Кот со многими хвостами

— Естественно, папа, если бы я думал, что могу тебе помочь в таком серьезном деле, то... Но, черт возьми, мне, как девушке, и хочется, и колется. Дай мне выспаться и подумать. В моем теперешнем состоянии от меня никакой пользы ни тебе, ни кому бы то ни было.

— Конечно, — заторопился инспектор. — Господи, я произнес целую речь! И как только политики могут такое проделывать? Что скажешь еще об одной порции лимонада с глотком джина, чтобы уменьшить горечь?

— Мне для этого понадобится больше чем глоток.

— Предложение принято.

Но оба думали о другом.

Инспектор сидел за кухонным столом, размышляя о том, что обычная психология — пустая трата времени, когда имеешь дело с Эллери. У инспектора одинаково трещала голова от того и другого.

Он прислонился к кафельным плиткам стены. Чертова жара!..

Открыв глаза, инспектор увидел склонившегося над ним комиссара нью-йоркской полиции.

— Проснитесь, Дик, — тормошил его комиссар.

Эллери, все еще в шортах, стоял в дверях кухни. Комиссар был без шляпы, а его габардиновый пиджак под мышками промок от пота. Инспектор, моргая, смотрел на него.

— Я сказал им, что уведомлю вас лично.

— О чем уведомите, комиссар?

— Кот приобрел еще один хвост.

— Когда? — Старик облизнул губы.

— Прошедшим вечером — между половиной одиннадцатого и полуночью.

— Где? — Инспектор помчался в гостиную, схватив туфли.

— В Центральном парке, неподалеку от входа со Сто десятой улицы. В кустах за камнем.

— Кто?

— Битрис Уилликинс, тридцать два года, не замужем, единственная опора пожилого отца. Она привела его в парк подышать воздухом и, оставив на скамейке, отошла за водой. Битрис так и не вернулась, и старик наконец позвал полицейского. Тот обнаружил ее в паре сотен футов, задушенную оранжево-розовым шелковым шнуром. Кошелек не тронут. Ее ударили по голове сзади, оттащили в кусты и там задушили, очевидно когда она была без сознания. Внешние признаки изнасилования отсутствуют.

— Нет, папа, — остановил отца Эллери. — Эта рубашка вся промокла. Вот свежая.

— Кусты, парк... — пробормотал инспектор. — Тут есть надежда, что... На земле есть следы ног?

— Пока их не нашли. Но, Дик, — промолвил комиссар, — есть проблема...

Инспектор смотрел на шефа, пытаясь застегнуть рубашку. Эллери сделал это за него.

— Битрис Уилликинс жила на Западной Сто двадцать восьмой улице.

— На Западной... — машинально повторил инспектор, залезая в рукава пиджака, который держал за его спиной Эллери, не сводивший глаз с комиссара.

— Возле Ленокс-авеню.

— В Гарлеме?![27]

Комиссар вытер шею.

— На сей раз это может произойти, Дик. Если кто-нибудь потеряет голову...

Смертельно побледнев, инспектор Квин бросился к двери:

— Это на всю ночь, Эллери. Иди спать.

Но Эллери спросил:

— Что может произойти, если кто-нибудь потеряет голову, комиссар?

— Взрыв, который разнесет Нью-Йорк почище, чем Хиросиму.

— Пошли, комиссар, — нетерпеливо позвал из прихожей инспектор.

— Подождите. — Эллери почтительно смотрел на комиссара, а тот так же почтительно смотрел на него. — Если вы дадите мне три минуты, я пойду с вами.

Глава 3

Шестой хвост Кота, который был предъявлен в газете утром 26 августа, демонстрировал некоторое отличие от предыдущих. Если те пять хвостов окаймляли тонкими линиями белое пространство внутри, то это было сплошь черным. Таким образом Нью-Йорк был информирован о том, что Кот перешагнул расовый барьер. Накинув петлю на черную шею, он прибавил к семи миллионам потенциальных белых жертв пятьсот тысяч черных.

Покуда инспектор Квин был занят поисками улик в Гарлеме, мэр на рассвете устроил пресс-конференцию в здании муниципалитета, на которой присутствовали комиссар полиции и другие официальные лица.

— Мы уверены, джентльмены, — заявил мэр, — что убийство Битрис Уилликинс не имеет расовой подоплеки. Необходимо избежать повторения беспорядков в так называемые «Черные иды»[28] марта 1935 года. Тривиальный инцидент и ложные слухи повлекли тогда за собой три смерти, тридцать с лишним человек были госпитализированы с пулевыми ранениями, а свыше двухсот получили ножевые раны и ушибы, не говоря уже об ущербе городскому имуществу, оцененном более чем в два миллиона долларов.

— Из доклада комиссии, — заметил репортер одной из гарлемских газет, — назначенной мэром Ла Гуардиа[29] для расследования беспорядков, в которую были включены представители обеих рас, у меня сложилось впечатление, мистер мэр, что причина заключалась в «возмущении дискриминацией и массовой нищетой».

— Конечно, — быстро отозвался мэр. — Всегда имеются подспудные социальные и экономические причины. Откровенно говоря, этого мы и опасаемся. Нью-Йорк представляет собой котел, в котором кипят страсти всех национальностей, рас и религий. Один из каждых пятнадцати ньюйоркцев — негр. Трое из десяти — евреи. Итальянцев в этом городе больше, чем в Генуе, немцев — больше, чем в Бремене, а количество ирландцев — превосходит их численность в Дублине. У нас живут поляки, греки, русские, испанцы, турки, португальцы, китайцы, скандинавы, филиппинцы, персы — кто угодно. Это делает Нью-Йорк величайшим городом на земле, но и заставляет нас жить как на вулкане. Послевоенное напряжение тоже не пошло на пользу. А эти удушения нервируют весь город, и мы не хотим, чтобы из-за какой-нибудь глупости вспыхнули массовые беспорядки. Естественно, последнее замечание не для печати. Самый разумный образ действий, джентльмены, — освещать эти убийства как... э-э... ординарные преступления. Никаких сенсаций! Конечно, они несколько отличаются от обычных криминальных происшествий и порождают ряд проблем, но у нас лучшие следователи в мире, мы работаем днем и ночью, и успеха можно ожидать в любой момент.

— Битрис Уилликинс была негритянкой, — заговорил комиссар. — Но пять предыдущих жертв Кота были белыми. Вот что вы должны подчеркивать, ребята.

— Мы можем утверждать на этом основании, — заявил репортер гарлемской газеты, — что Кот уважает и демократию, и гражданские права.

Поднявшиеся крики и шум вынудили мэра закрыть пресс-конференцию, не сообщая, что последнее убийство поставило главу новой следственной бригады в очень скверное положение.

* * *

Они сидели в комнате центрального полицейского участка Гарлема, изучая рапорты по поводу убийства Битрис Уилликинс. Расследование на месте преступления — в Центральном парке — не дало ничего. Почва за валуном была каменистая, и если Кот оставил на ней отпечатки своих лап, то их стерли в суете, последовавшей за обнаружением трупа молодой женщины. Обследование дюйм за дюймом травы, земли и тропинок вблизи валуна не дало ничего, кроме двух шпилек, явно выпавших из прически жертвы. Лабораторный анализ кусочков какого-то вещества под ногтями убитой, принятого вначале за запекшуюся кровь, показал, что это всего лишь губная помада излюбленного негритянками оттенка, и эта помада соответствует той, которой были подкрашены губы мертвой девушки. Предмет, которым Кот ударил ее по голове, найден не был, а характер ушиба лишь давал возможность определить этот самый предмет расплывчатым термином «тупое орудие».

В сети, расставленные полицией вокруг места преступления сразу же после находки тела, попалось великое множество граждан обеих рас, обоих полов и всевозможных возрастов, измученных жарой, возбужденных, напуганных и имеющих виноватый вид. Однако никто из них не вызвал подозрений у Эллери. Допросы заняли целую ночь. В конце концов у измученной многочасовым бедламом полиции остались только две сомнительные рыбешки — белая и черная. Белая была двадцатисемилетним безработным джазовым трубачом, которого обнаружили лежащим на траве и курящим сигарету с марихуаной; черная — тощим и низкорослым мужчиной средних лет, торговавшим газетами. Обоих тщательно обыскали, но это не дало никаких результатов. Негра отпустили, когда нашлись свидетели, подтвердившие его алиби на возможный период совершения преступления и на час до него. При этом все, кто помнил «Черные иды», облегченно вздохнули. Белого музыканта препроводили в Главное управление для продолжения допроса. Но, как заметил инспектор Квин, это было почти безнадежно. Если бы трубач был Котом, то он должен был находиться в Нью-Йорке 3 и 22 июня, 18 июля, 9 и 19 августа, а трубач утверждал, что уехал из города в мае и вернулся только пять дней назад. Он заявил, что работал на роскошном лайнере, совершавшем кругосветное плавание, и описал корабль, капитана, эконома, других музыкантов оркестра, а особенно подробно — некоторых пассажиров, относящихся к прекрасному полу.

Пришлось подойти к делу с другого конца и как следует заняться жертвой, о которой удалось узнать только самое лучшее.

Битрис Уилликинс была видным членом негритянской общины, принадлежащей к абиссинской баптистской церкви и проявляющей активность в самых различных областях. Она родилась и выросла в Гарлеме, получила образование в университете Хауарда[30], работала в агентстве по улучшению условий жизни детей, причем ее деятельность протекала исключительно среди постоянно дискриминируемых юных правонарушителей Гарлема.

Битрис писала статьи по социологии в «Журнал негритянского образования» и стихи в «Филон». Иногда ее заметки появлялись в «Амстердам стар ньюс», «Питтсбург курьер» и «Атланта дейли уорлд».

Все знакомства Битрис Уилликинс не вызывали подозрений. Ее друзьями были черные педагоги, социологи и писатели. Правда, по работе ей приходилось бывать от Черной Богемии до Сан-Хуан-Хилл; она часто контактировала с торговцами наркотиками, сводниками и проститутками; встречалась с пуэрториканцами, неграми-мусульманами и иудеями, выходцами из французской колониальной Африки, темнокожими мексиканцами и кубинцами, китайцами и японцами. Но Битрис появлялась среди них как друг и целитель, и ей никогда не причиняли вреда. Полиция Гарлема знала ее как стойкую защитницу юных правонарушителей.

— Она была борцом, но не фанатиком, — сказал инспектору местный полицейский. — Я не знаю никого в Гарлеме — черного или белого, — кто бы не уважал ее.

В 1942 году Битрис обручилась с молодым врачом-негром по имени Лоренс Кейтон, но он вступил в армию и погиб в Италии. Смерть жениха, очевидно, поставила точку в личной жизни девушки; больше не было никаких свидетельств о ее близком знакомстве с мужчинами.

Инспектор отвел в сторону негра-лейтенанта, тот кивнул и подошел к скамье, на которой рядом с Эллери сидел отец девушки.

— Папаша, кто, по-вашему, убил Битрис?

Старый негр что-то пробормотал.

— Что-что?

— Он говорит, — объяснил Эллери, — что его зовут Фредерик Уилликинс и что его дед был рабом в Джорджии.

— О'кей, папаша, но с каким мужчиной она гуляла? С белым?

Старик напрягся. Было видно, что он борется с собой. Наконец Уилликинс, словно змея, отвел назад свой коричневый череп и плюнул.

Негр-детектив нагнулся и вытер слюну с ботинка.

— Очевидно, папаша считает, что я дважды его оскорбил.

— Но нам важно выяснить. — Инспектор направился к скамье.

— Лучше позвольте мне, инспектор, — сказал детектив, — а то он плюнет и в вас. — Он склонился над стариком. — Ладно, папаша, ваша дочка была единственной девушкой на миллион. Но вы же хотите наказать того, кто ее прикончил, верно?

Старик опять забормотал.

— По-моему, лейтенант, — расшифровал Эллери, — он говорит, что все в руках Божьих.

— Только не в Гарлеме, — усмехнулся лейтенант. — Постарайтесь вспомнить, папаша. Ваша дочь знала кого-нибудь из белых?

Старик не ответил.

— Кто он, папаша? — настаивал негр-лейтенант. — Как он выглядел? Битрис когда-нибудь рассказывала вам о своем белом дружке?

Коричневый череп снова отодвинулся.

— Поберегите слюну, — посоветовал лейтенант. — Слушайте, папаша, я хочу получить ответ только на один вопрос. У Битрис был телефон? Ей когда-нибудь звонил белый мужчина?

Потрескавшиеся губы скривила горькая усмешка.

— Если бы она путалась с белым, я бы убил ее собственными руками. — Он съежился в углу скамьи.

— Это уже интересно!

Но инспектор покачал головой:

— Ему не меньше восьмидесяти, лейтенант. И посмотрите на его руки — они изуродованы артритом. Он не смог бы задушить даже больного котенка.

Эллери поднялся.

— Здесь нам больше ничего не узнать. Я нуждаюсь в нескольких часах сна, папа. И ты тоже.

— Иди домой один, Эллери. Если я смогу, то прилягу на койке наверху. Где ты будешь вечером?

— В Главном управлении, — ответил Эллери. — Погляжу на твою картотеку.

* * *

Утром 27 августа Кот появился на прежнем месте редакторской полосы «Нью-Йорк экстра», продолжая пугать читателей. Однако бизнес сильно посодействовал, и уже к вечеру начальник отдела распространения «Экстра» получил премию, причина которой стала ясна на следующее утро. В этом выпуске Кот перекочевал на первую полосу — новое место оказалось настолько удачным, что к концу утра все экземпляры были проданы.

Словно отмечая новоселье, Кот помахивал новым хвостом.

Трюк был весьма изобретательный. На первый взгляд — подписи под рисунком не было — карикатура извещала о новой трагедии: над шестью пронумерованными хвостами возвышался гигантский седьмой. Читатель хватал газету и тщетно искал сообщение об очередном убийстве. Озадаченный, он возвращался к рисунку и видел, что исполинский хвост с номером семь образовывал не петлю, а вопросительный знак.

Во властных структурах мнения относительно того, какой именно вопрос символизирует знак, резко разошлись. 28 августа издатель «Экстра» в интересной телефонной беседе с мэром заявил тоном оскорбленной невинности, что вопрос, безусловно, заключается в том, намерен ли Кот потребовать новую жертву, и что он вполне логичен, высокоэтичен и вытекает непосредственно из имеющихся фактов. Мэр едко возразил, что ему, как и великому множеству ньюйоркцев, которые видели карикатуру и до сих пор беспокоят телефонных операторов мэрии и полиции, кажется, что вопрос поставлен грубо и определенно: «Кто станет седьмой жертвой Кота?» При этом он задан в вызывающем стиле, который не имеет ничего общего с этикой и которого он, мэр, мог скорее ожидать от оппозиционной газеты, не способной подчинить грязные политические интересы интересам общества. На это издатель ответил, что ему, мэру, виднее, так как у него самого рыльце в пушку. «Что вы подразумеваете под этим клеветническим замечанием?» — завопил мэр. Издатель объяснил, что не уступит никому в уважении к рангу главы нью-йоркской администрации, но всем известно, что назначенный мэром теперешний комиссар не в состоянии поймать даже бейсбольный мяч, не говоря уже об опаснейшем преступнике, и что если мэра так заботят интересы общества, то почему бы ему не назначить на высший полицейский пост кого-нибудь поумнее — тогда жители Нью-Йорка, возможно, снова станут спокойно спать по ночам. Более того, «Экстра» намеревалась опубликовать это предложение в завтрашней передовой статье — «в интересах общества, мистер мэр». После чего издатель положил трубку и углубился в отчеты о продаже газеты, читая которые он сиял от восторга.

Однако издатель рано радовался.

Когда мэр сердито нюхал зеленую гвоздику в петлице пиджака, комиссар сказал:

— Джек, если тебе нужна моя отставка...

— Не обращай внимания на эту газетенку, Барни.

— У нее множество читателей. Почему бы не опередить ее, прежде чем она завтра появится на улицах?

— Уволив тебя? Будь я проклят, если это сделаю! — И мэр задумчиво добавил: — Впрочем, я буду проклят, если и не сделаю этого.

— Вот именно, — согласился комиссар, закуривая сигару. — Я много думал о сложившейся ситуации. В этом кризисе, Джек, ньюйоркцам нужен герой — Моисей[31], который захватит их воображение и...

— И уведет их от проблемы?

— Ну...

— Слушай, Барни, что у тебя на уме?

— Пусть мэр назначит специального охотника за Котом...

— Какого-нибудь краснобая, который станет давать несбыточные обещания? — усмехнулся мэр.

— Да, но не связанного с полицейским управлением. Какого-нибудь консультанта. Ты мог бы сообщить об этом прессе, чтобы не дать «Экстре» вылезти со своей передовицей.