Чужой среди своих

Тюрин Виктор

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

ПРОЛОГ

Клубок человеческого сознания, который состоял из миллиардов нитей, отвечающих за умственное, душевное и телесное здоровье, стал разматываться, раскидывая в разные стороны нитки. Человек умирал и нити, раньше слитые и переплетенные воедино, сейчас судорожно подергиваясь, разлетались в неведомом пространстве, где непонятным образом слилось все вместе - жизнь, смерть, пространство и время. Одни из них, отмершие, отваливались от клубка мертвыми кусками, другие, еще живые, просто распускались на всю длину. В какой-то момент одна из таких нитей случайно коснулась другого, трепыхавшегося на невидимом ветру, конца из клубка другого сознания умирающего человека. Так случилось почти невозможное. Невообразимо маленький, почти призрачный, шанс дал возможность слиться двум разумам - наложить отпечаток чужой личности на мозг другого человека.

ГЛАВА 1

Это был очень странный сон. Перед моими глазами прошла жизнь человека, юноши семнадцати лет, с мельчайшими деталями и подробностями и это притом, что сны в своей жизни видел редко, а когда просыпался, то уже не помнил, что в них было. Какое-то время, не открывая глаз, я попытался понять, как такое может быть. Это было более чем странно, так как его воспоминания не исчезали в дымке истаивавших поутру сновидений, они плотно сидели у меня в памяти. Особенно его последнее воспоминание: наглая прыщавая рожа верзилы. Замах тяжелого кулака. Резкая вспышка боли, земля, уходящая из-под ног, кусок ярко-голубого неба промелькнувшего перед глазами и... темнота.

"Словно и не сон".

Не успел я так подумать, как услышал легкий храп.

"Погоди! Так, где это я?".

Не успел вопрос возникнуть в голове, как я вспомнил о том, как забравшись на стремянку, клал на место старое уголовное дело. Уже начав спускаться, неловко повернувшись, перенес вес тела на искалеченную ногу, что делать ни в коем случае было нельзя, так как собранная по частям врачами нога имела дурную способность в самые неожиданные моменты разрождаться вспышками сильной боли. Невралгия, мать ее! Обычно я старался присесть или перенести вес тела на другую ногу, что я и сделал, почти автоматически, но неустойчивость положения, в котором я находился, меня подвела. Резко дернувшись, я пошатнулся, затем было падение с двух метров, сильная вспышка боли в голове и... темнота. Стоило всему этому сплыть у меня в голове, как пришла догадка: - Так я в больнице. Видно сильно меня приложило. Хорошенькое сотрясение головы получил, раз такие долгоиграющие сны сняться".

Чтобы окончательно удостовериться, открыл глаза. Несмотря на то, что окном была ночь, и в помещении было темно, глаз легко различил спинки кроватей на белом фоне стен. Больничная палата. Я приложил руку голове. Плотно намотанный вокруг головы бинт окончательно подтвердил правильность моего вывода. Вроде все было правильно и логично, но внутренняя тревога не хотела рассеиваться, даже наоборот, она все больше усиливалась, словно хотела предупредить меня о чем-то. Причиной непонятной тревоги мог быть только яркий и ничем не объяснимый сон.

"Все этот сон. Странный и непонятный сон, - постарался я себя успокоить, но в следующее мгновение взгляд уперся в спинку моей кровати. Она была металлическая и выкрашена белой краской. В этот самый момент луна пробилась сквозь тучи, и ее тусклый свет проник в палату. В этот момент где-то глухо залаяла собака, заставив меня автоматически повернуть голову к окну. Деревянная рама, выкрашенная в белую краску. Белая занавеска на веревочке, закрывающая нижнюю половину окна. Штор не было и в помине. И... открытая форточка. За окном было лето. Теперь я услышал шелест листвы за окном, а затем легкий теплый ветерок, ворвавшись в палату из приоткрытого окна, принес с собой легкий и сладкий аромат трав и цветов. Сердце обмерло.

"Этого не может быть. Просто не может быть. Сейчас зима! Зима! 16 февраля!".

Рука сама откинула одеяло, и я рывком сел на кровати, но, похоже, делать мне этого не следовало. Резкие движения подняли тяжелую волну боли в голове. В глазах потемнело, а уже в следующую секунду меня вырвало. Сквозь боль и спазмы, сотрясавшие тело, я словно сквозь вату услышал из-за спины чей-то мужской крик: - Сестра! Никитична! Мальчишке плохо!

Послышалось тяжелое и быстрое шлепанье тапочек, открылась дверь, и вспыхнул свет. Все это я воспринял отстраненно, так как кружащаяся голова и накатывающая волнами тошнота поглощали все мое внимание.

- Паренек, ты как?! Очнулся, слава тебе господи! И зачем встал?! Ложись! Быстро ложись! - но видно увидев следы рвоты на моих подштанниках и на полу, сразу переменила свое решение. - Погоди! Сейчас вызову врача и уберу! Ты только сиди и не двигайся! Семенов! Пригляди тут за парнем! Я живо!

Последние слова донеслись уже из-за двери. Потом помню таз на полу у моих ног, суету рук, снимающих с меня нижнее белье и обмывающих тело и лицо, а спустя какое-то время я оказался лежащим под одеялом, а надо мной склонилось лицо врача. Сознание сразу отметило белую шапочку на его голове, круглые очки на носу и небольшую курчавую бородку. Лицо напряженное. Было видно, что человек растерян и волнуется.

- Как ты себя чувствуешь?! Голова кружится? Тошнит?

- Не-ет, - медленно ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям. - Пока все нормально. Спать только сильно хочу.

Голова слегка кружилась, но не это меня сейчас волновало, а то, что вокруг меня происходит.

- Хорошо. Спи. Если станет плохо - зови сестру.

Врач ушел, сестра поправила на мне одеяло, потом выключила в палате свет и осторожно закрыла за собой дверь. Наступила тишина. Я закрыл глаза. Несмотря на довольно смутное восприятие окружающей действительности, понятно было одно: я - это не я, а если выразиться точнее, находился сейчас не в своем теле. Этот факт настолько не укладывался у меня в голове, что я несколько раз провел пальцами по местам, где должны находиться шрамы. Никаких следов. Худое тело юноши.

"Сон. Тело. Хм. Может это просто бред? Горячечный бред".

Простая мысль, возникшая в затуманенном состоянии, расставила немыслимые факты по своим местам и дала отмашку сознанию успокоиться, наверно поэтому я неожиданно для себя уснул. Проснулся от слегка дребезжащего мужского голоса, который громко вещал об ударных темпах урожая.

"Какого черта радио на полную мощь включили?! Это что, больница или хрен...".

В следующую секунду я резко открыл глаза. Сердце замерло, а потом застучало сильно-сильно. Ночной кошмар вернулся, но теперь уже наяву, при свете дня. Какое-то время я тупо смотрел на слегка выцветшие плакаты, висящие на стене, напротив моей кровати. Один из них изображал Ленина и Сталина на фоне трудящихся масс и красных флагов со словами "Вперед к победе коммунизма!". Рядом висел плакат с фигурами Сталина и Ворошилова на фоне военного парада на Красной площади. Внизу надпись: "Да здравствует рабоче-крестьянская красная армия - верный страж советских границ!". Сталин был в фуражке, а Ворошилов в буденовке, с шашкой и кучей орденов на груди. Какое-то время я перебегал взглядом с одного плаката на другой, тупо перечитывая надписи на них, а потом посмотрел на свои руки, лежащие поверх грубого солдатского одеяла. Это были руки юноши семнадцати лет отроду, Кости Звягинцева. И я все знал о его жизни. Все!

"Это не бред. Но как подобное могло произойти?".

Страха не было, а вот напряжение, растерянность и скованность в мыслях присутствовали в полной мере. Не отрывая головы от подушки, медленно и неторопливо обежал глазами палату. По сторонам и над головой - плохо выбеленные стены и потолок. Шесть металлических разномастных кроватей. По углам палаты стояли две тумбочки, очень похожие на табуретки на длинных ножках, только в их верхней части были вделаны выдвижные ящички, а на третьей, стоявшей посредине помещения, между двух кроватей, красовался горшок с каким-то цветком. Не успел я все это оценить, как следует, как наткнулся на любопытные взгляды еще двух обитателей палаты.

- Оклемался, парень? Али как? - спросил меня мужчина с худым, изможденным лицом, на котором довольно странно смотрелись пышные буденовские усы, торчащие в разные стороны.

- Не знаю, - неуверенно произнес я, причем мой тон касался не столько моего физического, сколько душевного здоровья.

- Не знаю, - насмешливо повторил он за мной. - Глянь на него! Не знаю! Да ты радоваться должен, что выжил, паря! Давай знакомиться! Тебя же Костей кличут? А меня зови Михалычем.

Мужчина был тем Семеновым, который ночью вызвал медсестру. Спустя пять минут спустя я узнал, что тот воевал с германцем, потом дрался с белыми генералами, а теперь работает в котельной истопником и попал в больницу с очередным обострением язвы. Сейчас он сидел на кровати в белой нательной рубахе и кальсонах, держа в одной руке очки, а в другой - газету. Рядом, на соседней кровати сидел, не отрывая от меня любопытного взгляда, мощного сложения молодой парень, с широким лицом и носом-картошкой, который представился Дмитрием. От силы ему было лет 25. Его левая рука была в гипсе и висела на груди, на перевязи. Работал он в механических мастерских, где при ремонте какого-то пресса произошел несчастный случай. Оба просто пожирали меня глазами, изнывая от любопытства. Им явно хотелось услышать какую-нибудь страшную историю, но так как я молчал, Михалыч решил подтолкнуть меня к разговору.

- Когда тебя привезли и положили, я подумал, что не жилец ты, паря, на белом свете! На лице ни кровинки. Лежишь, весь белый, не шевельнешься, только дышишь. Три дня так лежал. И вот на тебе! Живой! - радостно поделился с нами своими переживаниями истопник.

- Три дня? - вопрос должен был подразумевать удивление, но мне было абсолютно все равно, сколько я здесь лежу. Три дня или три недели. Так как на данный момент это был самый незначительный странный факт из тех, что осознал мой ошеломленный мозг.

- Точно! Лежал. Михалыч, правду говорит, - подтвердил Дмитрий. - Только стонал изредка. А так, как труп, даже не шелохнувшись ни разу. Как тебя угораздило, парень, так головой стукнуться?

Я перевел на него взгляд и тихо сказал: - Не помню.

Слесарь-ремонтник переглянулся с истопником, потом оба уставились на меня, с явным сочувствием.

- Тебе что, парень, память совсем отшибло? - наконец поинтересовался Михалыч.

Отвечать я не стал, а вместо этого спросил: - Какое сегодня число?

- 17 августа, - тут же отозвался слесарь - ремонтник.

- А год... какой?

Мне был известен год, но мне нужно и важно было подтверждение со стороны, того, что я и так знал. Вернее знал Костя Звягинцев. Зачем мне это было? Честное слово, не знаю. Просто хотел услышать от постороннего человека.

- 1940 год, - задумчиво протянул Михалыч, вглядываясь в меня, немного помолчав, добавил. - Знаешь, парень.... Был такой случай у меня. Помню в 19-ом году нашему комэску, в бою под Красным, так дали по голове, что он только через сутки в себя пришел, и тоже, как ты, сидел полдня и, как дурак, глазами хлопал.

Истопник видно ожидал, что этот интересный случай вызовет вопросы, но так как никакой реакции не последовало, наступила неловкая тишина, к тому же, отведя взгляд, я уставился в потолок, всем своим видом показывая нежелание продолжать разговор. Михалыч, пожав плечами, надел круглые очки и принялся читать газету. Слесарь, еще какое-то время поглядывал на меня, потом встал и, подойдя к распахнутому окну, сел на подоконник и стал слушать музыку духового оркестра, которая неслась из громкоговорителя, подвешенного где-то снаружи.

Попытки понять, как такое могло произойти, я отбросил сразу. Не мое это, да и ни с чем подобным не только сталкиваться, к тому же даже слышать о подобных фактах не приходилось. В чудеса не верил, так же как в бога и черта. Переселение души? Хотя факт был налицо, но все равно мне почему-то казалось, что к этому мой случай никакого отношения не имеет, хотя бы потому, что налицо имеется факт двойной памяти. Это настораживало, так как невольно подталкивало к мысли, что у хозяина тела еще есть шанс возвратиться....

Впрочем, новое тело и прыжок в прошлое я был вынужден признать как факт, от которого никуда не денешься и сделал соответствующий вывод: будем жить с тем, что есть, вот только как уложить жизненный опыт и привычки взрослого человека с образом юноши, только вступающего во взрослую жизнь. Настолько разный жизненный опыт, что и говорить об этом не приходиться, не говоря уже о привычках и вкусах. Ведь чтобы полностью перевоплотиться в юношу требовалось определенное актерское мастерство, которого у меня даже на грош не было. Опекаемый родителями, он был наивен, а во многих чисто житейских вопросах даже глуп, подменяя реальную жизнь своими юношескими фантазиями, но это если судить с точки зрения взрослого человека. При этом обладал очень цепкой зрительной и умственной памятью и имел, по тому времени, отличное образование, в чем была немалая заслуга его родителей, высокообразованных и интеллигентных людей для этого времени людей. Именно они привили сыну любовь к книгам и изобразительному искусству. Кроме этого он в совершенстве владел двумя иностранными языками, хорошо играл в шахматы и пытался писать стихи.

"Талантливый паренек, но то, что я, разгильдяй, - и память автоматически перескочила на страницы моей собственной биографии, как бы сравнивая прожитые мною годы с неполными семнадцатью годами угловатого юноши, который только-только взял старт во взрослую жизнь. В отличие от талантливого парня у меня были свои достижения в жизни, хотя их далеко не каждый человек так назовет. Конечно, можно сослаться на такие слова, как "присяга", "служебный долг", "выполнение приказов командования" и это будет правильно. Я получал приказы и старательно их выполнял, но если заглянуть в Священное писание, то большинство заповедей мною были нарушены. Причем неоднократно.

Так уж сложилось, что моя жизнь разделилась на две неровные части. Первая часть моей жизни началась с детского дома. Первые несколько лет я мечтал о том, что вот-вот придут мои родители и заберут меня домой, но уже в двенадцать окончательно понял, что о них можно забыть и жить надо не мечтами, а реальной жизнью. Вернее не жить, а выживать. Идти учиться в техникум или институт не было никакого желания, поэтому результатом выбора стало ПТУ. Во время учебы ходил в секцию бокса. Затем выпуск. Работа на заводе. Заводское общежитие. Пьянки, девочки, драки. Парень я был крепкий и не умел отступать. Сидеть бы мне в тюрьме, да участковый оказался настоящим человеком, сумел найти к строптивому и своевольному парнишке подход. Узнав, что я занимался боксом, устроил меня в секцию самбо, а спустя год я ушел в армию. Степан Петрович, участковый, стал единственным человеком, кто пришел проводить меня в армию. Казарма мало чем отличалась от детдомовской спальни и комнаты в общежитии, поэтому особых проблем для меня служба не представляла. Полгода учебки в десантно-штурмовой роте - и здравствуй, Афганистан! Многие из моих однолеток были умнее и образованнее меня, зато в отличие от них, я обладал звериной интуицией, хитростью и изворотливостью. Если к этому прибавить смелость, хладнокровие и жестокость, то получится идеальный боец. Мой командир сумел разглядеть во мне все эти качества и помог как следует их развить. Он же помог мне остаться на сверхсрочную службу. Эти годы закалили меня, научили разбираться в людях, научили как отчаянной смелости, так - осторожности и терпению. Основной предмет "как стать сильнее страха", без которого трудно выжить спецназовцу, я постоянно сдавал на пять баллов. Уже позже, я понял, как мне повезло с командиром. Волевой, хладнокровный и жесткий офицер оказался хорошим воспитателем и сумел привить необходимые для войны навыки молодым солдатам. Причем это была не просто учеба, а уроки, необходимые для выживания в тех суровых, пропахших порохом и кровью, условиях. Не все из солдат оказались готовы к подобным экзаменам, но я оказался достойным учеником своего учителя. Именно от командира, великолепного мастера ножевого боя, я перенял страсть к холодному оружию. За время службы у меня в голове сложилась мысль посвятить себя армии, но командир, похоже лучше знавший меня, чем я сам, не сразу, а постепенно доказал мне, что служба в Афганистане, по большей части является работой наемника, но никак не солдата.

Все, что я вынес из Афганистана, помимо богатого боевого опыта, были старшинские лычки и три медали. Доказал себе, что ты крутой мужик и живи дальше спокойно. Работай, заводи семью. Вот только я изменился. Как был солдатом, так им и остался, поэтому об обычной работе не могло быть и речи, а то, что я умел минировать мосты и убивать человека одним ударом ножа, здесь никому не было нужно. Следующие полтора года я кидался из стороны в сторону, работая то охранником, то вышибалой, но это была не та жизнь, к которой я привык, мне не хватало риска, не хватало ярости смертельных схваток, которая кипела бы в моей крови. Жизнь все больше становилось серой и блеклой. Что делать? Оставался криминал, но от этой, возможно роковой, ошибки меня спас мой бывший командир. Он собирал команду для "командировки" в одну банановую республику. На вопрос: что там будем делать? Ответил коротко и по делу: работать по специальности и с хорошей оплатой. Я с радостью согласился. Следующие одиннадцать лет, переходя от одной войны к другой, я воевал зло и жестко, придерживаясь только двух правил: не предавать интересов Родины и не воевать против своих, пока не получил тяжелое ранение в бедро и не остался хромым на всю оставшуюся жизнь.

Это стало не столько переломным моментом моей жизни, сколько пограничной полосой, разделившей мою жизнь на два периода, но это я понял уже намного позже.

У меня были деньги, у меня была квартира, но не было самого главного: смысла жизни. Хищного зверя поймали и посадили на цепь. Неизвестно, чтобы со мной произошло дальше, если бы не моя одна странность. Я любил посещать художественные музеи и картинные галереи. Тихие, прохладные залы, увешанные картинами, были тихим и уютным местом, противовесом моей бурной, полной боевого азарта и риска, жизни наемника. Словно тихая пристань для корабля, который стремясь уйти от бури, укрывался в тихой гавани. При моем характере и образе жизни это можно было объяснить только генами, заложенными во мне одним из моих предков, каким-то образом, связанным с искусством. Именно там, в одном из художественных музеев, случай свел меня с женщиной, которая спустя год стала моей женой. Это был в моей жизни сложный, непонятный и очень неприятный (и это мягко сказано) период, и только Лена, стала тем единственным человеком, который поддержал меня в то трудное время. Она не жалела меня той бабьей, надрывной жалостью, с причитанием и слезами на глазах, а отогрела и вернула в люди своей особой душевной теплотой. Девизом нашей совместной жизни вполне могли стать слова из песни: просто встретились два одиночества. До нашей встречи у Лены была одна-единственная любовь и страсть: ее искусство. В сорок три года она уже была признанным международным экспертом-искусствоведом по искусству эпохи Возрождения, имела ряд научных работ, докторскую степень. В какой-то момент к ней пришло прозрение: годы, когда люди сходятся, обзаводятся семьей и заводят детей прошли, и тогда произошла наша случайная встреча. Наверно, это была высшая предопределенность или сказать, проще, судьба. Вместе мы прожили семнадцать лет. Год назад ее не стало. Этот период я считаю своей второй половиной жизни. Она совершенно противоположна первой части, но со временем я приобрел к ней вкус и перестал сожалеть о прошлом. Экспертом в области искусства я, конечно, не стал, но определенные знания и опыт в этой сфере получил. Работая в архиве МВД, со временем, я заинтересовался историей советской милиции. Это стало моим вторым увлечением. В свободное время, насколько это было возможно, я старался как можно чаще посещать тир и зал ножевого боя. Естественно, что схватки на ножах для инвалида были противопоказаны, но мне никто не мешал там оттачивать, доводить до совершенства, метание ножа в мишень.

Теперь, оказавшись в этом времени, мне, судя по всему, снова придется учиться жить. Уже в третий раз. Я еще только пытался приноровиться к мысли о новой жизни, как дверь открылась, и в палату вошли два врача, сопровождаемые медсестрой. Внешний вид медиков был для меня непривычен. У мужчин и женщины были одинаковые длинные белые халаты, которые завязывались сзади на тесемочки. Кроме этого у сестры волосы прикрывала белая косынка, делавшая ее похожей на монахиню. Один из врачей мне был уже знаком по ночному визиту. Незнакомый доктор первым подошел к моей кровати.

- Здравствуй, Костя. Меня зовут Михаил Аристархович Поливанов. Я заведующий отделением. Как ты себя чувствуешь?

- Не знаю даже, - тихо сказал я. - Вроде неплохо.

- Хм. Для человека трое суток пролежавшего без сознания, ты действительно неплохо выглядишь. Теперь давай подробней. Голова кружится?

В течение какого-то времени он меня трогал и ощупывал, одновременно задавая мне вопросы о самочувствии. По мере осмотра его лицо принимало все более задумчивое выражение, и когда он подвел итог, в его голосе явно чувствовалась неуверенность: - Гм. Честно говоря, ничего не могу сказать на данный момент. Если исходить из вашего состояния, то у вас, молодой человек, все как бы в порядке. Гм,... но это для человека, который получил обычное сотрясение мозга. Но что тогда могло вызвать у вас столь длительное состояние комы? Причем.... Впрочем, я не специалист. М-м-м.... Хорошо бы вас показать.... Ладно. Пока полежите у нас, молодой человек, а мы вас понаблюдаем. Гм. Так что, до завтра.

Судя по тому, что он неожиданно перешел на "вы", его голова сейчас была занята разгадкой необыкновенного случая в медицинской практике. Если на меня потратили определенное время, то с двумя другими пациентами нашей палаты врачи разобрались быстро. Дмитрий, оказывается, попал в больницу вчера поздно вечером, поэтому его решили оставить до утра и сегодня после короткого осмотра, выписали из больницы, при этом сказав, что ждут его через две недели. Он тут же стал одеваться с помощью молоденькой сестры. У кровати Михалыча они тоже долго не задержались и спустя пять минут дверь за ними закрылась. После того как они ушли, истопник ехидно заявил, что это не врачи, а коновалы и какое-то время негромко ругался, но высказать своего возмущения до конца ему не дал приход "моих" родителей, после чего состоялся мутный, бестолковый, суетливый разговор. Мама плакала навзрыд, отец, было видно, тоже сильно переживал, но крепился, стараясь не показывать своих чувств. Судя по их состоянию, вид у меня был не сильно бодрый, поэтому я постарался успокоить, пусть и дежурными словами: - Папа, мама, все уже хорошо. Не волнуйтесь вы так, я почти здоров.

Когда они, наконец, ушли, я облегченно вздохнул, так как довольно трудно было исполнять навязанную мне роль сына, но как оказалось, визиты на этом не закончились. После обеда пришел младший лейтенант милиции. На фуражке пятиконечная звезда с извечным серпом и молотом, гимнастерка белого цвета, в голубых петлицах три кубика, портупея с кобурой и планшет, из которого он сразу вытащил блокнот и карандаш. Меня удивило только одно: мужику лет сорок, а то и более, а он все в младших лейтенантах ходит. После короткого представления, он пожелал узнать, как я оказался лежащим с пробитой головой, на улице Парижской коммуны. Я ему объяснил, что шел по улице, подвернулась нога, упал, а дальше - не помню.

- Гм. Значит, шел, затем оступился и упал. Все так и было? Ничего не путаешь, парень? - с явным недоверием спросил лейтенант.

- Все так, как я сказал.

- Хм! Пусть так, - в его голосе чувствовалось явное сомнение, - но ты все же зайди ко мне, когда выздоровеешь. Авось что-нибудь и вспомнишь. Договорились?

- Хорошо, - соврал я, зная, что не приду к нему.

- Выздоравливай, Костя. До свидания.

Михалыч, все это время делавший вид, что читает, а сам внимательно прислушивался к нашему разговору с милиционером, отложил газету, после чего лег, повернувшись к стенке и уже через несколько минут захрапел. Для меня наступило время обдумать мою будущую жизнь. Новое тело и новое время я уже признал как факт, а вот линию поведения предлагалось продумать и выработать.

Большая разница лет. Характеры - две противоположные величины. Настолько разный жизненный опыт, что и говорить не приходиться, не говоря уже о привычках и вкусах. Ведь чтобы полностью перевоплотиться в юношу требовалось определенное актерское мастерство, а уж подобными талантами я точно не блистал. Опекаемый родителями Костя был еще по-детски наивен, а во многих чисто житейских вопросах даже глуп, но при этом обладал очень цепкой зрительной и умственной памятью и имел, по тому времени, отличное образование. Он не особенно любил спорт, считая его ненужным для своей будущей профессии.

Несмотря на то, что его родители с молодых лет стали профессиональными революционерами, у них были причины бояться за себя и за сына в это непростое время. Если раньше они с восторгом и энтузиазмом относились к свершениям революции, то теперь их радость сменилась настороженностью и опаской. Дело в том, что родители матери имели дворянское происхождение, а это означало, что она не пройдет проверку классовой благонадежности и автоматически станет "врагом народа". Именно поэтому Кирилл Иннокентьевич Звягинцев, имея пост начальника отдела в комиссариате народного образования, в 1937 году перевелся из столицы в небольшой подмосковный городок на должность заведующего отделом народного образования, а его жена, Мария Евгеньевна, стала директором школы. Переезд был совершенно неожиданным для Кости, но через какое-то время совершенно случайно ему удалось узнать правду из разговора родителей. Он был тогда мал и не предал этому большого значения, но в памяти разговор все равно отложился. Суть этого разговора, который мне достался по наследству, заключался в следующем: начались чистки среди руководящих работников и к их семье начали присматриваться. Растворившись в глубинке, его родители благополучно избежали "большой чистки" и продолжали работать.

Благодаря усидчивости и отличной памяти, в июне 1940 года, в возрасте шестнадцати лет и десяти месяцев, он окончил среднюю школу им. С. М. Кирова, получив аттестат, соответствующий нынешней золотой медали, что дало возможность поступить без экзаменов в один из престижных вузов страны. В Московский институт философии, литературы и истории, по специальности "история искусства". За два дня до того, как Костя попал в больницу, он ездил в Москву и узнал, что зачислен в институт на первый курс.

Проснулся от матюгальника, так я успел обозвать черный четырехугольный рупор, висевший на столбе, рядом с нашим домом. Тот захрипел, пытаясь пропустить через себя звуки какого-то марша, выдуваемого духовым оркестром.

"Дура громогласная, мать твою! - невольно выругался я.

Первым делом посмотрел в сторону буфета, на часы. 8:03. Настенных часов у семьи Звягинцевых не было, а вместо них был будильник, стоявший в спальне родителей и бронзовые каминные часы с двумя ангелочками по обеим сторонам циферблата, стоявшие на буфете. Откуда эти часы появились, прежний хозяин тела не знал - просто они всегда были в их семье. Поднялся и сел на кровати, оглядывая комнату. Смотрел так, словно видел впервые, хотя для моей второй памяти вся обстановка квартиры была хорошо знакома. Несмотря на то, что наши памяти каким-то образом переплелись, никакого дискомфорта я не испытывал. Прислушался. Где-то плакал маленький ребенок. Память Кости тут же подсказала: это у Надеждиных, их младшая дочка Танька разревелась.

Мой отец, когда получил квартиру в ведомственном доме, по приезду сошелся с начальником механических мастерских Надеждиным Дмитрием Михайловичем и главным инженером Степаненко Евгением Тимофеевичем. Для тогдашнего школьника Кости они были, да и сейчас оставались, дядя Дмитрий и дядя Женя. Чуть позже к их компании присоединился Степан Иванович Обойников, председатель Облшвейсоюза, одной из организаций Промкооперации, в который входили пошивочные артели и ателье городка.

Родители уже ушли на работу. Было тихо, но спустя пару минут издалека послышались далекие голоса. Веселые, звонкие и пронзительные детские голоса.

"Компания собралась. Идут на речку купаться".

Весь вчерашний вечер, проведенный с родителями, был похож на пересечение минного поля. Зрелый мужик, как не сдерживал я себя, где-то, моментами, проступал из Кости Звягинцева, и поэтому успел поймать несколько тревожно-недоуменных взглядов "матери". Отец ничего не заметил. Впрочем, я не удивлюсь, что потом мать поделилась с ним своей тревогой по случаю неадекватного поведения сына. Ни память, ни знание привычек родителей - ничто не могло заменить естественных реакций и эмоций ребенка, которые в памяти никак не могли быть отпечатаны. Вот эту самую импровизацию чувств, не могло не заметить любящее сердце матери. Правда, пару раз, как бы невзначай, я пожаловался на боли в голове и звон в ушах. Об этих симптомах, которые могут проявляться какое-то время, меня при выписке предупредил лечащий врач.

Встал, подошел к массивной деревянной конструкции, к буфету (особой маминой гордости). Его верхняя часть была застеклена, там стояла посуда - сервиз на шесть персон и с десяток разномастных тарелок, стаканов и кружек. Сервиз доставали редко. В честь больших государственных праздников и семейных торжеств. За стеклом сейчас стояло три открытки, присланные в свое время нам какими-то родственниками. Сталин на фоне кремля, самолетов и танков, а внизу надпись: "Сталинским духом крепка и сильна армия наша и наша страна". Рядом открытка - поздравление с Новым годом. На ней изображены две пары на коньках, показанные на фоне Кремля и красных звезд, державшие друг друга под руки. У каждого из них на груди была красная цифра, а вместе они составляли число - 1940. Судя по очкам летчика на шапочке одной из девушек, она олицетворяла собой авиацию, а по буденовке парня можно было понять, что тот представлял Красную армию. Кто были остальные двое? Некоторое время, глядя на них, пытался угадать, но никакой догадки так и не пришло на ум.

"Да и фиг с ними, другое непонятно. Почему поздравительная открытка сделана в три цвета? Денег на краски нет или решили, что и так сойдет?".

Третья открытка представляла собой репродукцию картины Васнецова "Богатыри".

Память чисто автоматически выдала информацию по картине: Над созданием этой картины художник работал почти 30 лет. В 1871 году был создан первый набросок сюжета в карандаше, и с тех пор художник увлёкся идеей создания этой картины. В 1876 году был сделан знаменитый эскиз с уже найденной основой композиционного решения. Работа над самой картиной длилась с 1881 по 1898 год, а уже готовая картина была куплена Петром Третьяковым, основателем Третьяковской галереи.

Отвернулся и подошел к зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Отображение показало угловато-худое тело юноши с узкими плечами и выпирающими ключицами. Уже в который раз смотрелся в зеркало, привыкая к своей внешности, и каждый раз не мог удержаться от кривой усмешки. Ну, не нравился я сам себе. И все тут!

"Ну что, скелет ходячий, придется вплотную заняться твоим физическим воспитанием".

Дав себе обещание, снова оглядел комнату. Она была гостиной, столовой и Костиной спальней. Диван, на котором спал Костя, соседствовал с этажеркой, стоявшей у входной двери. На ней стоял патефон, а внизу на двух полках лежали пластинки. Одну из стен занимал массивный буфет с завитушками. В нем хранилось главное достояние семьи Звягинцевых - художественные альбомы известных художников, отпечатанные еще в царское время. К ним в семье относились как к малым детям - осторожно, бережно и ласково. Посреди комнаты стоял стол, накрытый светло-коричневой плюшевой скатертью с бахромой, маминой гордостью, а на нем ваза. В день рождения мамы и на восьмое марта в ней всегда стояли цветы. Вокруг стола расположились четыре стула с высокими спинками. В комнате была еще одна дверь, которая вела в спальню родителей. Там стояла кровать, одежный шкаф и письменный стол, заваленный тетрадками учеников, методическими пособиями и словарями. Им попеременно пользовались родители. Мама на нем готовилась к занятиям по немецкому и французскому языку, а отец (по большей части поздно ночью) готовил справки и доклады по работе РОНО. Из этических соображений я учился в другой школе, так как родители считали неправильным учебу сына в школе, где его мама преподает и работает директором. У обоих родителей помимо любимой ими педагогической работы было еще одно страстное увлечение - страсть к картинам. От них заразился и Костя.

Все свое свободное время юноша предпочитал проводить наедине с книгами и художественными альбомами. Была у него еще одна страсть - коллекционирование старинных монет. Костя, не то чтобы сторонился компаний мальчишек, он просто считал это пустым времяпрепровождением, поэтому редко ходил с ребятами на речку или в лес. Несмотря на некоторое отчуждение со стороны ребят, он никогда не отказывал в помощи по школьным предметам, а также позволял списывать контрольные, но не литературные викторины, ни олимпиады по физике и математике, на которых он занимал первые места и выигрывал призы, никак не прибавляли ему уважения со стороны одногодок. С другой стороны он был активным комсомольцем, участвовал в подготовке школьных праздничных вечеров, редактировал школьную стенгазету, и даже одно время вел кружок по истории живописи.

Городок я хорошо знал по памяти бывшего хозяина тела, но теперь решил пройтись по улицам, посмотреть на него другим, своим взглядом. Дома по большей части были деревянные и ветхие. Прошел мимо булочной и мастерской сапожника. Где-то сбоку раздался непонятный стук и лязг. Бросил взгляд, а это был мальчишка, который гнал перед собой железный обруч крючком из толстой проволоки по булыжной мостовой. Прошел мимо пивной будки, а по-другому ее и не назовешь. Сверху была прибита вывеска, на которой красной краской, уже потрескавшейся и немного облупившейся от времени и непогоды, были выведены два слова. "ПИВО. РАКИ". Вырезанное в передней части окошко было распахнуто и проеме, правда, смутно, виднелось полное лицо продавщицы. В двух шагах торчали грибами - поганками два потемневших от времени столика, за которыми сейчас пило пиво три человека. Один в белой рубашке, белых штанах и легкой соломенной шляпе, держа под мышкой папку, сейчас запрокинув голову, с жадностью пил пиво. Судя по его мокрому лицу, жара, советского служащего, окончательно достала. Двое других, стоящие у соседнего столика, похоже, устроились основательно, около них стояло уже по пустой кружке и сейчас они вливали в себя вторые порции. Да и горка рыбьей чешуи подтверждала, что стоят они уже давно. На вид они смотрелись босяками. Серые рубашки, мятые штаны, и такие же мятые рожи. Раньше из-за таких Костя Звягинцев обходил подобные места по другой стороне улицы, я же шел прямо к пивному ларьку с желанием опрокинуть кружечку, но уже в следующую секунду вспомнив, кто я есть, резко свернул в сторону. Мужик в соломенной шляпе не обратил на меня никакого внимания, так как, судя по легкой задумчивости на его лице, все еще решал: не выпить ли ему еще пива? Зато один их босяков, стоящий ко мне лицом, заметил мой маневр и с любопытством проследил за мной взглядом. Завернул за угол и медленно прошел мимо школы, в которой учился Константин Звягинцев и городской библиотеки. Отметил то, что для Кости было привычно, а мне резало глаз. Обилие плакатов и лозунгов. "Комсомол - верный помощник партии", "Готов к ПВХО. Приобретайте билеты 14-й лотереи Осоавиахима!", "Нарпитовец повышай свою квалификацию". Последний плакат висел на стене столовой.

Выйдя из тени столовой, я вдруг чувствовал на себе чей-то чужой взгляд. Чувство опасности встряхнулось, словно пес после сна, и настороженно замерло. Я мог только догадываться, кто за мною следит. Чтобы это проверить, я как бы случайно забрел в одно тихое, но излюбленное место мальчишек - подростков. С одной стороны глухая стена склада ПОТРЕБСОЮЗА, с другой стороны заброшенный пустырь, где сгрудились полуразвалившиеся клетушки сараев, земля была завалена ржавыми кусками железа, разбитыми ящиками, досками, кучами битого кирпича. Здесь, подальше от взгляда родителей, мальчишки играли в орлянку или в карты, курили и дрались.

Моя догадка оправдалась на все сто процентов. Вслед за мной на пустырь вышел Семен Жигун по кличке Гвоздь. Худое, костистое лицо парня было под стать его длинной, неуклюжей фигуре. Синяя линялая рубака с засученными рукавами, обтрепанные штаны неопределенного цвета, грубые ботинки. Мелкий хулиган, изображавший отъявленного уголовника. За ним числилось мелкое воровство, хулиганство, драки. Нередко с компанией мелких хулиганов, Гвоздь устраивали засады на школьников, забирая у тех еду и деньги. Несколько раз тоже случилось и с Костей. Вот только в последнюю их встречу все пошло не так. Гвоздь был пьяный и потребовал от Кости денег, когда тот ему отказал, разозлился и ударил. Результатом стало неудачное падение подростка виском на осколок кирпича.

- Выжил, падла, - криво ухмыльнулся он. - Я-то думал, что ты тогда копыта откинул. Так вот, у меня к тебе вопрос нарисовался. Ты чего мусорам меня не заложил?

- А что надо было? - в свою очередь ухмыльнулся я. - Ты только хорошо попроси, так прямо сейчас и пойду.

Тот, чуть ли не целую минуту, переваривал мой ответ, глядя на меня удивленными глазами. Не таких слов он ожидал от этого труса. Он специально поджидал Звягинцева для того, чтобы вытрясти из вчерашнего школьника, как обстоят дела. Раз дело на него не завели, даже участковый не приходил, то это могло означать только одно: Звягинцев, настолько его боялся, что так ничего и не сказал в милиции, иначе он бы давно сидел в кабинете следователя. Трус он и есть трус! А тут такой наглый ответ. Что-то он больно храбрый стал, так я ему сейчас напомню.... Вдруг он неожиданно вспомнил, как его охватил тогда страх. Дикий, панический страх, стоило ему увидеть неподвижное тело на земле и растекающуюся кровь вокруг головы Звягинцева. Он тогда моментом протрезвел и помчался сломя голову, ничего не соображая от сжигающего его изнутри страха, прочь от места преступления.

"Убил! Убил! - эта мысль каталась и билась в его голове в его черепе, отдаваясь многократным эхом.

Он не помнил, как забрался в сарай за домом, в свое потайное место, где его вырвало. Как он не спал ночь, трясясь в ожидании, что за ним вот-вот придут и только к обеду второго дня узнал, что Звягинцев уже сутки лежит без сознания. Спустя какое-то время разнесся слух, что сын заведующего отделением народного образования не жилец на этом свете и только тогда его отпустил страх, но как оказалось ненадолго. На третьи сутки среди жителей городка пронеслась весть, что мальчик очнулся, и тогда Семен Жигун снова ударился в панику, кинувшись собирать вещи, чтобы уехать до приезда милиции. Окольными путями, крадучись, он пробрался к железной дороге, чтобы сесть на товарняк до Москвы, но тут на его подозрительное поведение обратили внимание бойцы железнодорожной охраны. После грозного окрика, он снова потерял голову от страха и сломя голову кинулся обратно в городок. Двое суток ночевал в каких-то развалинах на окраине городка, вздрагивая от каждого шороха. Еда, которую он захватил с собой, быстро закончилась и он, отчаявшись, решил пойти сдаться сам, но на подходе к милиции случайно наткнулся на одного из своих дружков, от которого узнал, что его никто не ищет. В один миг страх сменился на изумления, а затем на дикую злобу. Он тут мучился, переживал.... Но спустя какое-то время все обдумав, он остыл и решил, пусть все идет, как идет, вот только любопытство застряло в нем занозой. Ему до смерти хотелось понять, почему все так получилось. Вот только когда они встретились, этот трус как-то неправильно себя повел. Он должен был его бояться, как и раньше, вот только теперь в нем нет страха. Как это понять?! Он с ним встретиться решил, почти пожалел, а этот сучий выродок, вон как заговорил! Смелый! Ничего! Сейчас он ответит за все его страхи! На коленях будет стоять, и молить его о пощаде! Он за все ответит! Он успел только размахнуться, как Звягинцев стремительно перехватил его руку и... Гвоздь оказался на земле, лицом в пыли. Он был настолько удивлен тем, что с ним произошло, что не только забыл про боль, но даже не вскочил сразу на ноги, а только поднял голову и посмотрел на Звягинцева. Тот весело скалил зубы. Он ничего не понимал, да и не хотел понимать, так как тупой мозг хулигана был полностью поглощен двумя чувствами - унижением и яростью. Эта взрывоопасная смесь заставила его вскочить на ноги.

- Все! Умри, падла!

Выхватив заточку, он кинулся на Костю, а уже в следующую секунду Гвоздю показалось, что его правая рука попала в железные тиски. Он охнул от боли и на его глазах показались слезы. Ничего не соображая от дикой злобы, он рванулся всем телом, пытаясь вырваться из захвата, и наткнулся боком на острый стальной штырь. Огненно-острая боль опалила его изнутри словно огнем.

- Ты, сука.... А-а-а! - но уже следующую секунду дикая боль, задавив в нем все чувства, заставила его громко и хрипло застонать. Он бросил взгляд вниз и увидел кровавое пятно, расползающееся по рубашке и свою руку с заточкой, торчащей в боку. Он хотел вырвать ее, но тело уже не слушалось. Сначала он упал на колени, а затем завалился на бок. Он даже не сознавал, что умирает. Последнее, что его мозг отпечатал в своей памяти, это были белые парусиновые туфли, находящиеся в шаге от его лица. Тело в агонии дернулось в последний раз и замерло на горячей, от полуденного жаркого августовского солнца, земле. Я быстро огляделся по сторонам. Никого не было. Так оно и должно быть, что здесь делать мальчишкам в полуденную жару, когда рядом речка.

"Свидетелей нет. Ну и славно".

Обогнув тело, я быстро зашагал по залитому жгучим августовским жаром, пустырю, заросшему чертополохом и лопухами. Поплутав по улочкам, нашел скамейку в тени дерева и уселся. Кое о чем следовало подумать. Так как у меня и в мыслях не было доводить дело до подобного конца, но это случилось, а значит, в чем-то был мой просчет. Теперь требовалось понять, в чем ошибка, чтобы не допустить подобную оплошность в следующий раз. Сделано было все правильно. Тактически верно провел прием, исходя из тщедушного сложения Кости Звягинцева, исходя из фактора неожиданности и четкого знания приема. Вывернув Гвоздю руку, он хотел ткнуть подонка носом в пыль, затем сломать руку, чисто в воспитательных целях. Вот только прошло все не так. Причина могла быть только в одном: его рефлексы, навыки и опыт рукопашного боя вступили в противоречие с физическими возможностями доставшегося ему тела.

Труп спустя несколько часов нашли мальчишки, и вскоре новость облетела весь городок. Власти и население три дня лихорадило, искали убийцу, но судя по слухам, которые стремительно разлеталась среди жителей, милиция его вряд ли когда-нибудь найдет. К тому же в одном из вариантов злостный хулиган Семен Жигун по кличке Гвоздь фигурировал как самоубийца, убивший себя собственной заточкой. Естественно, что следствие такой вариант даже не рассматривало, так как эксперты определили совершенно точно, что тому помогли умереть. Это так же подтверждали следы другого человека, найденные у трупа. Вот только эта улика никак не могла помочь: в таких парусиновых туфлях на резиновом ходу ходили две трети городка, как мужчины, так и женщины. Кроме этого, не было у следствия и мотива преступления, поэтому следователь пришел к одной-единственной версии, которая должна была всех устроить: Гвоздь перешел дорогу кому-то из блатных и тот, как говорят уголовники "поставил его на перо". Не успел он окончательно додумать эту мысль, как на его столе зазвенел телефон.

- Следователь Степанков слуш.... Да, товарищ начальник! Так это... я дело Жигуна сейчас оформляю. Семен Жигун по кличке Гвоздь! Куда? А! Понял! Закрыть и забыть! Так точно! Сейчас выезжаю!

Следователь положил трубку, потом посмотрел в окно, за которым разгулялась гроза и поморщился. Меньше всего ему сейчас хотелось выходить на улицу, под проливной дождь, но был прямой приказ начальника, тем более что получивший ножевое ранение в пьяной драке являлся членом партии. При этой мысли следователь снова поморщился. Он очень не любил вести дела с политическим оттенком. Хотя времена "большой чистки" вроде прошли, но то, что следователь Дмитрий Вадимович Степанков пережил за те годы, оставило в его душе неизгладимый отпечаток страха, который, нет-нет, да и начинал шевелиться, отравляя ему жизнь.