Помоги проекту - поделись книгой:
При упоминании о крепостных Грузинов вспылил: «Пущай государь крестьян заберет от меня!» Казаки отпрянули и испуганно сжались, но Грузинов только начал свое слово. «Знаете ли, что Дон заслужил Ермак, а теперь отымают и населили греков, армян? — напирая на непрошеных гостей, вопрошал хозяин дома. — Вступился было за Отечество Пугач, коего спалили… Вступились было также Фока и Рубцов, коих высекли», — почти кричал Грузинов. Уже подзабывшие старую казачью вольность посетители стали разочарованно пятиться, стараясь как можно скорее покинуть разговорившегося должника. Грузинов гневливо продолжал: «Я не так, как Пугач, но еще лучше сделаю, что вся Россия сотрясется!» Заметив, что казаки никак не реагируют на его громкие заявления и спешат прочь, Грузинов бросил им вдогонку фразу, в которой слышалось отчаянное оправдание: «Говорят, будто я полоумный, нет, я не полоумный».
Проводив взглядом удалявшиеся фигуры о чем-то переговаривавшихся казаков, Евграф Грузинов полез обратно на чердак.
На север
Евграф Грузинов был старшим сыном Осипа Грузинова — войскового старшины, который был заметной личностью в Черкасске. Отец Евграфа владел тремя языками — русским, грузинским, турецким. Его знания ценились, несколько лет он служил писарем в войсковой канцелярии, ездил по служебным делам в Москву и Санкт-Петербург. Необычная фамилия казаков Грузиновых — указатель на этническое происхождение. Родоначальником стал грузинский аристократ Роман Намчевадзе, вынужденный покинуть родину после участия в неудавшемся политическом заговоре. Поскитавшись некоторое время по Северному Кавказу, Намчевадзе на исходе первой четверти XVIII века поселился на Дону и быстро обзавелся семьей-якорем. Уже его дети стали носить фамилию Грузиновы.
Это была не единственная грузинская по происхождению казачья династия. Род донских казаков Фицхелауровых также берет свое начало от представителя грузинской знати по фамилии Пицхелаури. Некоторые фамилии российских грузин изменялись почти до неузнаваемости. Так, к примеру, потомки рода Бибилури-Лашкарешвили стали просто Лашкаревыми.
Жизнь Евграфа Грузинова впервые изогнулась крутым зигзагом в 1793 году, когда его отправили на службу в Гатчину — резиденцию-убежище наследника престола Павла Петровича. У себя в Гатчине нелюбимый сын Екатерины II командовал потешными войсками и этим спасался от насмешек и неприязни большого петербургского двора. Гатчинское войско постоянно увеличивалось с 1782 года и достигало численности две с половиной тысячи человек. К 1793 году в Гатчине имелись регулярные пехота, кавалерия и даже артиллерия. Не хватало только казаков. Павел Петрович уговорил мать разрешить ему формирование казачьей команды, и вскоре на Дон полетел гонец с указом.
Черкасск провожал казаков 21 мая 1793 года. Наставительную речь произнес наказной атаман Алексей Иловайский, в которой, вероятно, призвал казаков помнить о славных традициях казачьей службы и пожелал доброго пути. На север империи казачью команду вел брат атамана Петр Иловайский, что подчеркивало важность и престижность миссии. После прощания с родными, которое наверняка не обошлось без слез и причитаний, казаки медленно покидали родные места. Путь до места службы был дальним.
Гатчина и гатчинцы
Гатчина — любимое место пребывания Павла Петровича — казалась другим государством. Форштадт, или жилой пригород, был выстроен как образцовый немецкий городок с заставами, конюшнями и казармами. В последних размещалась собственная армия наследника российского престола. Гатчинцев не любили, современники не жалели желчи в оценках павловского воинства. Вот, например, что писал известный мемуарист Николай Саблуков: «Во всех гатчинских войсках офицерския должности были заняты людьми низкаго происхождения, так как ни один порядочный человек не хотел служить в этих полках, где господствовала грубая прусская дисциплина». Павел Петрович действительно весьма тщательно подбирал офицеров, рассчитывая на их личную безоговорочную преданность. Наследник боялся участи отца — Петра III, ставшего жертвой дворцового переворота, а потому предпринимал многочисленные меры безопасности. «Когда императрица проживала в Царском Селе в течение летнего сезона, Павел обыкновенно жил в Гатчине, где у него находился большой отряд войска. Он окружал себя стражей и пикетами; патрули постоянно охраняли дорогу в Царское Село, особенно ночью, чтобы воспрепятствовать какому-либо неожиданному предприятию. Он даже заранее определял маршрут, по которому он удалился бы с войсками своими в случае необходимости; дороги по этому маршруту по его приказанию заранее были изучены доверенными офицерами», — вспоминал один из участников антипавловского заговора генерал Леонтий Беннигсен.
И все же Гатчину населяли люди совершенно различного склада. Полковником местной артиллерии был Алексей Аракчеев, в будущем всесильный фаворит времен позднего Александра I и основатель военных поселений — своеобразных колхозов на военном положении. Дадим слово беспощадному Саблукову: «По наружности Аракчеев походил на большую обезьяну в мундире. Он был высокаго роста, худощав и мускулист, с виду сутуловат, с длинной тонкой шеей, на которой можно было бы изучать анатомию жил и мускулов и тому подобное. В довершение того, он как-то особенно смарщивал подбородок, двигая им как бы в судорогах. Уши у него были большия, мясистыя; толстая безобразная голова, всегда несколько склоненная на бок. Цвет лица был у него земляной, щеки впалыя, нос широкий и угловатый, ноздри вздутыя, большой рот и нависший лоб. Чтобы закончить его портрет, скажу, что глаза были у него впалые, серые и вся физиономия его представляла страшную смесь ума и злости». Тем не менее «страшилище» (так современники называли Аракчеева) стал для наследника человеком незаменимым своей трудоспособностью, неукоснительной точностью в выполнении приказов, а также жестокостью, вселявшей ужас в подчиненных. Аракчеев завоевал в Гатчине немалый авторитет.
Совсем другим был командир гатчинской кавалерии Андрей Кологривов, за которым закрепилась репутация «добродушного гусара и порядочного фронтовика». Дом Кологривова всегда был открыт умным разговорам, а его красавица жена собирала салонные вечера столь же умело, как и Анна Павловна Шерер с первой страницы «Войны и мира». Если Аракчеев внушал своим артиллеристам страх, то Кологривова кавалеристы любили. Будущий дипломат и писатель Александр Грибоедов, служивший под началом Кологривова в Брест-Литовске, так писал о его отношениях с подчиненными: «…ручаюсь, что в Европе немного начальников, которых столько любят, сколько здешние кавалеристы своего». Кологривов был в большом фаворе у Павла Петровича. По воспоминаниям современников, когда наследник испытывал особенное беспокойство, он приказывал Кологривову спать у себя в комнате. Это не мешало кавалеристу быть человеком широких взглядов. Старший сын Кологривова Михаил вырос вольнодумцем. Оказавшись за границей, он принял участие во Французской революции 1830 года, а затем подался в испанские инсургенты. На родине его судили за отказ вернуться назад и приговорили к лишению дворянского достоинства.
Новое царствование
Биограф старшего из братьев Грузиновых, Евграфа, Владимир Лесин полагал, что именно в доме Кологривова молодой казак открыл для себя мир философского и литературного познания, некоторые плоды которого были в России запретными. В первую очередь это касается радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву». «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствии человека произходят от человека», — писал «бунтовщик хуже Пугачева», как отзывалась о Радищеве императрица Екатерина II.
Быть может, Грузинов и читал «Путешествие…», но в первые годы своего пребывания в Гатчине он делал карьеру, получая повышения, знаки отличия и другие выгоды. Поначалу ничто не выдавало в нем свободолюбия и вольномыслия.
Евграф Грузинов, по отзывам начальства, отличался «ревностью в службе и добропорядочным поведением», за которые в начале 1795 года был произведен в войсковые старшины, что было равноценно званию майора. Но настоящие почести посыпались на верных Павлу Петровичу гатчинцев после смерти Екатерины II.
Императрица не любила врачей, не доверяла их познаниям, предпочитая заниматься самолечением. За год до смерти она жаловалась на бесполезность придворных медиков: «Вот уже двенадцать дней как я почти ничего не ем и совсем не сплю, а доктора глупы. Я из сил выбиваюсь, толкуя им, что это просто спазмы. Наконец сегодня я потеряла всякое терпение и начала лечить себя от спазмов, стала употреблять самые сильные лекарства от этой болезни, и вот я спала после этого целый час, и вот доктора все дураки, а я права». Если самолечение не помогало, Екатерина пользовалась услугами и советами знахарей-проходимцев. В последние недели жизни она прислушалась к одной из таких рекомендаций и стала принимать ванны для ног в холодной воде. Это лечение и оказалось роковым. Промучившись в агонии больше суток, Екатерина Великая умерла. Она стала последней женщиной на русском троне.
Около восьми часов вечера Павел приехал в Зимний и сразу занялся бумагами умирающей матери. Власть, которой он желал и боялся никогда не получить, была наконец у него в руках.
Две коронации и одни похороны
Павел I мстил матери за отца. 19 ноября по его повелению прошла эксгумация Петра III из могилы в Александро-Невской лавре. Гроб открыли, и царская семья приложилась к останкам. Спустя шесть дней была устроена посмертная коронация Петра III, на гроб покойного монарха возложили императорскую корону. По прошествии еще семи дней гроб Петра III вместе с гробом Екатерины II торжественно пронесли по центральным улицам российской столицы. За катафалком шел один из главных участников заговора 1762 года — шестидесятилетний Алексей Орлов. Он нес Большую корону Российской империи. Во время похоронной процессии в Петропавловский собор на гробе Петра III была Большая корона, а крышка гроба Екатерины II пустовала. «Эта сцена символически — посмертно — свергла императрицу Екатерину с престола и восстановила прямую связь между Павлом и его отцом», — отметил американский историк Ричард Уортман в книге «Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии».
А что же гатчинская армия Павла Петровича? Со сменой монарха статус гатчинских преторианцев резко изменился. Из потешных войск они превратились в гвардейскую элиту. Гатчинцы торжественно вступили в Санкт-Петербург. Как писал впоследствии в своих мемуарах один из «молодых друзей» Александра I и его министр иностранных дел Адам Чарторыйский, миниатюрная армия Павла I «должна была служить образцом для гвардейцев и всей русской армии».
Но у Евграфа Грузинова и донцов были и другие занятия, кроме показного триумфа. В самом начале 1797 года начались крестьянские волнения в Ладожском уезде. Местная администрация не сумела их усмирить и забила тревогу. На восстановление порядка из столицы отрядили сотню донских казаков во главе с Грузиновым. Казаки вполне успешно справились с задачей разгона недовольных крестьян, но сильно навредили собственному имиджу.
В XIX — начале XX века самодержавие охотно использовало казачьи отряды в борьбе с уличным протестом. Крестьяне, а позднее и рабочие стали видеть в казаках безжалостных наемников на службе у ненавистных тиранов и эксплуататоров. Большевистская политика расказачивания стала жестоким искуплением рабоче-крестьянского страха перед казачьей нагайкой.
После Ладоги казаки сопровождали Павла I на коронацию, которая проходила в первопрестольной Москве. Торжественный въезд нового российского самодержца случился 28 марта 1797 года. Это была необычная церемония. Император впервые проехал верхом на коронационном въезде. Павел триумфально проскакал по московским улицам, размахивая шляпой и принимая восторги публики кивком. Рядом с царем были верные казаки, среди которых — Евграф Грузинов. «Военный мир Гатчины распространился на всю Москву», — заметил Ричард Уортман.
Коронация Павла I сопровождалась щедрыми милостями нового монарха. Верные гатчинцы были буквально осыпаны чинами и наградами. Евграфу Грузинову дали полковника прямо перед гвардией, вытянувшейся в торжественную струну по Никольской улице. А еще Грузинов получил земли в Московской и Тамбовской губерниях — всего 10 тысяч десятин (1 десятина = 1,09 гектара) — и тысячу душ крепостных крестьян. Настоящий помещик. Но здесь и проявилось вольнодумство Грузинова.
Неудавшийся помещик и первая опала
«Как сам не явился, так и поверенного не прислал» — такие сообщения поступали в Сенат из губерний, где были расположены деревни и земли Грузинова. Несколько настойчивых напоминаний о необходимости оформить бумаги и вступить во владение землей и людьми на казака-полковника не подействовали. Грузинов проигнорировал царские подарки и сделал это почти показательно, но реакции высших сфер не последовало.
Прошел год. Повелением Павла I два эскадрона казаков, которыми командовал Евграф Грузинов, были объединены в отдельный лейб-гвардии Казачий полк. Его командиром император сделал своего любимца генерала Федора Денисова. Не стоит думать, что Денисов принадлежал к сорту царедворцев, делавших свои карьеры услужливостью, восхищенными глазами и чуткими носами. Это был настоящий боевой офицер, принадлежавший к известному казачьему роду. Он храбро и победоносно воевал с турками, шведами и поляками. В многочисленных сражениях Денисов получил 18 ран, а одну из пуль, угодившую ему в плечо, вынули уже из ноги генерала спустя 15 лет.
Несмотря на все ратные заслуги Денисова, Грузинов посчитал себя оскорбленным царским недоверием. И при первом же случае показал свое недовольство. Случилось это в марте 1798 года, когда эскадрон Грузинова послали в Шлиссельбургский уезд ловить беглых крестьян. Гордый полковник саботировал закупку фуража и продовольствия, чем едва не довел несчастных лошадей, оставшихся без овса, до голодной смерти. Начальство пыталось вразумить зарвавшегося казака, но безрезультатно. На предупреждения и приказы Грузинов отвечал, что даже если Денисов еще пять раз повторит свои распоряжения, то и это не заставит полковника подчиниться.
Чем можно объяснить это странное поведение, казалось бы, обласканного властью офицера-гвардейца? Биограф Евграфа Грузинова историк Владимир Лесин отмечал, что дело не в чувствах обиженного карьериста, каковым полковник-вольнодумец не являлся, а в радикальном протесте «против попыток превратить армию в полицейскую силу самодержавия». Действительно, ничего почетного в разгоне крестьянских выступлений или поимке беглых искателей лучшей жизни для честного офицера не было. Почти наверняка такое низкопробное задание угнетало Евграфа Грузинова. А еще обида. Ведь Грузинов исправно отслужил несколько лет в Гатчине, выдержал строгие порядки, терпел бесконечные павловские смотры и парады, придирки начальников. И вот у него отняли командование над казаками. Денисов был человеком заслуженным, но не гатчинцем. Назначение пришлого «варяга» всегда обидно.
«Слава и блестящее украшение донских казаков», — сказано о Денисове в дореволюционной книге-справочнике Владимира Казина «Казачьи войска». Федор Петрович родился в 1738 году в станице Пятиизбянской. Его отец — Петр Денисович — был известным и храбрым предводителем казаков, но его преследовали фатальные неудачи. В 1722 году Петр Денисов узнал, что государь Петр I на обратном пути из Персидского похода терпит отчаянную нужду в провианте. Отважный казак решил помочь царю, а заодно и обратить на себя внимание венценосца. Денисов снарядил большой обоз и отправился на выручку самодержцу. Неподалеку от Царицына транспорт был разграблен калмыками, а сам Петр Денисович едва спасся. Искупление отца сделало сына будто бы заговоренным от неудачи. В книге Казина приводится впечатляющая боевая статистика Федора Денисова: «В 22 сражениях, веденных графом Денисовым, войсками его было убито более 50 тысяч неприятеля, взято в плен до 10 тысяч человек, в том числе 6 пашей и генералов и отбито 161 знамя и 107 орудий». Денисов побеждал в Русско-турецких войнах XVIII века, стал героем Русско-шведской войны 1788–1790 годов, победоносно подавлял Польское восстание 1794 года. От турок Федор Петрович получил прозвище Денис-паша, а его соперничество с храбрым османским командиром Черкес-пашой красочно описано в воспоминаниях Адриана Денисова — племянника Федора Денисова.
Израненный в многочисленных сражениях Денисов окончательно оставил службу в начале 1801 года. Прославленный казак вернулся в родную Пятиизбянскую станицу, в которой проживал до своей смерти. У Федора Денисова не было сыновей, а единственная дочь вышла замуж за атамана Василия Орлова. Потомки Федора Петровича стали носить титул графов Орловых-Денисовых.
18 апреля император приказал Грузинову сдать команду эскадроном и незамедлительно явиться в Павловск. После состоявшейся здесь встречи с Павлом I Евграф Грузинов отправился в первую ссылку. Полковника лишили орденов и сразу же отправили в Ревель (ныне Таллин) под присмотр коменданта Якова Кастро де ла Серда.
Пребывание в Ревеле мало походило на заточение. Грузинов проживал в городе, мог свободно передвигаться. Почти наверняка он бродил по Старому городу, над которым возвышался Олай — церковь Святого Олафа, которая считалась одним из самых высоких сооружений в Европе (высота главной башни со шпилем достигала тогда 159 метров). Под разновременной властью шведов, датчан, русских Ревель приобретал новые черты, но не растерял самобытной красоты. Петр Вяземский писал о нем:
У опального Евграфа Грузинова было достаточно времени, чтобы поразмышлять и о прошлом, и о будущем в городе старых битв и ушедших героев.
Брат Петр
Было пять братьев Грузиновых: Евграф, Петр, Роман, Афанасий и Николай. Ближе всех старшему, Евграфу, был Петр, разделивший его судьбу. Брат Петр служил в действующей армии и сделал не менее впечатляющую карьеру, отмеченную к тому же славными подвигами на поле брани.
Восставшие захватили всю русскую артиллерию, посольские деньги и бумаги. Несколько офицеров попали в плен, а посол Игельстром едва выскочил из мятежного города с незначительным остатком русского гарнизона.
Вскоре восстание охватило большую часть Польши и Литвы…
«За спасение меня, при всяком воспоминании о сем, благодарить Грузинова по гроб не перестану» — так написано в воспоминаниях Адриана Денисова.
Подвиг на войне — дело выдающееся, совсем не повседневное. Война в основном состоит из событий неприглядных и трагических, особенно если стороны пытаются превзойти друг друга в жестокости…
…Петр Грузинов участвовал в битве при Мацеёвице и в последовавшем вскоре суворовском взятии Варшавы. Здесь он узнал о событиях на Дону, о казачьем бунте и его жестоком подавлении. Вероятно, он открыто делился своими сомнениями в справедливости петербургской политики с сослуживцами. Петр Грузинов сначала оказался лицом подозрительным, а в 1797 году — подсудимым. Казака доставили в летнюю резиденцию Павла I — Павловск. А затем посадили в крепость Бип, расположенную неподалеку. Грузинов был лишен всех чинов и наград.
Выбор
Императорский фельдъегерь протянул монаршее послание графу Кастро де ла Серда. «…C посланным к вам фельдъегерем отправьте в Санкт-Петербург находящегося в Ревеле полковника Грузинова 1-го», — прочитал комендант прибалтийского города.
Павел I простил старшему Грузинову служебное небрежение и дерзость. 29 июня 1798 года император зачислил горделивого казака в собственную свиту: «Лейбказачьего полка полковник Грузинов 1й определен в Свиту Его Императорского Величества», — сообщали 2 июля «Санкт-Петербургские ведомости». Зачисление в cвиту — явный знак царского благоволения. Звание флигель-адъютанта, а тем более генерал-адъютанта при Павле уже никак не было связано с выполнением собственно адъютантских обязанностей, но считалось почетным признаком высочайшего внимания и принадлежности ко двору.
Свободу получил и Петр Грузинов, который, однако, вернулся не на службу, а домой в Черкасск. Это была ссылка, хотя и «домашняя». Присмотр за младшим из вольнодумных Грузиновых поручили атаману Войска Донского Дмитрию Иловайскому, заступившему на должность после смерти брата Алексея.
Несправедливость в отношении младшего брата не давала покоя старшему Грузинову. Вскоре он перестал появляться на службе, чем вызвал новые подозрения. Павел I поручил своему любимцу Христофору Ливену выяснить, намерен ли Грузинов продолжать службу. Состоялся обмен письмами, из которого следует, что Евграф Грузинов объяснял свое отсутствие болезнью и отмечал желание продолжить придворную службу. Император своему полковнику не поверил и приказал провести медицинское обследование. Штаб-лекарь Оберх признал Грузинова совершенно здоровым. За «ложное рапортование себя больным» старшего Грузинова отправили вслед за младшим.
Саботаж Грузинова был осознанным и обреченным. Благородство и братская любовь не позволили ему равнодушно вернуться к служебной рутине. Чувства оказались сильнее разума, а семейные узы крепче служебной привязанности.
Затворничество
Был ноябрь 1798 года, когда Евграф Грузинов вернулся в родной Черкасск. Возвращение-ссылка не могло стать приятным, но оказалось совсем мрачным. Отца — Осипа Грузинова — разбил паралич. Евграф замкнулся в себе и сторонился соседей, старых знакомых. Добровольно затворившись в отцовском доме, он погрузился в долгие и, вероятно, тяжелые размышления. Отшельничество нарушалось только свиданиями с братом Петром.
Спустя полтора года Евграф Грузинов решил отправиться в еще одну ссылку — на чердак. Пища полковника была под стать жилищу — хлеб и вода. Здесь он проводил все время за чтением книг, которые изучал, раскуривая трубку, и «никого к себе не допущал». Что же читал Грузинов? Историку Владимиру Лесину удалось обнаружить этот библиографический список. Всего 30 томов, в основном исторические и философские сочинения: вольноотпущенник Эпиктет, биограф Александра Македонского Квинт Курций Руф, собиратель исторических анекдотов Валерий Максим, знаменитый скептик Мишель Монтень, выдающийся ученый-патриот Михаил Ломоносов и первый российский историк, получавший жалованье за изучение прошлого, Готлиб Байер. Сочинения последнего особенно интересны, так как содержат сведения о донском казачестве.
Байер указывал на древнее происхождение казачества. «…Казаков можно было почитать за древний народ»; они еще «в 948 году жили в нынешней Кабарде близ Кавказских гор, где они от великого князя Мстислава в Российское подданство приведены были», — писал ученый немец. Историк считал казаков продуктом смешения представителей различных народов, волею судеб оказывавшихся среди сынов вольного Дона. Он отмечал, что казаки «всегда принимали россиян, поляков и других, которые у них искали прибежища». Еще важнее красноречивость общей оценки Байера: «Казаки почитались всегда за храбрый и сильный народ».
Описания Байера сильно контрастировали с положением на Дону в 1800 году. Это был страшный год в истории Дона.
Дон в неволе
«О казаках донских ничего не сказано; слышно, что они пойдут на Дон… их службу забудут; уподобятся крестьянам», — писал Александр Суворов вскоре после воцарения Павла I. Чем были вызваны такие мрачные для казачества прогнозы знаменитого полководца? В 1783 году южная российская граница передвинулась на Кубань. Это означало, что Дон теперь уже больше не пограничная река, а донские казаки потеряли статус фронтирсменов — людей окраины-кордона на стыке с маршрутами воинственных кочевников. Сохранять былые казачьи права и привилегии государству стало незачем, и проще было растворить вольных казаков в крестьянской массе остальной России. В XVIII веке так уже случилось в Малороссии, где простых казаков сделали крестьянами, а казачья старшина пополнила дворянское сословие.
Павел I начал с борьбы против крестьянских побегов на Дон. Один из первых его указов (12 декабря 1796 года) распространял крепостное право на землю донских казаков с целью прекратить «своевольные переходы поселян с места на место». Укрывательство беглых грозило наложением больших денежных штрафов. Следить за обязательным возвращением сбежавших крепостных должен был лично войсковой атаман. В случае промашки его ожидал гнев императора: «…Но если, паче чаяния, кто-либо будет признан в своей недеятельности или в небрежении, тот даст ответ пред нами», — как написано в царском указе. Про знаменитое «С Дона выдачи нет» следовало забыть навсегда.
Наступление на казачью автономию сопровождалось производством казачьей старшины в генеральские чины. В царствование Екатерины II в Войске Донском было всего четыре генерала, а при Павле I их число быстро перевалило за тридцать. Эта политика была призвана расколоть казачество. Как отметил историк Александр Сапожников: «Император последовательно старался превратить донскую старшину в обычных российских дворян и тем самым окончательно раздробить казачество на части. Если ранее старшину и простых казаков объединяли общие сословные интересы, то теперь она отделилась, сблизившись с дворянским сословием империи, но так и не получив всех его прав».
Положение на Дону осложнялось борьбой элитных группировок, которые пытались расправиться с конкурентами за власть с помощью доносов и обвинений в служебных злоупотреблениях и попрании законов империи. Первую и более многочисленную старшинскую группу возглавляли войсковой атаман Василий Орлов и генерал Дмитрий Иловайский. С ними соперничали влиятельные казаки под предводительством Дмитрия Мартынова и Матвея Платова. Поначалу все складывалось в пользу первых: Платов оказался в костромской ссылке, а в отношении административных прегрешений Мартынова начали следствие.
Но в конце декабря 1799 года на Дмитрия Иловайского и его сына Павла пришел донос «верноподданных Войска Донского жителей», который, по всей видимости, организовали сторонники Мартынова и Платова. «Под отеческим вашего императорского величества правосудием блаженствует вся Россия и всякий обиженный, будучи покровительствуемый священнейшими законами, находит себе от оных защиту и хотя правосудие достигает и в здешний край, но мало уважается или вовсе помрачается неправосудием начальствующего ныне в Донском войске генерал-лейтенанта Иловайского 1-го, который, за откомандированием войскового атамана Орлова, имея неограниченную власть производить дела более по своенравию и пристрастию, от чего сносим многие угнетения и обиды, от коих не имеем силы и средства себя защитить, так что вся власть здешнего правления зависит ныне от него, Иловайского, и сына его генерал-майора Павла Иловайского, и они под именем войсковой канцелярии делают все то, что хотят, удержать же их никто не может, а жалобу принесть не к кому…» — писали «верноподданные жители» в своем доносе. После этого пафосного вступления они обвиняли войсковое начальство в незаконном присвоении земли и крестьян, а также в коррупции при закупке лошадей для кавалерии. Схема удивительно знакомая и ничуть не устаревшая: Иловайский, по данным обвинителей, покупал лошадей не по 100 рублей, как им указывалось, а всего по 30. Этим нехитрым, но верным приемом Иловайский «учинил знатное корыстолюбие в свою пользу».
Время для доноса было выбрано удачно. Войсковой атаман Орлов находился в походе и не мог оперативно отреагировать на интригу.
Павел I отправил разбирать мартыновский донос командующего войсками на Кавказской линии генерала Карла Кнорринга. Он прибыл в Черкасск только 7 марта 1800 года, объяснив задержку в пути «сильным разлитием рек, по степи между Дона и Кавказской линии протекающих». В донской столице царскому ревизору вручили новые жалобы на Иловайских, которые пытались объяснить обилие жалобщиков происками всесильного Мартынова. Однако это не сильно впечатлило педантичного курляндца Кнорринга, подробно доложившего в Петербург о массовых жалобах на донское начальство. Вернувшийся на Дон Орлов уже ничего не мог поделать, ему пришлось отправить родных Иловайских в Петропавловскую крепость.
Павел Дмитриевич Иловайский 2-й родился в 1764 году и уже десятилетним мальчиком был зачислен на службу. В 1776–1779 годах он в составе казачьего полка Карпа Денисова находился в Петербурге. Вероятно, в столице Иловайский получает хорошее образование и основательно изучает историю, географию и арифметику. Позднее он в совершенстве овладеет французским языком. В 1780–1784 годах Иловайский меняет блеск столицы на рутину кордонной службы по берегам Буга. В это же время он принимал участие в подавлении выступлений крымских татар и 19 декабря 1784 года производится в войсковые старшины. В Русско-турецкой войне 1787–1791 годов Иловайский уже командовал полком и состоял под командованием Александра Суворова. Он штурмовал Очаков и был здесь ранен. После войны Иловайский служил в Польше, Екатеринославской губернии и везде был на заметном виду и хорошем счету. Вскоре после воцарения императора Павла I еще молодой, но уже очень опытный казак получил генеральский чин.
Анонимный донос приостановил этот высокий полет. Но «дело Иловайских», которое разбиралось в Сенате, закончилось их оправданием. Уже в 1801 году Павел Иловайский присутствовал на коронации Александра I как депутат от Войска Донского. А дальше снова служба и снова война. В 1806 году Иловайский сражался в составе армии генерала Леонтия Беннигсена, противостоявшей непобедимому Наполеону.
Павел Иловайский довольно резко выделялся на фоне других донских командиров. В записках язвительного графа Александра Ланжерона, который не скупился на злобно-ироничные отзывы о современниках, про Иловайского написано удивительно мягко, с заметной симпатией: «Он был один из лучших офицеров, способный не только командовать своими казаками на аванпостах, но и быть начальником регулярных войск и отдельных корпусов. Он был очень хорошо воспитан и, обладая достойными качествами, как человек и как служака пользовался всеобщим уважением… тем не менее. Среди казаков он не пользовался любовью, так как был слишком европеец для них: он говорил по-французски, читал хорошие военные книги и любил регулярные войска».
После кампании против Наполеона Иловайского отправили вновь против турок — полыхала в разгаре Русско-турецкая война 1806–1812 годов. 26 августа 1810 года противники встретились у болгарского села Батин. Иловайский фактически командовал всем правым флангом российской армии, появляясь на своем белом коне в самых опасных местах. Победа корпуса Николая Каменского была обеспечена умелыми действиями Иловайского, который в Батинском бою получил смертельное ранение. 24 октября Павел Иловайский умер в Бухаресте, где и был похоронен.
Старшинская усобица на Дону могла бы, вероятно, продолжаться долго, но случилось событие, которое заставило донские кланы забыть об обидах. В мае 1800 года калмыки Большедербетовского улуса покинули Задонские степи и ушли в Астраханскую губернию. Казалось, казаки добились своего: войсковое начальство на протяжении нескольких лет предпринимало попытки избавиться от кочевников. Но самовольный уход калмыков вызвал сильное недовольство в Петербурге. Дело в том, что двумя годами ранее повелением императора Павла Большедербетовский улус был причислен к Донскому войску «и отдан под начальство его правления». Миграция калмыков стала прямым нарушением имперских закона и порядка, отстаиваемых Павлом I с маниакальной решимостью. Царь счел виноватыми войскового атамана Орлова и донскую верхушку и приказал немедленно вернуть калмыков на Дон. Прознав о царском гневе на атамана, беглецы сами повернули назад. Павел I требовал от Орлова оказывать калмыкам покровительство и защищать их от обид и притеснений: «Вы мне за оное отвечать будете под опасением лишения вашего места и состояния», — предупреждал самодержец.
В это же время в ходе следствия по делу Иловайских обнаружились многочисленные злоупотребления в делах войсковой канцелярии. Император окончательно потерял доверие к донской старшине. 11 июня 1800 года в войсковую канцелярию был назначен специальный прокурор, который должен следить за неукоснительной законностью всех принимаемых решений.
Казалось, что дела атамана Орлова хуже некуда, но вскоре последовал очередной удар. Его нанес победитель Пугачева генерал Иван Михельсон, который в начале XIX столетия управлял Новороссийским краем. 9 июля 1800 года в Симферополе (или Ак-Мечети) Михельсон написал письмо Павлу I о случаях массовых побегов крепостных крестьян из вверенной ему губернии на Дон. Новороссийский губернатор указывал, что уже не раз безрезультатно обращался за помощью к атаману Орлову. Михельсон упомянул и об известных ему крестьянских побегах из других губерний. Все дороги крестьянской свободы вели на Дон.
«Известясь от новороссийского гражданского губернатора, что побеги из разных уездов той губернии в пределы донские не только не прекращаются, но еще и вновь много семей туда бежало, где даже и чинится им пристанодержательство, наистрожайше вам повелеваю пресечь сии неустройства, в противном же случае, есть ли оных всех беглых вы не возвратите куда следует и тех побегов не прекратите, то будете лишены чинов и места», — писал разгневанный царь Орлову 23 июля 1800 года.
5 августа в Черкасск прибыли царские доверенные — генералы Иван Репин и Сергей Кожин. Они должны были покончить с приемом и укрывательством на Дону беглых крестьян, а также ревизовать военные и гражданские институты управления Войска Донского. Тут же начались аресты казаков, подозреваемых в укрывательстве крестьян. Всего были схвачены семеро: три подполковника, один майор, двое войсковых старшин и есаул. Казаков признали виновными и держали на гауптвахте. Следствие вел генерал Репин, который писал царю, что рад исполнить монаршую волю, «войдя с верноподданническим тщанием во все подробности к прекращению закоренелого сего зла». Повсюду были расставлены караулы, передвигаться между селениями, въезжать и выезжать из Черкасска можно было только с разрешения начальства.
Атаман Василий Орлов, желавший реабилитироваться в глазах венценосца, доносил в Петербург об успешном возвращении новороссийских крестьян прежним владельцам и обещал, «что ни одна душа более не попадет на Дон из беглых».
Генерал Кожин подолгу беседовал со старшинами; судя по его рапорту Павлу I, эти беседы должны были устыдить и напугать казаков. Царский доверенный указывал на все те привилегии и милости, которые были получены донцами и оплачены их черной неблагодарностью, прежде всего противозаконным укрывательством беглых. Все это, как разъяснял казакам Кожин, привело их к роковой потере «высочайшего благорасположения». «Пришедши теперь в крайнюю робость и трепет, — не без удовольствия отмечал в своем рапорте Кожин, — имели они вчерась и севодни у войскового атамана Орлова, а потом в войсковой канцелярии нарочные заседания, откуда пришед ко мне, представили мне, что они намериваются чрез войскового атамана Орлова послать к освященнейшим стопам вашего императорского величества рабское прошение с чистосердечным признанием своих вин и с клятвенным обещанием взять всевозможные меры для изыскания у себя всех беглых людей и впредь на таковые злоупотребления никогда не покушатся, а дабы не довести их до отчаяния, позволил им чрез войскового атамана сие сделать, не дерзая однако же отнюдь ни в чем их обнадеживать…»
«Чистосердечное признание» донских казаков в укрывательстве беглых последовало 12 августа 1800 года. В этот день в Черкасске собрались бывшие в войсковой столице офицеры и станичные атаманы. Собрание решило признать вину в незаконном приеме крепостных крестьян: казаки просили монаршего прощения, а в подтверждение искренности своего раскаяния обещали царю «всех беглых, какие есть ныне в пределах земли войска, отыскать и по команде представить». В тот же день прошение о помиловании, подписанное семью десятками офицеров и атаманами, было отправлено в Петербург.
Евграф Грузинов против «лытства»
Вечером 12 августа 1800 года, когда участники собрания в Черкасске уже разъехались по домам, Петр Грузинов попытался выехать из Черкасска, однако, наткнувшись на патруль, был задержан. О попытке младшего Грузинова покинуть город без разрешения властей было доложено атаману Орлову, который отправил казака Василия Пастухова в дом Грузиновых спросить о намерениях Петра.
Атаманского посланца встретил Евграф. Старший Грузинов изумился, услышав вопрос Пастухова. Брат Петр за последние несколько месяцев дважды беспрепятственно покидал Черкасск, отправляясь по различным делам в Ростов-на-Дону и Нахичевань. Евграф не мог понять, как могло случиться, что свободные казаки больше не имели права передвигаться по собственной земле без доклада начальству. Пастухов пытался служить хорошо, а потому повторил вопрос, подкрепив его ссылкой на авторитет атамана и генералов Репина и Кожина. В этот момент Евграф Грузинов взорвался: атамана Орлова он обругал в крепких непечатных выражениях, а царских генералов назвал «лытством» — лодырями, жалкими бездельниками.
На следующий день дом Грузиновых был окружен казаками во главе с атаманом Орловым и двумя царскими генералами. Евграф Грузинов отказался добровольно покинуть жилище, казакам приказали стащить упрямца с облюбованного им чердака. После короткой потасовки Грузинова выволокли из дома, раздели, заковали в кандалы и бросили в черкасский каземат.
Вскоре начались допросы. Причем Репин и Кожин допрашивали не только Евграфа Грузинова, но и его младших братьев, других домашних, а также казаков, которые были свидетелями вольных речей отставного полковника. Генералы искали большой заговор против царя и законной власти. Старший Грузинов не таился и прямо говорил следователям о своих убеждениях. Евграф Осипович «сделал разделение между донскими и великороссийскими подданными», из материалов судебного дела невозможно точно понять, какого рода было это разделение: сословным, этническим или культурным. Но очевидно, что Грузинов этим желал подчеркнуть самобытность казачьего уклада и вольных традиций Дона в противоположность рабскому крепостничеству великоросских губерний.
Генералы указывали Грузинову, что своими действиями он и его брат нарушили закон, на страже которого стоит сам император. «И в законах есть много лишнего», — заметил на это казак. Таким ответом он подвергал сомнению основу государственного порядка и фундамент имперских иерархий — законодательство. Даже скупые и предельно лаконичные ответы полковника на допросах вызывали полное недоумение следователей, которые характеризовали его слова не иначе, как «гнусные и мерзкие брани, от которых одной мысли содрогается сердце каждого верноподданного». Нервировала дознавателей и манера Грузинова вольно рассуждать о государственных порядках и законах. Один из кумиров эпохи Просвещения — закон не подлежал толкованиям, а только исполнению. О нем, как о Боге в произведениях Августина, не следовало болтать. В ходе следствия казаку-вольнодумцу «напомнили» о том, что законы «должны исполнять все… без всякого об них умствования». Грузинов давал на все генеральские вопросы краткие и бесстрашные ответы. Когда его начали упрекать и стыдить за измену верноподданнического долга, Евграф Осипович спокойно заявил, что не признает себя подданным императора Павла I, а значит, ни в чем пред ним не виноват.
«Тот, кто хочет стать сильнее власти, должен научиться без страха смотреть в глаза приказу и найти средство вырвать его жало», — писал философ Элиас Канетти в известной книге «Масса и власть». Поведение Евграфа Грузинова на многочисленных допросах и его ответы словно вдохновлены этой бунтарской максимой.
«Две зловредные бумаги»
Их нашли на чердаке дома Евграфа Грузинова, и они стали основным доказательством «преступных замыслов» донского казака. Роковые листки ныне хранятся в Российском государственном историческом архиве. С виду они крайне неказисты, текст даже не написан, а скорее поспешно нацарапан. Поэтому его трудно разобрать, осмыслить еще сложнее.
Впервые научный анализ содержания «зловредных бумаг» Грузинова был проделан историками Николаем Коршиковым и Владимиром Лесиным. Согласно их выводам, Грузинов по своим общественно-политическим убеждениям являлся «представителем революционной мысли и действия радищевского типа», мечтавшим «о победе международной революции».
Возможно, это и так. Содержание скромных грузиновских записей трудно назвать подробным и систематическим изложением политической программы. Перед нами черновой набросок, разрозненные заметки, которые можно интерпретировать разными способами. Вот один из возможных.
В записке содержится указание на необходимость создания нового государства, которое предполагалось учредить «для всех людей под солнцем на островах живущих». По мнению Владимира Лесина, в данной фразе подразумеваются острова Эгейского моря: «Словосочетание „под солнцем на островах“ является лишь условным обозначением географического положения огромной державы, которая должна была вырасти на развалинах Блистательной Порты», — отметил историк. Если «острова» записки Грузинова — это реальные географические объекты, расположенные между Балканами и Малой Азией, то возникает ряд вопросов относительно такого оригинального выбора месторасположения нового политического образования. Почему именно эти острова привлекли внимание донского казака? Кого в таком случае, кроме греческого населения этих островов, имел в виду Евграф Грузинов под «всеми людьми», живущими на островах? Намеревался ли он переселять донских казаков на эти острова?
Владимир Лесин отвечает на эти вопросы ссылкой на возможное знакомство Грузинова с ситуацией на Балканах того времени, связанной с неудачными попытками представителей греческого национально-освободительного движения поднять крупное антиосманское восстание в регионе. Более того, замечание Грузинова об «островах» трактуется как «оригинальная программа разрешения балканского вопроса революционным путем».
Как известно, «в начале было Слово». Остров — это не обязательно географический объект. Остров — это еще и то, что стоит особняком, отдельно от окружающего. Текст сочинения Грузинова изобилует лексическими архаизмами, однако слово «остров» употреблялось в указанном значении и в XVIII веке, и ранее. Так, «Словарь русского языка XI–XVII вв.» в качестве одного из возможных указывает, что остров имеет и другое значение, а именно: «обособленная от других территория и ее население». Под упомянутыми отставным полковником «островами» можно понимать окраины Российской империи, населенные представителями различных народов, имеющих самобытную культуру, обычаи и традиции. Ведь не случайно Грузинов на допросе проводил идею «разделения донских и великороссийских подданных». В пользу альтернативного островного значения говорит и то, что Грузинов, судя по тексту его записей, собирался собрать свою армию («ратмену») из «казаков, татар, грузин, греков, калмыков, черкесов» — представителей «национальных меньшинств» Российской империи.
Пожалуй, трудно согласиться с мнением о записке Евграфа Грузинова как о «первой в истории русской общественной мысли политической программе ниспровержения абсолютизма». «Зловредные бумаги» больше похожи на умозрительную утопию, которая тем не менее дополняет образ начитанного офицера, сторонника традиционных казачьих ценностей, вольнодумца… и фантазера.
Поделиться книгой: