойти к парикмахеру.

Когда она встала и направилась к двери, голландец спросил вдогонку:

— Аня, а как по-русски «испражнения»?

Она не задумываясь ответила через плечо:

— Говно.

Не оглядываясь, она быстро шла к выходу. Волосы женщины красиво развевались на ходу. Когда руки Ани коснулись дверной ручки, ван Бурх позвал: «Аня!» Она обернулась. Лицо голландца было грустным.

— Очень хорошо, — тихо произнес он.

Глава 6

Пароход «Лидия» ошвартовался в порту Триполи уже в сумерках. Судно принадлежало одной кипрской компании и имело команду из киприотов. Оно совершало регулярные рейсы между Лимасолом, Триестом и Триполи с разнообразным грузом на борту. Мирек тайно сел на корабль в Триесте тремя днями раньше. Плыть было недолго, но ему хотелось поскорее сойти на сушу. Его заперли в грязной каютке и оставили наедине со своими мыслями. И еда, и вся окружавшая его атмосфера были скверными. Он мог лишь перекинуться парой слов с матросом, который приносил ему пищу.

Больше всего он думал о Беконном Священнике. Неудивительно, что с его возможностями он смог послать Мирека — исполнителя покушения на лидера СССР — в лагерь для подготовки террористов в Ливийской пустыне. Отец Хайсл иронически отметил, что в этом же лагере тренировался Али Агджа перед покушением на папу. Хайсл также заверил его в том, что никто из командиров не будет интересоваться его прошлым: им сообщили, что Мирек — иностранец, проходящий подготовку, чтобы затем работать на «Красные бригады». Его документы были подготовлены соответствующим образом. В этом лагере особо не интересовались, кто есть кто. К тому же за те четыре дня, что прошли со времени встречи Мирека с ван Бурхом и до его появления на борту «Лидии», произошло много знаменательных событий.

Из Вены до Триеста он добирался на машине вместе с Хайслом. Надо сказать, тот был заправским водителем. Когда Мирек было заикнулся, что они уж слишком лихачат, Хайсл указал на пристроенный к приборной панели медальон с изображением святого Кристофера и сказал: «Доверься ему». Правда, Мирек как атеист не успокоился. Он фыркнул и сказал:

— Вы что, не знаете, что святой Кристофер уже давно деканонизирован?

Хайсл пожал плечами.

— Ну и что из этого? Он уже много лет мне помогает.

Правда, на счастье, Хайсл оказался весьма разговорчивым. Он всю дорогу объяснял Миреку, куда тот направляется и что должен там делать. Он убеждал Мирека быть прилежным и запоминать все, чему его будут учить, так как за его обучение церкви пришлось раскошелиться на пятнадцать тысяч долларов. Мирек очень удивился такой дороговизне и заметил, что террористы, оказывается, недешево обходятся хозяевам. Хайсл охотно с этим согласился и объяснил Миреку, что на Ближнем Востоке таких «учебных заведений» сотни. Обычно подобные «курсы» посещают одновременно двадцать — тридцать «учеников». Подобные места всегда будут поставлять новые квалифицированные кадры для европейских и ближневосточных террористических организаций.

Человек, который должен был доставить Мирека на место учебы, был лидером «Красных бригад» в Триесте и специализировался на подобного рода перебросках. Этот человек считал отца Хайсла лидером одной из групп «Красных бригад» в Германии. Он выполнял просьбы немца и ранее, и ему неплохо платили. Когда Мирек спросил, за что именно ему платили, то в ответ Хайсл только пожал плечами и бросил на поляка взгляд, который как будто советовал не лезть в чужие дела.

Почти у самой границы Хайсл показал Миреку его новый паспорт. Теперь Скибора звали Петр Понятовский, он эмигрировал на Запад двенадцать лет назад и через пять лет получил французское гражданство. Родился он в Варшаве, год рождения — 1949-й. Когда Мирек перелистывал странички, рассматривая записи и визы, Хайсл заметил:

— Не смотри. Тут все чисто, это настоящий паспорт. Был такой Петр Понятовский, он погиб год назад в автокатастрофе недалеко от Парижа.

— Это вы, небось, вели машину?

Священник улыбнулся:

— Нет, я никогда еще не попадал в аварию.

Они пересекли границу без особых проблем и полчаса спустя уже входили с чемоданами в руках в маленький домик в бедном районе недалеко от порта. Дверь им открыла пожилая женщина, вся в черном. Мирек решил, что она принадлежит к какому-нибудь религиозному обществу. Она почти не разговаривала, но тем не менее приготовила им отличный обед. После еды Мирек немного вздремнул, а Хайсл вышел куда-то по делу.

Они прожили в этом доме три дня. Мирек было хотел пройтись по городу, поискать себе женщину, но священник был категорически против. Триест был для Мирека перевалочным пунктом на пути туда и обратно. Правила не допускают излишних передвижений на перевалочном пункте, тем более таком, как Триест, где сплошь и рядом слоняются агенты секретных служб и с Запада, и с Востока. Так что Мирек проводил все время безвылазно в доме, смотря телевизор, читая журналы и отъедаясь перед предстоящей учебой. Во время их бесед Хайсл в общих чертах обрисовал несколько возможных вариантов засылки Мирека в Москву. Он избегал подробностей, сказав, что выбор будет сделан ближе ко времени осуществления операции. Мирек спросил:

— А почему бы мне просто не положить мой французский паспорт в карман, сесть в самолет и появиться в Москве в качестве туриста или бизнесмена?

Хайсл замотал головой.

— Тебе, возможно, придется пробыть в Москве достаточно долго и до, и после выполнения основного задания. Опыт показывает, что туристы и бизнесмены всегда находятся под каким-то контролем. Нам же надо, чтобы следов твоего пребывания в Москве не оставалось. Не волнуйся, мы придумаем что-нибудь дельное. Наши лучшие головы работают сейчас над этой проблемой.

На третий день вечером Хайсл принес небольшую черную нейлоновую сумку и сказал, чтобы Мирек упаковал в нее туалетные принадлежности, нижнее белье, платки, запасные брюки и рубашку. Он должен быть готовым отправиться в путь в полночь. Без десяти двенадцать Хайсл зашел к Миреку и забрал у него всю оставшуюся одежду.

— Где твой паспорт?

Мирек указал на сумку.