Помоги проекту - поделись книгой:
— И на том спасибо, — невесело улыбается она.
— Не за что… Так знали вы, где Стукова хранила драгоценности?
— Знала, — подавленно отвечает Малецкая. — Она мне показывала. И перстень видела, и другие…
— Какие другие?
Словно сбрасывая оцепенение, она встряхивает волосами:
— Не помню… Были какие-то…
Свежо предание… Женщин, так говорящих о драгоценностях, я встречала не очень часто. Прячу язвительную улыбку и интересуюсь, кто сообщил, что именно было похищено.
— Кто? — переспрашивает Малецкая. — Я и Августа Дмитриевна, давнишняя приятельница Стуковой.
— А родственники у Стуковой были?
— Да… Конечно, были. Две племянницы. Римма и Людмила. Римма где-то в пригороде живет, а Люда в городе… Еще старичок какой-то ходил. Только он, по-моему, не родственник. Правда, месяца два как не вижу его. И на похоронах не был…
— Племянницы часто навещали Стукову?
— Н-не очень…
— Почему так?.. Ведь тетка, да еще состоятельная.
Малецкая мнется, и я укоризненно улыбаюсь. Она отвечает:
— Мне кажется, Анна Иосифовна спекулировала своим положением богатой тетушки… Она часто меняла отношение к племянницам. То с ее уст не сходила Римма, и та начинала бывать чаще. Потом вдруг резкое охлаждение, и место Риммы занимала Людмила. И делалось это Анной Иосифовной как-то… Напоказ, что ли… А от этого девочки ссорились…
— Какого возраста племянницы?
Малецкая оценивающе оглядывает меня, говорит:
— Примерно вашего…
Улыбаюсь:
— Не возражаете, если я запишу ваши показания?
Она не возражает. Усаживаюсь за стол, вынимаю из сумочки бланк протокола допроса, разглаживаю его и записываю услышанное. Малецкая терпеливо отвечает на уточняющие вопросы. Однако последний из них заставляет ее измениться в лице. Она стискивает руки:
— Перевод?.. Я увидела его только во время обыска. Потом муж объяснил, что взял его у почтальона, чтобы передать Анне Иосифовне, но закрутился и забыл…
Наверное, Малецкий очень сильно закрутился, если положил перевод в словарь иностранных слов, стоящий во втором ряду книг на пропыленной полке.
Но вслух я этого не говорю. Улыбаюсь и протягиваю протокол:
— Ознакомьтесь.
Малецкая бегло просматривает запись своих показаний, расписывается.
Въезжаю во двор Речного училища. У дверей толпятся курсанты. Черная форма сидит мешковато, но они уже считают себя речными волками. Фуражки лихо сдвинуты на затылок, в зубах сигареты. Увидев меня, новоиспеченные речники расправляют плечи, выпячивают грудь и втягивают животы. Прохожу через частокол глаз.
В преподавательской от седеющей полной женщины узнаю, что Малецкий у заведующего отделением и освободится не раньше, чем через час. Позволить себе тратить столько времени на ожидание не могу и, решив пока допросить другого соседа Стуковой, сбегаю по лестнице. Через десять минут вхожу в здание строительного управления. Открыв дверь с табличкой: «Отдел материально-технического снабжения», спрашиваю у мужчины, сильно похожего на героя Рабле, где найти начальника отдела, товарища Киршина. Мужчина поворачивает ко мне все свои три, наложенные друг на друга подбородка и тоненьким голосом сообщает, что он и есть тот самый товарищ.
Меня это радует. Снабженцы подобны перелетным птицам, и застать их в кабинете — огромная удача. Прохожу и усаживаюсь за свободный стол.
Проследив за мной сонным взглядом, Киршин интересуется:
— Вы откуда?
Удовлетворяю вполне естественное любопытство. Слышу, как он бормочет себе под нос, что-то вроде: «В прокуратуре и работать уже некому». Понимаю, что он имеет в виду. Сначала Валентина в интересном положении, теперь девица в короткой юбке. На языке вертится ответная колкость, но Киршин поднимает маленькие глазки, уголки рта ползут вверх, щеки раздвигаются в стороны:
— Шучу, шучу…
По-своему оценив шутку, спрашиваю официальным тоном:
— Почему вы решили вскрыть квартиру Стуковой?
Странно, но вопрос ему явно не нравится. Киршин обиженно хмыкает, и от этого огорченно колышется большой живот.
— Я не решал… решал Малецкий.
Наигранно удивляюсь:
— Да-а?.. Мне казалось, дверь ломали вы.
— Я ломал, но… — хмурится Киршин. — Малецкий пришел… Суетился. Говорит, умерла, наверное, старуха. Надо дверь взломать. Я взял топор и… Так что, я простой исполнитель. Идея-то Малецкого… Сильно тревожился он… Роман и при жизни старухи вокруг нее суетился… А тут совсем серый стал…
— Не вижу в этом ничего предосудительного, — замечаю я и жду реакции собеседника.
Ждать долго не приходится. В лице Киршина появляется угодливость, почтение, какая-то восторженность. Это изменение настолько застает врасплох, что я непонимающе таращусь на него.
Лицо Киршина вновь принимает сонное выражение, он вяло шевелит губами:
— Так Малецкий смотрел на старуху… Заботливый… Что ему было от нее нужно?.. Крутился вокруг. А она, этакая дама… Все свысока…
— Вы ничего не трогали в квартире?
— Увольте, — слабо морщится Киршин. — Там такой запах был… Мы и в комнату-то не заходили. Увидели из прихожей разгром да тело, прикрытое одеялом, сразу пошли звонить в милицию…
— Все вместе? — уточняю я.
— Элеонора побежала. Мы стояли, ждали…
— Малецкий ничего не брал из квартиры?
Киршин медленно качает головой:
— В тот раз нет. Наоборот… Какую-то бумажку в прихожей хотел оставить. Но, видно, меня испугался, забрал тут же…
— Что за бумажка? — подаюсь к нему.
— Уведомление на денежный перевод.
Опять этот перевод! Как он оказался у Малецкого? Почему, увидев убитую Стукову, Малецкий решил избавиться от него? Почему передумал? Зачем хранил? Не мог же он получить деньги по чужому переводу?.. А вдруг мог?!
Понимаю, что Киршин на эти вопросы вряд ли ответит, поэтому задаю вопрос полегче:
— Как вы можете охарактеризовать погибшую?
Киршин вяло приподнимает покатые плечи, секунду молчит, потом говорит:
— Я не особенно-то общался со Стуковой. Так, на лестнице столкнемся — поздороваемся… Простите но у меня такое ощущение, что Стуковой зря не интересовались работники ОБХСС… Еще та старушка была…
— Что вы хотите этим сказать? — настораживаюсь я.
Рука Киршина описывает в воздухе неопределенный полукруг:
— Ощущения…
Поскольку любые ощущения нуждаются в проверке, уточняю:
— А конкретнее? Какие ощущения? О чем идет речь?
— Нетрудовые доходы, — не очень охотно и столь же неуверенно буркает Киршин.
На чем основываются ощущения Гаргантюа из стройуправления, выяснить не удается, и, закончив составление протокола, я с ним прощаюсь.
Снова заглядываю в ту же преподавательскую. Взлохмаченный рыжеволосый мужчина поглощен телефонным разговором:
— Так, так… Что она еще спрашивала?.. Да нет же, Элочка, я ведь тебе говорил…
— Извините, — прерываю его.
— Я же всем объявил, — зажав трубку ладонью, раздраженно бросает он. — Зачет будет в триста седьмой аудитории!
Принимая меня за одну из своих студенток-заочниц, Малецкий заблуждается. Спешу прояснить ситуацию:
— Передайте Элеоноре Борисовне привет… От следователя Приваловой. И напомните ей, что разглашать тайну следствия очень некрасиво.
Опешив, Малецкий забывает о моей просьбе и, бросив в трубку: «Перезвоню!», торопливо кладет ее ив рычаг. После этого пытается улыбнуться. Однако полные губы складываются лишь в неопределенную гримасу:
— А где же Валентина Васильевна?
Смотрю на него в упор и мило улыбаюсь:
— В декретном отпуске.
— А-а-а… — потирает подбородок Малецкий.
Выглядит он импозантно: высок, широк в плечах, белокож. Прямо викинг. Сыроват, правда, немного. Да и брюшко свешивается на ремень. Похоже, Элеонора Борисовна следит не только за собой. На ее муже свежая рубашка, отутюженный костюм; модный, со вкусом подобранный галстук. Впечатление портит испуганный взгляд…
— Значит, теперь вы ведете следствие?
Подтверждаю его догадку. Он долго и испытующе смотрит. Прямо-таки сверлит взглядом, наконец решается на вопрос:
— Вы тоже меня подозреваете?
— А вас, Роман Григорьевич, совесть терзает?
— Совесть меня не терзает! — вздрогнув, выкрикивает он. — Чистая у меня совесть! Стукову я не убивал!.. Я к ней, как к родной матери! Помогал все время! Кому только могло прийти в голову! Я всегда…
Малецкий кричит, но не так громко, чтобы можно было услышать за стенами преподавательской. Останавливаю:
— Когда вы видели Стукову в последний раз?
— Второго августа в двадцать часов тридцать минут, — выпаливает он.
— Похвальная точность.
— Что вы имеете в виду?! — негодует Малецкий. — Я запомнил время, так как смотрел на часы.
— Вот и говорю, похвальная точность, — мирно произношу я.
— Что вам от меня надо?! — не может остановиться он. — Сколько можно дергать, изводить?! Допрашивали же уже? Допрашивали!!
— Всего один раз, — уточняю я.
— Ну и что?! Все равно травма! И соседей незачем было настраивать! Знаете, что они теперь говорят?!
— Знаю, — кивнув, отвечаю я и добавляю: — Но вед дыма без огня не бывает…
Руки Малецкого взмывают кверху в артистическом жесте отчаяния:
— Какой дым?!. Какой огонь?!. Не сбивайте меня с толку!
— Успокойтесь, пожалуйста, — прошу я. — И объясните откуда у вас эти запонки?
Руки Малецкого не успевают опуститься. Он с ошарашенным видом начинает разглядывать свои запонки. Кроме непонимания, в глазах ничего нет.
Запонки я вижу впервые, но слишком уж они необычные. Горный хрусталь в ажурном переплетении золотых нитей. Старинная работа. Чуть колеблясь, произношу:
— Запонки принадлежали Стуковой.
Поделиться книгой: