Помоги проекту - поделись книгой:
Эксперты и Струць ничем не проявили своего отношения к спору следователя и подполковника милиции. Павлов листал бумаги, словно хотел найти в них ответ на вопрос, что же это за таинственное растение, от которого погиб Залищук; медик рассматривал свои пальцы, а лейтенант Струць уставился в окно.
Дождь понемногу утихал. И так же разом, в какую-то минуту даже быстрее, чем налетел, он окончился, и только отдельные капли его, не успевшие скатиться с крыши и сорваться с листвы, падали на асфальт в тишине, особенно остро ощутимой после размеренного шума.
Однако Коваль уже полностью окунулся в работу, забыл о дожде, о давнем конфликте с Тищенко, и ничто его больше не интересовало, кроме Залищука, отравления и возможных версий.
Оперативное совещание продолжалось.
Когда все было обсуждено, был составлен оперативный план и каждый участник группы получил задание, Тищенко поднялся, сложил свою папку и, обращаясь к Ковалю, подчеркнуто любезно произнес:
- Мы сейчас вместе, Дмитрий Иванович, должны решать общую задачу. У вас есть десять дней на розыск и дознание. Пока первое слово принадлежит вам, вашему опыту...
После того как следователь, попрощавшись, вышел из кабинета, ушли и эксперты. Коваль еще долго сидел в задумчивости. Лейтенант Струць не вставал, боясь прервать мысли подполковника, и ждал от него заданий.
3
Городская комната Таисии Притыки была маленькая и настолько заставленная, что Коваль невольно остановился на пороге. С удивлением подумал, что высокой, крупной Таисии Григорьевне тут непросто хозяйничать. И как только они вдвоем с Залищуком здесь умещались?.. Наверное, поэтому до самых заморозков и оставались на даче...
Коваль глянул на стену, где над тахтой была наклеена театральная афиша и висел портрет Марии Заньковецкой под красочным рушником. Единственное окошко, вышитые крестиком красивые петушки на занавесках, смятые подушки и в спешке небрежно накрытая одеялом постель, на которой хозяйка явно только что лежала. Да и двери в квартиру открыла соседка. Таисия Григорьевна вышла в коридор, на ходу поправляя взлохмаченные волосы, когда Дмитрий Иванович уже направлялся к ее комнатке.
О теперешней жизни вдовы говорили пустые бутылки из-под дешевого портвейна, сгрудившиеся под окном возле отопительного радиатора.
Наибольшее впечатление произвело огромное зеркало напротив тахты. Оно было вмонтировано в стенку так, что, казалось, само служило прозрачной стеною, делало комнатку светлее, просторнее и словно наполняло ее воздухом. Дмитрий Иванович подумал, что экзальтированный человек мог днем поверять ему свои надежды, а в сумерках видеть в нем тени, казалось, уже осуществленных мечтаний. Остро пахло валерьянкой, пролитым вином и какими-то неизвестными травами.
Коваль представился и осторожно втиснулся в старенькое кресло в углу, которое, когда он сел, казалось, готово было развалиться.
Таисия Григорьевна - высокая, со следами былой красоты женщина, с опухшим от слез лицом - опустилась на тахту. Голубые глаза ее были полуприкрыты покрасневшими веками, густо покрашенные губы выглядели налепленными. Толстая, впопыхах закрученная коса сидела гнездом на макушке, выбиваясь из-под черной кружевной наколки.
Разговаривать с Ковалем Таисия Григорьевна не желала. Безразличная ко всему, она словно отупела и оглохла, смотрела на подполковника бессмысленным взглядом.
Направляясь к ней, Дмитрий Иванович понимал, что женщина в трауре и нужной беседы может не получиться. Но он искал ответа хотя бы на несколько вопросов, без чего не мог вести дальше свой розыск.
Сейчас решил ничего не записывать, не доставать ручку и блокнот и сочувственно ждал, пока хозяйка придет в себя и привыкнет к его присутствию.
На коммунальной кухне загремели посудой, и вскоре к комнатным запахам, к которым Коваль уже адаптировался, примешались запахи подгоревшего мяса.
- У меня к вам, Таисия Григорьевна, несколько вопросов, - осторожно начал Коваль, считая, что паузу выдержал вполне достаточную.
Таисия Григорьевна посмотрела на незваного гостя уже осмысленным взглядом, который неожиданно приобрел какое-то заискивающее выражение, очевидно, как подумалось Ковалю, усвоенное за годы неудач и на сцене, и в жизни.
Взгляд этот обжег его. Дмитрий Иванович видел в своей жизни глаза разные - счастливые и грустные, глаза обреченных и спасенных, - поэтому понял, что беседа, которая была ему нужна, сейчас и впрямь не получится. Собственно, формальный допрос он и не собирался проводить.
У него вдруг появилось странное ощущение: он видел сразу двух одинаковых женщин - одну перед собой, вторую - сбоку, в зеркале, на двух постелях, словно в двух комнатах. Видел и себя как бы в голографическом изображении: свой профиль и то, как шевелятся у него губы, когда он говорит. Это было новым: видеть себя со стороны во время работы.
Чтобы разрядить обстановку, осторожно повернулся в кресле и спросил с шутливой интонацией:
- А оно подо мной не развалится?
В ответ Таисия Григорьевна разрыдалась.
- Это было его любимое кресло. Боже мой, как я теперь жить буду!
Подполковнику Ковалю было нетрудно представить себе жизнь этой женщины и ту пропасть, перед которой ее поставила смерть Залищука, аналитически расчленить в своем представлении на составные части черты ее характера.
- Успокойтесь и перестаньте плакать! - сказал строго, решив, что только так остановит слезы. - У нас серьезный разговор.
Таисия Григорьевна и вправду перестала всхлипывать. Пошарив под подушкой, достала скомканный носовой платочек. В больших голубых глазах блеснул прежний подобострастный огонек, который так не понравился Ковалю.
- Вы Таисия Григорьевна Притыка?
Она кивнула.
- Почему у вас с мужем были разные фамилии?
- Мы не расписывались... Жили на веру... Кто мог знать... - Она готова была снова заплакать, но Коваль вовремя остановил ее.
- Расскажите о последнем вечере на даче. Кто у вас был?
Таисия Григорьевна, словно слепая, опять пошарила по одеялу и, нащупав платочек, собралась с силами:
- Сестра приехала, Катя, с дочкой. Они в Англии живут... Еще земляк наш, врач Андрей Гаврилович. Больше никого.
- Расскажите о них.
И она кое-как пересказала историю сестры, которую во время войны фашисты угнали в Германию, рассказала о земляке-враче, сумевшем избежать такой же участи... Понемногу приходила в себя и уже не мяла судорожно платочек, превратившийся в ее руках в мокрый комок.
Подполковник Коваль пошевелил в зеркале губами, повернулся к себе спиной.
- Вы, наверное, репетировали свои роли дома? - спросил он, заметив, что Таисия Григорьевна тоже взглянула в зеркальную стену и поправила на голове черную наколку.
- Все было, - она скорбно кивнула. - Но я не потеряла надежды вернуться на сцену, - сказала вдруг довольно твердым голосом.
"Есть, - мысленно отметил Коваль, - ключик найден".
И действительно, забыв о слезах, Таисия Григорьевна начала рассказывать о своей сценической карьере. На кухне дожарили мясо, и горелый запах начал уже развеиваться, а она все рассказывала, как девчонкой пришла на сцену, какие серьезные роли играла в областном театре, как попала в Киев, где ее "съели" бездарности и завистники.
Коваль терпеливо слушал, рассматривая в зеркале свое большое правое ухо и клок на затылке, который уже начал закручиваться, - давно пора постричься! И удивился: прожил жизнь и не знал, что на затылке у него кудрявятся волосы. Какой у него глупый вид в зеркале! Старый толстый мужчина в немодном мешковатом костюме расселся в кресле. Кто бы мог подумать, что это известный инспектор уголовного розыска! И сразу рассердился сам на себя: он пришел сюда не кудри свои рассматривать.
Таисия Григорьевна тем временем увлеклась воспоминаниями о своей театральной жизни, говорила о своем таланте, который не нашел признания, и Ковалю невольно вспомнилась давняя беседа в Закарпатье со своим коллегой майором Бублейниковым, который возмущался тем, что поэты повсюду тычут свое "я".
"Ну, пусть бы, - соглашался майор, - великие какие, Пушкин там или Лермонтов. "Я памятник воздвиг себе нерукотворный..." Это понятно. Этот достоин, имеет право... Но когда какой-нибудь юнец, успевший написать три стихотворения, присваивает себе такое право - это уже нескромно. А если он к тому же комсомолец - то еще и не самокритично... И противно слушать..."
Коваль смеялся так, что майор обиделся. Пришлось объяснять:
"Каждый поэт, каждый художник, Семен Андреевич, должен верить, что он и только он откроет людям неизведанное, принесет им новый Прометеев огонь, иначе у него не будет крыльев и не взлетит он в высокий мир искусства".
Чванливый Бублейников решил, что они не поймут друг друга, и прекратил спор.
Сейчас, в этой маленькой обители Дмитрий Иванович понял, что Таисия Григорьевна истинно верила в свое призвание, в то, что может нести людям огонь. Видя, как собственный рассказ понемногу успокаивает ее, Коваль, улучив момент, сказал:
- Давайте поговорим о том вечере. - И - без перехода: - Кто-нибудь выходил из комнаты, когда вы сидели за столом?
Таисия Григорьевна все еще не могла отрешиться от своих театральных воспоминаний.
- Ах... да. Гости? Нет...
- И никто не приходил?
- Нет, - повторила она и вдруг вспомнила: - Ой, Боренька ходил за вином, - и судорожно сжала мокрый платочек.
- Долго отсутствовал?
- У нас магазин близко. Минут двадцать - тридцать.
- А не мог он где-нибудь выпить, забежать, скажем, к приятелю?
- Что вы! Мы ведь ждали... А для него было делом чести принести бутылку, чтобы не только гости ставили. Особенно от Катерины ничего не хотел брать...
- А в магазине... Вы имеете в виду ларек по дороге к метро? Там ведь продают в розлив. И он мог пропустить стаканчик...
- Что вы! У Бореньки было денег ровно на бутылку портвейна. И ни копейки больше.
- Но его могли угостить.
- Нас тут никто не угощал. Не те люди живут... Только бандит Крапивцев... угостил его навек!..
Глаза Таисии Григорьевны снова наполнились слезами.
- Успокойтесь, - попросил Коваль. - Лучше расскажите о том вечере по порядку. Когда пришли гости, как уселись за стол, что пили, ели... Значит, приехала сестра с дочерью и земляк Андрей Гаврилович...
- Да, - кивнула Таисия Григорьевна. - Только Катруся приехала сначала без Джейн, с Андреем Гавриловичем.
- Ваш муж, Борис Сергеевич, в это время был дома?
- Да. Потом вдруг появилась Джейн.
- Искала мать?
- Нет. Прибежала напиться, с пляжа. А когда увидела мать, то обрадовалась. Спросила: "Тебе лучше?"
- Значит, беседовали, выпивали. Кто-нибудь еще заходил?
- Больше никого не было.
- А долго вы сидели?
- Порядком.
- Кроме Бориса Сергеевича, никто не выходил?
- Нет. Потом мы все вышли на свежий воздух... в сад.
- И муж тоже?
- Боренька? - Таисия Григорьевна задумалась. - Боренька? - спрашивала она себя. - А как же! Вот, правда, в саду не припоминаю... Но, наверное, был...
- А Крапивцев в тот день не приходил к вам?
- Нет.
- Возможно, когда вы были в саду, сосед зашел к Борису Сергеевичу?
- Крапивцев у нас вообще редко показывался. Раза три-четыре всего...
Коваль пока еще вслепую пробирался к цели. Лишь отдельные незначительные детали вызывали у него вспышку озарения.
- О чем вы беседовали за столом?
- Больше всего об Англии. Катя рассказывала.
- Ссоры никакой не было?
- Что вы! - Она замахала на Коваля руками. В зеркале, казалось, пробовала взлететь тяжелая нескладная птица. - Правда, Боря немного критиковал врача. Это он умел...
- Бутылки, которые принесла ваша сестра и земляк, были запечатаны?
- Конечно.
- Сколько их было?
- Две.
- А та, что принес Борис Сергеевич?
- Тоже.
- Вы уверены, что он взял ее в ларьке?
- Где же еще!
Коваль ничем не проявлял своего нетерпения, снова и снова возвращался к тому вечеру, который так трагически закончился на даче. Хозяйка комнатки все чаще посматривала в зеркало, и Коваль решил, что ее можно расспрашивать обо всем.
- Когда Борис Сергеевич пошел к Крапивцеву?
- Это когда Катруся с Андреем Гавриловичем поехали в город, а мы с Джейн отправились на Днепр.
- На дворе было еще светло?
- Да. Мы пошли на вечерний клев.
Поделиться книгой: