Тени прошлого

– А почему?

Притом что я был почти чужим для него человеком, несмотря на наши взаимные заявления о радости встречи, тон, которым Уильям обращался к супруге, звучал странно и неприятно-суровым.

– Должно быть, они забыли купить.

Дагмар говорила так, словно заперта в камере с жестоким преступником и пытается привлечь внимание охраны.

– Они? Кто это «они»? Кого ты имеешь в виду? Это ты забыла попросить их купить лимоны. – Уильям устало вздохнул, опечаленный столь жалкими способностями своей жены. – Ну ладно. Не важно. – Сделав глоток, он недовольно сморщил нос и снова повернулся ко мне. – Итак, что привело тебя сюда?

Я рассказал про благотворительный вечер, поскольку о подлинной причине, естественно, распространяться не собирался. Холман смотрел на меня с таким выражением, какое бывает у людей, выслушивающих на улице истории попрошаек о своей тяжелой судьбе.

– Конечно, это замечательное дело, как я и сказал Дагмар, когда впервые о нем услышал, и я тобой безмерно восхищаюсь, что ты им занимаешься… Тем не менее я думаю, оно не для нас. – Он сделал паузу, ожидая, что я отвечу: «Да, конечно, я все понимаю», но я ждал, без комментариев, пока он не почувствовал, что пора пояснить. – Я не хочу, чтобы Дагмар была заложником своего происхождения. Безусловно, ее семья занимала весьма заметное положение, но это в прошлом. Теперь Дагмар стала леди Холман. Ей нет нужды спекулировать на каком-то надуманном титуле из прошлого, когда у нее есть прекрасный титул в современном мире. Эти исторические экскурсы, возможно, очень ценны… – Он улыбнулся, но улыбка не добралась до его глаз. – Однако, по моему мнению, они тащат ее назад, а не ведут вперед.

Я повернулся к Дагмар, ожидая реакции, но она молчала.

– Ее положение не кажется мне надуманным, – сказал я. – Она член правящего дома.

– Бывшего правящего дома.

– Они царствовали еще за три года до ее рождения.

– Это было слишком давно.

Замечание поражало неуместной грубостью.

– Есть множество людей, живущих в изгнании, которые рассчитывают, что ее брат возглавит страну, – напомнил я.

– А-а, понятно. Ты думаешь, мы все будем присутствовать на коронации Феодора? Надеюсь, ему удастся отпроситься с работы! – Ни с того ни с сего Уильям глумливо расхохотался, повернувшись лицом к Дагмар, чтобы она ясно видела его презрение. Это было невыносимо. – По мне, весь этот вздор лишь дает нескольким снобам повод кланяться, делать реверансы и закатывать званые обеды. – Холман медленно покачал головой, словно изрек мудрую сентенцию. – Им стоит больше внимания уделять тому, что происходит вокруг них сейчас, – сказал он и сделал глоток, словно ставя точку в дальнейшем обсуждении этой темы.

Я повернулся к Дагмар:

– Ты согласна?

Она набрала воздуха:

– Я…

– Конечно она согласна. Ну-с, когда обед?

И тогда я понял, что подоплека речи Уильяма состояла в том, что он годами терпел отношение к себе как к сиюминутному безрассудству Дагмар, постыдному мезальянсу, который постиг моравскую династию, но сейчас необходимость мириться с таким положением отпала. Обстоятельства изменились. Сегодня деньги были у него, и власть тоже, и он не упускал возможности всем про это напомнить. Хуже того, празднуя свой триумф, Холман не мог больше выносить, чтобы Дагмар тоже занимала сколько-нибудь значимое место. Она не должна была представлять никакой иной ценности, кроме как исполняя роль его жены, у нее не должно было быть никакого пьедестала, на котором она могла бы сиять независимо от его славы. Иными словами, Холман стал домашним тираном. Теперь я понимал, почему великая герцогиня выражала свое согласие на брак столь сдержанно.

Обед прошел странно. Фактически он весь являл собой ряд поводов публично унизить Дагмар. «Это еще что за дрянь?» – «Так и задумано, чтобы отдавало горелым?» – «Почему мы едим какими-то детскими приборами?» – «Эти цветы заслуживают достойных похорон» – «Соуса сюда не полагается? Или ты специально просила пересушить?» На месте Дагмар я бы встал, разбил о его голову самую большую тарелку и ушел от него навсегда. И это мы еще не добрались до пудинга. Но я прекрасно знал, что семейное насилие – ибо это оно и было – уничтожает волю к сопротивлению, и, к моей печали, Дагмар воспринимала все как должное. Она даже принимала его претензии всерьез, извиняясь за выдуманные им недостатки. «Прости. Должно было быть погорячее», – говорила она. Или: «Ты прав. Надо было попросить их поплотнее закрыть крышку». Предел наступил, когда Уильям откусил кусочек поданного на стол креп-сюзетта и выплюнул обратно на тарелку.

– Черт подери! – заорал он во всю глотку. – Из чего это вообще? Из мыла?

– Я тебя не понимаю, – осторожно вмешался я. – Очень вкусно.

– Нет, я вырос на других представлениях! – весело засмеялся Холман, словно мы все услышали смешную шутку.

– А где ты вырос, позволь спросить? – ответил я. – Что-то я подзабыл.

Я смотрел на него в упор, и он не отводил от меня взгляд. За его спиной экономка быстро глянула на прислуживавшую за столом горничную, желая убедиться, заметила ли та наше пикирование. Я видел, что обе молча дали друг другу понять, что все услышали. И даже едва не улыбнулись. Впрочем, как бы ни радовал слуг вид унижаемого тирана, с моей стороны такая выходка была высокомерной и мне же самому не делала чести. Уильям, побагровев от ярости, мог в любую секунду приказать выставить меня из дома, что лишило бы смысла всю мою поездку. К счастью, он был не такой человек, чтобы позволить гневу взять над собой верх. Годы тонких переговоров в Сити научили его владеть собой. И к тому же он представил себе, что весь Лондон облетит история, которая будет исходить от человека чуть более известного, чем он сам, – не более богатого, не более преуспевающего, а просто пользующегося чуть большей известностью, – и пойти на такой риск он был не готов. Главное мое преступление в его глазах состояло не в том, что я обошелся с ним невежливо и не поддержал. А в том, что я счел его жену более близкой себе по духу и более содержательной, чем он, а это было еще хуже, чем напомнить ему о долгом пути, который он проделал со времен нашей первой встречи. Я знал, что Холман придирчиво отбирает каждого гостя, входящего в дом, и подобные вызовы, по-видимому, ему бросали редко, если они вообще до сих пор случались. Он отвык, что ему могут возразить.

Глубоко и нарочито шумно вздохнув, он тщательно скомкал и отложил салфетку и улыбнулся:

– Беда в том, что мне приходится убегать. Вы меня простите?

Меня позабавило, что он пытается быть любезным. Это умение не входило в число его достоинств.

– По пятницам я дома, но это не значит, что мне не надо работать. Жаль, но приходится. Дагмар тебя проводит. Ты же проводишь, дорогая? Было очень приятно снова повидаться.

Я улыбнулся и поблагодарил его, словно не мне только что указали на дверь, и мы оба сделали вид, будто все прекрасно. С этим он ушел. Дагмар и я посмотрели друг на друга. Ее маленькое, покрытое морщинами лицо и узкие плечи вдруг напомнили мне фотографии голодающих детей измученного войной Берлина. Или Эдит Пиаф – ближе к концу жизни.

– Не хочешь после всего этого прогуляться? – спросила Дагмар. – Я не стану тебя винить, если тебе захочется удрать отсюда. Я не обижусь.

– Разве он только что не велел мне убираться с его территории?

– И что? – скривила губы она.

– Не зли его ради меня.

– Он всегда злится. Какая разница?

Парк Беллингема привели в порядок, высадили новые деревья и вернули ему подобие эдвардианского вида, с большим огороженным садом и отдельными «комнатками», где таились статуи в окружении самшитовых изгородей или роз на аккуратных ухоженных грядках. Все выглядело очень мило, но не просто мило. Свидетели закладки парка, гигантские дубы, древние и почтенные, придавали всему месту мрачную красоту, достоинство, которого лишены фантазийные сады и недавно обновленные интерьеры.

– Тебе очень повезло. – Я огляделся.

– Мне?!

– По крайней мере, что есть вот это все.

Дагмар тоже окинула любовным взглядом величественные деревья и гряды холмов.

– Да, – сказала она. – Мне повезло, что у меня это есть.

Мы прошлись еще.

– Как он тебе? – ни с того ни с сего спросила она. Я даже не сразу ее понял. – Дэмиан. Ты говорил, что недавно с ним виделся.

– Боюсь, что не очень.

– Я слышала, – кивнула Дагмар. – И надеялась услышать от тебя, что это неправда.

– К сожалению, правда.

Мы снова замолчали, взбираясь на пологий склон, с которого открывался великолепный вид на парк и дом.

– Ты знал, что я была от него без ума? – спросила она.

Я начинал привыкать к сюрпризам.

– Знал, что у тебя это была такая форма протеста. Но не думал, насколько все серьезно.

– На самом деле очень серьезно. По крайней мере, с моей стороны.

– Значит, ты умела скрываться.

– Скрывать было особо нечего, – усмехнулась она.

– Он говорил о тебе, когда мы виделись, – сказал я.

У нее прямо на моих глазах изменился цвет лица.

– Говорил? – прошептала она, схватившись рукой за щеку. – Правда?!

Это было очень трогательно.

Я чувствовал, что мы наконец подбираемся к разговору, ради которого я приехал, но не хотел торопить события.

– Он только сказал, что вы с ним пару раз были вместе. Я этого раньше не знал.

Вырвавшиеся на свободу от известия о том, что она еще живет в мыслях Дэмиана, слова потекли сами собой.

– Знаешь, я ведь готова была выйти за него замуж.

Я остановился, потрясенный. Меньше чем за две минуты мы набрали скорость от нуля до сотни миль в час. Мне показалось, что для Дэмиана это была мимолетная связь, но для Дагмар – история Тристана и Изольды. Как часто бывает, что в паре любовников оба имеют прямо противоположные представления о своих отношениях.

Она заметила выражение моего лица и энергично закивала, словно я собирался ей возразить. Удивительная трансформация! Я впервые увидел, чтобы Дагмар взяла на себя инициативу хоть в каком-то споре.

– Вышла бы, если бы он сделал мне предложение! Правда!

Я поднял руки, сдаваясь:

– Верю тебе!

Услышав это, она улыбнулась и снова расслабилась, почувствовав, что я друг, а не враг.

– Мама выбросилась бы с верхнего этажа, но с ней бы я справилась. И у меня это было вовсе не помутнение рассудка. Я знала, что у него все в жизни получится. Это мне в нем и нравилось. Дэмиан был частью наступающего мироустройства. – Она покосилась на меня. – Не такого, как нам казалось, – мир, любовь, цветы в волосах… Не такого. Настоящего мира, который понемногу подбирался к нам все семидесятые и окончательно нагрянул в восьмидесятых. Я знала, что на моем веку вернется власть состоятельных людей, хищных и целеустремленных, и была уверена, что Дэмиан окажется в их числе.

Странное свойство взросления: выясняется, что все, кто окружал тебя в молодости, так же, как и ты, были неспособны выражать свои мысли. В юности мы по большей части считаем, что нас не понимают, а все окружающие глупы. С некоторой печалью я понял, что был бы в те дни намного благожелательнее к Дагмар, если бы понимал, что происходило в ее маленькой головке.

– Так что же произошло? Ты не смогла переубедить мать?

– Причина не в этом. Она бы уступила, если бы я кричала достаточно громко. Разрешила же она мне выйти замуж за Уильяма, у которого ничего не было за душой, но она поверила, что он в состоянии заработать.

– Что же тогда?

– Он не захотел, – все еще жалея о прошлом, вздохнула Дагмар и, нахмурившись, поспешила пояснить: – То есть до какой-то степени я ему нравилась, и ему приятно было… все это. Но всерьез его никогда ко мне не тянуло.

Горькая правда состояла в том, что к ней не тянуло никого из нас. Нельзя сказать, что, как выразилась бы моя бабушка, «в романтических делах» Дагмар была никому не нужна, не знала любви, а только жалость. Но от ее слов меня захлестнула волна сострадания к нам в молодости, нам, разрывавшимся от нерастраченной любви, как все невзрачные люди. Жаждущим раскрыть свои чувства, почему-то уверенным, что, если бы только предмету нашей любви показать всю силу наших чувств, он или она сдастся под их напором, хотя сами прекрасно понимали всю бесперспективность этой затеи.

Но Дагмар еще не закончила:

– Был момент, когда мне казалось, что я могу его заполучить. Когда я решила, что могу пообещать ему все, ради чего он участвует в сезоне. Высший свет… – Дагмар замялась. Воспоминания увели ее на территорию, где она чувствовала себя неловко. Вновь нахлынули робость и застенчивость. – Положение и… все это… Мне подумалось, он так к этому стремится, что возьмет и меня в придачу. – Она отвернулась. – Наверное, звучит жалко и беспомощно.

– Звучит очень решительно. Я удивлен, что план не осуществился.

Я действительно был удивлен. Не важно, считал ли Дэмиан Бакстер ее привлекательной или нет, я бы сказал, что в те годы он бы мигом ухватился за шанс взять в жены принцессу.

Пришла очередь Дагмар посмотреть на меня с жалостью.

– Ты никогда его не понимал. Даже до того ужасного ужина в Португалии. Ты считал, ему нужно все то, что имеешь ты. И даже больше. Отчасти – да. Но в тот год, который мы провели вместе, он осознал, что хочет получить все на своих условиях либо не получить ничего.

– Может быть, тебе это в мужчинах и нравится. Уильям явно получил все на своих условиях.

Наверное, мои слова прозвучали жестоко, но Дагмар их так не восприняла. Лишь покачала головой, отрицая сходство.

– Уильям – маленький человек. Он женился на мне, чтобы стать человеком большим. А потом, когда заработал собственные деньги, и купил дворянское звание, и вообще стал важным, как ему казалось, то уже не хотел, чтобы я была столь же велика, как он. Хотел, чтобы я была маленькой, и тогда он бы казался еще больше.

Не могу выразить, как печальны были эти слова, которые произносила миниатюрная фигурка голосом Валери Хобсон[38] из пятидесятых годов. Сейчас она выглядела совсем хрупкой.

– Уильям считает, что, высмеивая мое происхождение, критикуя мою внешность и зевая каждый раз, как я открою рот, он демонстрирует, что это он мне нужен, а не наоборот.

– И при этом покупает портреты твоих предков.

– У него нет иного выбора. Если ждать, пока обнаружатся портреты его предков, мы будем жить с голыми стенами.

Было очень приятно услышать от нее ядовитые интонации.

– Почему ты от него не уйдешь?

Не знаю, как объяснить, но в тот момент подобный вопрос звучал не настолько бесцеремонным, каким он кажется на бумаге.

Она задумалась:

– Трудно сказать. Долгое время из-за детей, но они уже больше не дети. Так что не знаю.

– Сколько у вас детей?

– Трое. Саймон старший. Ему тридцать семь лет, работает в Сити. Живет отдельно.

– Женился?

– Нет еще. Раньше я задумывалась, уж не голубой ли он. Ничего не имею против, но вряд ли. Подозреваю, что его, скорее, отвратил от института брака родительский пример. Потом Кларисса, она счастлива замужем за преуспевающим и очень славным педиатром. Я этому рада, хотя Уильям и не одобряет.

– Почему так?

– Он предпочел бы видеть рядом с ней глупого аристократа, а не умного доктора, – вздохнула Дагмар. – И наконец, наш младший, Ричард, которому всего двадцать четыре, и он пробует работать в области проведения корпоративных мероприятий. – Она замолчала, прислушиваясь к собственным словам. – Забавные сейчас у молодежи профессии, да?