Помоги проекту - поделись книгой:
Бал встрепенулся:
– Да, ты прав, блин, Задира. Кто-то сейчас там по роже получит.
На этом Риггси затыкается надолго. Какой он все же мягкотелый, тупой ублюдок. Эти приторные худые суки с полными мешками таблеток, они к нему в душу влезают. Неудивительно, что нам не скинуть свои парацетамолы и бикарбы.
– Да нет же, – начинает Риггси, – на самом деле все уже закинулись еще до того, как сюда прийти сегодня.
Он протягивает Балу таблетку:
– Вот, закати.
– Да пошел ты, – фыркает Бал. Он все еще не в настроении.
К черту все, я глотаю Е и иду внутрь вместе с Риггси. Короче тоже закинулся и плетется за нами.
Внутри я разглядываю группку девчонок у стенки. Не могу глаз отвести от одной из них. Мне как-то нехорошо становится, как будто срать захотелось, и я понимаю: это из-за того, что у меня крыша начинает съезжать от нашего дерьма и от этих безумных звуков.
– Чего уставился? – Она подходит и говорит мне прямо в ухо.
Я, вообще-то, никогда не смотрю на девку пристально. Мне кажется, все дело в манерах. Вот Короче, он и в самом деле смущает бабу. Уставится и смотрит на нее; ей, наверное, кажется, что он ее изнасилует или что-то в этом роде. Я его предупреждал на этот счет. Говорил ему, чтобы не пялился так. Если хочешь с кем-нибудь в смотрелки играть, иди на Олд-Кент-роуд и попробуй сделать это с кем-нибудь из миллуоллских парней. А с девчонками нужно вежливым быть, я ему сказал. Как бы тебе понравилось, если бы какой-нибудь бушмен или охотник за головами уставился бы так на твою сестрицу?
Но так или иначе, я сам сейчас уставился на эту девчонку. И не только потому, что она такая красивая, а она красивая, она просто прекрасна, блин. А это потому, что я только что экстази сожрал и смотрю на девчонку, у которой нет рук.
– Тебя по телику не показывали? – Единственное, что я придумываю сказать.
– Не-а, по телику не показывали и в цирке уродов, блин, тоже.
– Я совсем…
– Ну так проваливай, – отрезает она и отворачивается.
Подружка обнимает ее за шею. А я так и стою, как тупой овощ, блин. Никто, конечно, не любит, когда сучка варежку разевает, это как божий день ясно, но что ты скажешь девчонке, у которой рук нет ни хрена?
– Ты что, Дейв, позволишь какой-то уродине с тобой так разговаривать, что ли? – усмехается надо мной Короче, обнажая свои гнилые зубы.
Их с такой легкостью можно выбить.
– Заткни свою мерзкую пасть, мудила, а то я это за тебя сделаю.
Я, конечно же, разозлился на мудака; такая красивая девчонка – и без рук, такая подлость, любой скажет. Ее подружка подходит ко мне, тоже ничего себе, зрачки во весь глаз, набралась Е до краев.
– Извини за нее. Плохой трип на кислом.
– А что с ее руками-то?
Не надо было этого спрашивать, но иногда просто выскакивает. Наверное, иногда лучше говорить прямо, что у тебя на уме.
– Это все из-за теназадрина.
Короче надо все же влезть:
– Вот оно – маленькое чудо: теназадриновые ручки.
– Заткнись, ты, урод! – обрываю я мудилу, который знает, что значит, когда я смотрю таким взглядом, и он отваливает. Приятель или нет, но парень явно напрашивается на хорошую взбучку. Поворачиваюсь к девчонке:
– Скажи своей подруге, что не хотел ее обидеть.
Она улыбается мне в ответ:
– Пойди и скажи ей сам.
Тут меня совсем прибивает, потому что я очень смущаюсь перед девчонками, которые мне сильно нравятся. Речь не о сучках-дешевках, а о девчонках, которые нравятся, – с ними все по-другому. Но с экстази гораздо легче. Я подхожу:
– Слушай, прости, что уставился на тебя, а?
– Да я уж к этому привыкла, – говорит она.
– Я обычно на людей так не смотрю…
– Только на тех, у кого рук нет…
– Да это не из-за рук… меня просто Е накрывало, и мне так вдруг хорошо стало… и ты… ты такая красивая, – выпаливаю я все. – Меня зовут Дейв, кстати.
– Саманта. Но только не зови меня Сэм. Никогда. Меня зовут Саманта, – отвечает она, почти улыбаясь. Для меня это почти слишком.
– Саманта, – повторяю я, – а ты меня не зови Дэвидом. Просто Дейв.
Она улыбается в ответ, и внутри у меня что-то происходит. Эта девчонка похожа на белого голубя, и внутри у него столько МДМА, сколько я в жизни своей не употреблял.
Она сидела со своим шоколадным коктейлем в фастфуде на Оксфорд-стрит, втягивая сахаристую жидкость через соломинку. Она решила поехать в город на подземке, после того как зарегистрировалась на бирже труда в Хаммерсмите. Ей совсем не хотелось возвращаться в сквот, где она жила со всяким сбродом; на днях туда въехала группка шотландских парней, которые проводили большую часть дня за распиванием сидра, с бессмысленным догматизмом споря о любимых группах. В этот жаркий день Вест-Энд казался ей более приемлемым выбором, хотя в голове у нее царила вязкая пустота – опиумный притон, в который изредка вламывалась непрошеная осмысленная фраза. Она подумала об очередном концерте, очередной группе, очередном лице, очередном сексе; еще одном механическом сексе без любви. Она напрягла мышцы вагины, и ее тело с головы до ног пробрала конвульсивная дрожь. Начиная ощущать приступ отвращения к себе, она усилием воли заставила себя переключиться на созерцание суеты, где обыкновенные люди со своими покупками пробираются в этот и так заполненный народом фастфуд.
Тогда-то она и ощутила на себе его взгляд.
Она не знала, сколько времени он вот так смотрел на нее. Сначала она заметила его улыбку, твердо решив про себя не обращать внимания. Еще один чертов урод. Самыми неприятными всегда были те, кому хотелось поговорить об ее изъяне. Один мудак сказал ей, что он священник англиканской церкви. И сейчас она совсем не желала выслушивать это дерьмо еще раз.
Когда он подошел и сел рядом, она ощутила привычное чувство узнавания. Еще один панк. С розовыми волосами, в кожаной куртке, без воображения застегнутой на булавки. В его облике было что-то стерильное: слишком правильный, слишком неестественный. Чисто пластик.
– Ничего, если я присяду? – поинтересовался он. Он говорил с акцентом, – возможно, немец. Она отметила и это, и то, как он одет. Его куртка, накинутая на плечи, сумела на какое-то время скрыть от нее, насколько похожи он и она.
– Меня зовут Андреас. Я бы пожал тебе руку, – рассмеялся он, – но, думаю, это не совсем удачное предложение. – Он стряхнул с плеч куртку, обнажая культи, как и у нее, растущие прямо из плеч. – Может, – с улыбкой предложил он, – мы вместо этого поцелуемся?
Саманта агрессивно сжала челюсти, но почувствовала и нечто другое, совершенно противоположное – головокружительный, нервозный, на грани дурноты приступ смущения оттого, что ее тянуло к этому человеку.
– Я не собираюсь, нахер, целоваться, – обрубила она, стараясь говорить как панкушка. Хотя это прозвучало так же фальшиво, как и примочки Андреаса.
– Меня это расстраивает, – сказал Андреас. Он и вправду выглядел расстроенным. – А ты очень сердитая девушка, да?
– Что-что? – переспросила она, по-настоящему рассердившись, но все же заинтригованная этим вмешательством в ее дела.
– Как я и думал. Это хорошо. Злость – хорошо. Но когда ее прячешь слишком долго, она портится, правда? Эта испорченность внутри. Я много про нее знаю. Но как это говорят: мирись-мирись. Знаешь такую поговорку?
– Да.
Саманта и раньше встречала теназадриновых ребят. И всегда это заканчивалось разочарованием. Их изъян, постоянная тема для разговора, навязывалась сама по себе. Как можно не замечать его, как можно забыть о нем?
Он нависал, как темная туча, над любым, самым обыденным разговором. И больше того: она ненавидела их. Они напоминали ей о том, как она выглядит сама, как ее видит мир вокруг. Ущербный инвалид: ущербный безрукий инвалид. И раз на тебе висел ярлык ущербности, он становился всеобщим, распространяясь на все стороны жизни: интеллект, успех, надежды. Тем не менее Андреас не вызывал в ней знакомого ощущения неприязни и ненависти. В нем как будто не было никакой ущербности, несмотря на физический облик. Он излучал удивительную ауру избытка: она просто чувствовала, как уверенность переполняет его. Сама она привыкла скрывать свои страхи за усмешками, но Андреас ей показался человеком, способным диктовать миру свои собственные условия.
– Ты не пойдешь сегодня в «Водоворот»?
– Может, и пойду, – сказала она неожиданно для самой себя. Ей не нравилось в «Водовороте», она ненавидела местную публику. Она даже не знала, кто играет.
– Сегодня будут «Девятьсот девяносто девять». Слабая группа, но все они одинаковы, когда накачаешься спидом и пивом, правда?
– Ну да, в общем, правда.
– Меня зовут Андреас.
– Ага, – слегка грубовато ответила она, но затем, глядя в его лицо с комично приподнятыми в ожидании бровями: – Сэм. Не Саманта, а Сэм.
– Саманта лучше. Сэм – имя для мужчины, а не для красивой девушки. Не позволяй себя укорачивать, Саманта. Не позволяй больше это с собой делать.
Она почувствовала в себе небольшой взрыв ярости. Кем он себя считает? Она уже готова была ответить, когда он сказал:
– Саманта… ты очень красивая. Мы должны встретиться в пабе «Корабль» на Уордор-стрит в восемь часов. Хорошо?
– Ну да, может быть, – сказала Саманта, но она уже знала, что придет.
Она посмотрела ему в глаза. В них она увидела силу и тепло. Ей показалось, что они выглядели забавно – голубые на фоне его розовых волос.
– Ты что, лондонский зоопарк ограбил, что ли? Что это у тебя за хуев фламинго на голове?
Андреас вопросительно поглядел на нее. Саманте показалось, что она заметила жесткость и гнев в его взгляде, но он сменился таким полным спокойствием, что она решила, что ей привиделось.
– Понятно… фламинго. Саманта пошутила, да?
– У тебя что, чувства юмора нет, что ли?
– Ты очень молода, Саманта, очень молода, – заметил Андреас.
– Да ты что? Мне столько же лет, как и тебе. У нас наверняка разница-то всего в пару недель.
– Я тоже очень молод. Разница, однако же, в опыте.
Она снова готова была поддаться приступу ярости, но Андреас уже вставал из-за стола.
– А теперь я пошел. Но сперва мы все же поцелуемся, ладно?
Саманта не пошевелилась, когда он наклонился и поцеловал ее в губы. Его поцелуй был нежен. Он задержался, и Саманта почувствовала, что отвечает взаимностью. Потом он поднялся.
– В восемь нормально, да?
– Да, – ответила она, и он ушел.
Она осталась одна и осознала это с болью. Она понимала, что подумали про них окружающие: двое теназадринов целуются.
«Так или иначе, – подумала Саманта, – его, по крайней мере, моя компенсация не интересует».
Вскоре после этого она ушла, безо всякой цели прогулялась по Чаринг-Кросс-роуд, свернула на Сохо-сквер, повалялась на солнышке с офисными служащими. Потом она прошлась по улочкам Сохо и дважды прошагала всю Карнаби-стрит, и, только почувствовав себя без ног от усталости, она спустилась в подземку и отправилась в Шепердз-Буш, в сквот, который делила с группой молодых панков, чей персональный состав периодически менялся.
На кухне болезненно худой рыжеволосый шотландский парень, покрытый прыщами, по имени Марк наворачивал яичницу с беконом и фасолью прямо со сковородки.
– Все нормально, Саманта? – улыбнулся он ей. – У тебя спида, случайно, нет?
– Нет, – с вызовом ответила она.
– Мэтти и Спад поехали в город. А я не мог пошевелиться с утра. Повеселился круто прошлой ночью. И вот только завтракаю. Жрать хочешь? – Он кивнул на свернувшиеся в жире остатки пищи.
– Нет… нет, спасибо, Марк. – Саманта выдавила из себя улыбку.
Она начала чувствовать, как на ее лице растут прыщи, только потому, что она стоит рядом с его сковородкой. Ребятам-шотландцам, которые жили на этой квартире, было всего по шестнадцать, но они были настоящими свиньями: грязные, шумные, с наивными вкусами в музыке. Они были довольно дружелюбны, но проблема была в избытке их дружелюбия; они дышали за твоей спиной, как семейство жизнерадостных щенков. Она зашла к себе в комнату, которую занимала еще с двумя девушками, Джулией и Линдой, включила черно-белый телик и не сводила глаз с настенных часов, пока не настало время уходить.
Она опоздала в «Корабль» на десять минут. Он уже был там – сидел в углу. Подойдя к стойке, она заказала себе сидра. И села к нему за столик. Путь к столику показался ей вечностью, она чувствовала на себе взгляды всех людей в баре. Улыбнувшись ему в ответ и нервно оглядываясь по сторонам, она с удивлением отметила, что никто, похоже, не обратил на них никакого внимания. Они много выпили и приняли спида, который у нее все-таки был и которого она не дала Марку-шотландцу.
В этот вечер под разъяренные звуки выступающей группы Андреас и Саманта плясали «пого», забыв обо всем, как безумные. Саманту охватило ощущение свободы и спокойствия, какого она никогда еще не испытывала. Это чувство было вызвано не алкоголем и наркотиками: его источником был Андреас со своей заразительной уверенностью в себе и жизнелюбием.
Она знала, что пойдет с ним домой. Ей хотелось одновременно и веселиться здесь дальше, и поскорей закончить.
На обратном пути Саманта почувствовала, что рай потерян, когда перед ними возникло трио пьяных, улюлюкающих скинхедов.
– Чертов цирк уродов! – выкрикнул один.
– Пусть идут, – сказал второй, – на фиг они тебе сдались?
– А сиськи у нее ничего. Дай пощупать, малышка!
Первый подонок дернулся к Саманте.
– Отвали! – крикнула она.
Внезапно Андреас встал перед ней, преграждая ему дорогу.
На какое-то мгновение лицо юного скинхеда выразило удивление и вопрос, как будто он с испугом осознал, что ситуация сейчас выйдет из-под его контроля совершенно неожиданным образом.
– Уйди с дороги, блин, ты, урод чертов! – прошипел он Андреасу.
– Действительно, отойди! – сказала Саманта. – Не хочу, чтобы за меня кто-то разбирался!
Поделиться книгой: